Интервью Вадима Самойлова об «Агате Кристи», «Полуостровах» и новом альбоме
В новом выпуске «На игле» Егор Спесивцев поговорил с основателем и лидером «Агаты Кристи» Вадимом Самойловым о пластинке Давида Тухманова «По волне моей памяти», проекте «Полуострова», киномузыке и новом альбоме.
Когда гости решают поговорить о советских пластинках, я несколько теряюсь, потому что сам этой музыкой проникнуться не могу. Мне она чаще всего кажется подражательной, вторичной по отношению к зарубежной сцене. Можете объяснить, чем интересен «По волне моей памяти» Давида Тухманова?
«По волне моей памяти» — это как раз пример альбома, созданного аутентично. Бесспорно, у него есть первоисточники: это европейская и американская арт-рок-музыка. Но для советской музыки это было на самом деле новое слово. Этот альбом можно даже назвать первым настоящим отечественным арт-роком.
Нужно сказать, что композитор Тухманов сам по себе очень разнообразный. Если мы проследим его творческую историю, у него есть и легкие эстрадные песенки вроде «Восточной песни», и патриотические гиганты — «День Победы» и «Соловьиная роща». То есть это настоящий русский классик, глубокий русский композитор.
«На волне моей памяти» ему позволили сделать как бы в благодарность за прошлые работы. Это чистый арт-эксперимент на стихи средневековых поэтов с очень сильным музыкальным составом. Этот альбом Тухманова — первоисточник той серьезной отечественной рок-музыки, которая мне нравится. Не легкой и «шлягерной», не «а-ля The Beatles», о чем вы как раз сказали. Это уникальная работа совсем другого толка.
Как вы впервые послушали этот альбом?
В детстве я был меломаном. Дома у нас всегда были пластинки, регулярно покупались какие-то новинки. И про этот альбом очень быстро разошелся слух. Как только он появился в нашем маленьком провинциальном Асбесте, в течение месяца буквально мне его купили. Я тогда уже был относительно взрослым — это был 1976 год.
Перед началом разговора я пробежался по треклисту — мне понравилось название первой песни «Я мысленно вхожу в ваш кабинет». Знакомое состояние.
Это очень интересный трек, трехчастная увертюра. Вообще вся эта история, весь альбом задуман как мюзикл, где разные персонажи проживают свои разные жизни. И в этой песне есть три яркие формы, три яркие части, которые развиваются в абсолютно классическом, академическом таком композиторском русле. Мне это очень близко — когда современная электронная история сочетается с композиторским подходом.
Мне кажется, этого как раз и не хватало большинству советских ансамблей — концептуальной составляющей. Мало просто написать хорошие песни.
Я придерживаюсь абсолютно такого же подхода. Для меня существует ремесло. Мне интересно сделать хорошую «обертку», но у нас сейчас часто только «обертка» и остается, без конфеты внутри. А я считаю, что конфета — это главное. Иначе это пшик. Так что мне тоже близок концептуальный подход. И у Тухманова он как раз такой.
Вы упомянули, что «На волне моей памяти» по форме — это почти мюзикл со своей драматургией, персонажами и эстетикой. Ранняя «Агата» тоже была очень театрализованной — это пришло от Тухманова или уже от западного нью-вейва?
Во-первых, Queen были одной из моих любимых групп. Естественно, повлиял и их альбом A Night At The Opera, и другие работы середины — конца 1970-х — это как раз неоклассика. Во-вторых, была группа Emerson, Lake & Palmer — тоже откровенная неоклассика с электронными музыкальными инструментами. А вообще любовь к музыке у меня началась с киномузыки. При этом классические зарубежные фильмы, где был Морриконе и другие авторы, я посмотрел много позже, когда уже перестроечные времена начались. У нас была своя, очень мощная плеяда российских композиторов — это Алексей Рыбников, Эдуард Артемьев, Альфред Шнитке. И еще очень много других классических композиторов, которые работали в кино. В конце концов, я же учился в музыкальной школе. Не то чтобы я сильно любил музыкальную литературу, но сольфеджио щелкал как орехи. Может быть, поэтому и в самом начале «Агаты» хотелось именно такого звука. Хотя отголоски этого классицизма, академического звучания оставались у нас и в более поздних работах. Те же скрипки всегда звучали и в «Агате Кристи», и в моих сольных работах.
Над киномузыкой вы тоже поработали — были ведь саундтреки к «Сестрам» Сергея Бодрова и «Мне не больно» Алексея Балабанова. Для вас, как для композитора, эта работа отличается от написания альбома, обычного трека?
Когда мы только начинали работу над «Сестрами», у Бодрова сразу же был замысел, что там должны жить композиции «Кино» и «Агаты Кристи». Но, кроме самих наших песен, там звучала еще и закадровая музыка, фоновые мотивы для разных эпизодов. Мы тогда как раз работали над альбомом «Майн кайф?» и очень многие музыкальные и шумовые, атмосферные фрагменты оттуда использовали в картине. Бодров называл Балабанова своим ментором, и мы действительно очень много времени вместе с ним проводили, пока готовили этот саундтрек. Потому что Балабанов всегда выбирал какого-то одного исполнителя, который записывал много разных тем — медленную, быструю, тревожную и так далее. А потом уже режиссер расставлял их по фильму. Исключением для Балабанова был «Брат 2» — там очень разнообразный саундтрек.
Вернемся к «Агате». Уже на альбоме «Декаданс» звук и подача меняются — песни вроде «Щекотно» или «Пулемет Максим» можно отнести к дженгл-попу. «Агату» часто сравнивают с The Cure — обычно я против этого сравнения, но здесь, мне кажется, можно провести параллель с поисками Роберта Смита. Из нишевой неоклассики вы выходили к новому звучанию из «Позорной звезды».
В конце 1980-х очень активно стала развиваться европейская и в особенности британская музыкальная инди-культура. Появились группы-феномены — Joy Division, New Order, те же The Cure. И нас тогда действительно это звучание интересовало, потому что играть что-то клишейное было уже не очень интересно. К третьему альбому мы поняли, что нужно уходить от стадионной музыки, где зритель просто реагирует на твою игру и исполнение песен. Наступила пора вкладывать в песни какие-то собственные «заковырочки», что-то личное, о чем ты раньше не говорил.
Может быть, ты потому и не говорил, что у тебя в личности этого прежде не было.
Вы правы в том, что некоторая схожесть с The Cure здесь есть — мы стали в большей степени обращаться к внутреннему миру человека. Это в том числе отражалось и на музыкальных решениях. И началась эта работа как раз с альбома «Декаданс». Все эти изменения были обусловлены еще и обстановкой в стране — тогда как раз уже начинала формироваться новая жизненная парадигма, другой тип даже чисто экономического существования. Мы пытались передать состояние человека, который не успевает реагировать на стремительно меняющийся мир вокруг него. Это был не то чтобы психоз, скорее, какая-то коллективная растерянность, непонимание. Плюс, был еще и синдром «успешного периода». С нашими первыми, помпезными песнями, которые мы условно относили к симфо-року, мы попали в обойму советской рок-музыки. В конце 1980-х мы появились на передаче «Взгляд», на всех главных фестивалях выступали наравне со всеми остальными командами. То есть мы все-таки относимся еще к той волне «классиков русского рока», открытых к концу перестройки.
И нужно было искать новое звучание. Я помню ваш концерт на Шаболовке в 1992 году — вы там как раз где-то между «симфо-роком» и готикой. Вы сознательно к новой эстетике обратились или снова изменились ваши музыкальные вкусы?
Мы, конечно, не были маркетологами и не просчитывали эту историю. Мы двигались, исходя из своих собственных интересов, которые тоже расходились — это был такой трехголовый дракон. Движущей композиторской ячейкой в нашей группе были Александр Козлов, я и мой брат. Мы все всегда были любознательными в музыке, интересовались разными жанрами и оставались частью актуальной культуры. Поэтому и наши вкусы смещались, двигались куда-то в сторону вместе со всем миром.
В начале 2000-х вы записали альбом «Полуострова» на стихи Владислава Суркова. Как вы с ним познакомились и почему захотели сделать этот проект?
Помимо того, что я автор и музыкант, я еще и музыкальный продюсер. Даже «Агата» — это плод не только моих творческих авторских усилий, но и гигантского организационного труда. Почти у каждого исполнителя есть менеджер или продюсер, который решает все вопросы, занимается раскруткой и коммуникацией. В наше время, например, у группы «Чайф» не случился переезд из Екатеринбурга в Москву, потому что у них появился продюсер в Москве, Дмитрий Гройсман, который решал все их проблемы дистанционно. Нас же судьба повела так, что все приходилось решать самим. Я вынужден был стать москвичом, потому что центр индустрии был здесь.
Как продюсер я работал не только в «Агате Кристи», но с другими группами, какое-то время был звукорежиссером на студии. Мы записали несколько альбомов Насти Полевой, «Титаник» с «Наутилусом». Я продюсировал альбом Чичериной, как музыкальный продюсер немного помогал «Смысловым галлюцинациям». То есть я уже был известен в том числе как музыкальный продюсер. Как раз поэтому ко мне обратился друг Владислава Юрьевича, а теперь уже и мой друг, Костя Ветров.
Я понятия не имел, кто такой Владислав Сурков, и не особо интересовался, кто в каких кабинетах сидит в Кремле. Мне принесли материал: стихи и напетую композицию. К чести Владислава Юрьевича, я могу сказать, что от первого лица, как это часто в то время делали депутаты, он петь не собирался. Сурков очень умный, талантливый человек, к культуре он имеет непосредственное отношение. Поэтому он сразу хотел услышать свой материал в исполнении квалифицированной рок-группы. Меня этот материал очень «торкнул», потому что в его текстах была видна огромная глубина человека — филигранное графоманство, в хорошем смысле этого слова.
Мне очень зашли тексты — я накидал демо-материал, ему все отослали, и мы сразу же встретились. Это было после работы в каком-то московском ресторанчике. Я был уставший, он тоже. Договорились, что будем делать альбом. Когда у меня была возможность, я записывал «демки», мы их слушали. Несколько раз прямо в Кремле, у него в кабинете. И, когда уже набралось достаточно материала, стало понятно, что его можно издать как хорошую, достойную работу. Собственно, что и было сделано.
Опять же, могу сказать, что не было плана этот альбом распространять, он был чисто для своих, подарочная такая работа. Хотя внимание к «Полуостровам» было, конечно, гигантское, особенно у прессы. Слава тогда был первый замглавы администрации. Как раз с тех пор везде и пишут, что Владислав Сурков писал песни для «Агаты Кристи».
А почему этот альбом стал сайд-проектом? Мне показалось, что вы и сами хотели отойти от «Агаты», выйти с «Полуостровами» из небольшого кризиса.
Совершенно верно. Это был не то чтобы кризис, скорее, воплощение новой музыкальной идеологии, которой в «Агате Кристи» не случалось. Как я уже говорил, мы там были втроем и старались принимать решения коллегиально, уважали пространство каждого. Поэтому рано или поздно у каждого из нас появлялись какие-то сольные работы. В этом плане «Полуострова» можно считать полноценной моей авторской работой, несмотря на то что в соавторах там находится Слава Сурков.
Почему вы все-таки решили опубликовать «Полуострова»?
В 2010 году, когда закончилась «Агата Кристи», нужно было показать всего себя. Поэтому «Полуострова» и «Полуострова-2» были опубликованы. Это до сих пор актуальный для меня материал, эти песни звучат в моей концертной программе. Более того, на новом альбоме тоже есть две песни, которые вместе со Славой сделаны.
«Полуострова» и «Полуострова-2» похожи, но жанрово, как мне показалось, отличаются. Вы это закладывали или получилось как получилось?
Они немножко разные, да. «Полуострова-2» был задуман более акустическим. Для меня это такой саундтрек к повести или роману, потому что Слава еще и писатель. На вторых «Полуостровах» меньше меня, там почти всегда в песнях возникает персонаж — за очень редким исключением. То есть для меня это в какой-то мере продолжение «саундтрековой» истории, которая у меня была с Бодровым и Балабановым. Как раз со вторых «Полуостровов» некоторые песни и вошли в фильм «Мне не больно».
Давайте о вашем новом альбоме. Сейчас он уже почти закончен и должен выйти в начале осени, но писали вы его целых 10 лет — почему так долго? И воспримет ли аудитория новую музыку после довольно долгого творческого молчания?
Дело в том, что кроме музыки у меня много еще чего в жизни есть. Но были и выступления, и синглы, много экспериментов и неизданных композиций. Это такое новое начало. Так же было с первыми концертами «Агаты Кристи», когда еще не было ни стримингов, вообще ничего. Мы приезжали в новый город, там висел плакат и было написано: «“Агата Кристи”, свердловский рок-клуб». На удивление, собирались тысячи людей, покупали билеты. Хотя они никогда не слышали ни одной нашей песни. Ты выходил на сцену, как трубадур на площадь. В этот момент ты как бы сдавал экзамен — про это ты или не про это, настоящий ли у тебя материал. То же самое и сейчас.
Как будет звучать новый альбом? Я слушал сингл «Эра водолея» — это такой синтовый трек, хотя у вас были и более простые гитарные, фронтовые песни.
Альбом продолжает ту музыкальную идеологию, которая была в «Полуостровах». То есть это звук, преемственный от «Агаты Кристи». Та же психоделия, но больше «артовости». Альбом очень многослойный, очень композиторский — я по-прежнему это люблю. Вы правы, что там есть абсолютно «синтовые» вещи, но есть и симфо-рок.
Почему еще альбом записывался так долго — я хотел высказаться от себя сегодняшнего. И этот «сегодняшний» я развивался. Есть люди, которые могут писать каждый день и сразу же выкладывать. Что касается меня, я скорее как Илья Муромец — 33 года на печи, потом встаешь: «Ага, вот я че!» — и начинаешь работать. Я за эти 10 лет очень много чего делал. И духовным развитием занимался, и благотворительные проекты вел, и в общественно-политической жизни участвовал активно. Поэтому у меня было большое поле для исследований себя.
Генеральная мысль, которая в этом альбоме развивается, — это путешествие некой души от такого эллинистического представления о том, что она будет проживать какую-то жизнь, нести «свет в темном царстве», до точки, когда человек рождается, начинает жить, получать тумаки и обламывается от этого мира. Центральный вопрос для меня — как сохранить в себе надежду и снова пробудить волю к жизни, как остаться собой и не предать свои принципы и идеалы. Вот об этом и есть альбом.
Вы упомянули, что на альбоме будут треки в соавторстве с Сурковым — может, вы включили туда какой-то неизданный материал «Агаты» разных лет? Я так понимаю, для вас это большая итоговая работа — альбом про всю вашу жизнь.
Альбом охватывает огромный период моей жизни — черновики некоторых композиций написаны еще в 1986 году. Это как раз материал с магнитоальбомов, которые потом стали «Агатой Кристи». Есть и современные песни, в том числе и гражданские высказывания. Там, конечно, не упоминается конкретная война, но описывается состояние человека на войне. Этот внутренний выбор, который встает перед каждым: «Кто ты внутри себя — человек или зверь?» То есть это альбом про крайности жизни.
На новом альбоме будут совместные треки с какими-то артистами?
Будет шикарная работа с Настей Полевой. Я давно собирался сделать кавер на ее песню «На счастье». Попросил ее спеть дабл-треки, но в результате она спела целый куплет, получился шикарный дуэт. Это очень мощный флешбэк — потому что это «Настя» (группа Насти Полевой. — Прим. ред.), это 1991 год. Время перематывается в обратную сторону, получается заново его пережить, переосмыслить. И в рамках драматургии альбома это как раз соотносится с полным распадом лирического героя.
В конце 2023 года была фейковая новость о запрете нескольких песен «Агаты Кристи» за пропаганду наркотиков. Понятно, что этого на самом деле не произошло, но мне интересно, усматриваете ли вы сами там пропаганду? Мне кажется, что это чисто антуражная история — «опиум» и «кокаин» возникают как атрибуты эпохи, фантазии на тему Серебряного века в духе Вертинского.
История с тем, что «Агата Кристи» воспевала наркотический образ жизни — это, конечно, неправда. Так получилось, что, если ты не поешь что-то вроде «я тебя любила, ты меня бросил», а начинаешь разбираться в себе, копаться в своем подсознании, тебе сразу говорят: «Ну все понятно, это наркоман!»
То есть любое обращение человека к собственной метафизике воспринимается в штыки. Мы не делали сиюминутные шлягеры, мы говорили на вечные темы, в простые обертки заворачивали сложные мысли. Я думаю, сила «Агаты Кристи» как феномена заключалась в том числе и в этом. Были глубокие исследования человека на грани провокации от нашего поэта Глеба. Была легкая попсовость, на которой всегда настаивал Саша Козлов. И я стараюсь эти традиции сегодня хранить и продолжать.
Вы для себя формулировали когда-нибудь, чем вы с Глебом принципиально отличаетесь? В прощальном альбоме «Эпилог» явно прослеживается противостояние двух ваших героев — вот в чем корень этих разногласий?
Так получается, что я скорее за жизнь, а он скорее за смерть. По крайней мере в текущем состоянии, к сожалению или к счастью, получается так. У меня на новом альбоме как раз есть строчки: «Свободен на неволе я/ Маразм и разум во плоти». Сперва ты хочешь быть свободным и счастливым. Потом ты подходишь к рубежу, когда начинается кризис среднего возраста, и понимаешь, что ты не можешь быть свободным, а счастливым можешь быть кратковременно. Что дальше с этим делать? Либо разувериться в жизни, либо обрести внутреннюю свободу. Научиться понимать, что счастье — это небольшая сингулярность в жизни, к которой ты все время приближаешься, но никак не можешь ее достичь. Либо ты обломаешься от этого, либо продолжишь себя по жизни тащить дальше уже с этим знанием. Я считаю, что существует некая метафизическая заданность. То есть, мне кажется, те сценарии, которые человек проживает, прописаны заранее. Но то, как далеко человек продвинется, захочет ли он развиваться и открывать в себе что-то, зависит от самого человека, а не от его психолога. Ведь может быть так, что ты не хочешь открываться.
Знаешь, я часто смотрю на людей. Люди же все разные, да? И бывает, что тебе лично какие-то люди очень неприятны. Они не плохие, не хорошие — это вопрос отношения. Давно сказано, что, когда не можешь изменить ситуацию, нужно менять отношение. В какой то момент я начал понимать, что к этим людям — разным, великовозрастным, огромным — иногда нужно относиться как к маленьким детям. То есть по уровню зрелости и понимания жизни эта сущность, одетая в такого же человека, как и ты, соотносится с пониманием жизни годовалого волчонка. Но фишка в том, что каждый из нас когда-то был таким волчонком. И это нужно понимать и всегда помнить об этом.
В одном из интервью вы говорили, что музыкантам важно подпитываться от среды, быть частью одного культурного процесса. Вы тогда приводили в пример «рок-лабораторию» — когда все собираются и играют вместе. Сегодня часть артистов из России уехала, успела оформиться параллельная, зарубежная сцена, которая по проблематике немного отличается. Возможно ли в будущем такое объединение? Или теперь у нас будет две параллельных культуры?
Я уверен, абсолютно точно, что все это станет частью большой русской культуры. В любом случае, как это было с Буниным, Набоковым и другими классиками — они все являются частью нашей литературы, нашего языка, нашей словесности. Спустя годы и десятилетия, если это будет того стоить, если будет реальная глубина в этой словесности и музыкальности, вся она станет наследием русской культуры.
То есть «вернуться в Россию — стихами»?
Да, если не вернутся так, то, конечно, вернутся стихами. Это все равно часть нас. То, что люди уехали, — это же тоже трагедия. Я их понимаю, как бы они ни относились к происходящему. Есть люди, которые не готовы никак менять свою точку зрения. Я это понимаю, даже уважаю. В любом случае, это семена, взросшие в нашей культуре. На самом деле, даже хорошо, что за рубежом это тоже теперь прорастает. Эмигрантская культура — это сложная история. Вы, конечно, вряд ли помните, когда во времена перестройки к нам стали приезжать различные эмиссары дворянского происхождения. Эти люди говорили по-русски, но с сильным французским или английским акцентом. Но ведь таким образом мы проросли в международную какую-то сеть. В этом всегда есть взаимовлияние, даже по крови. Культуры обогащаются друг от друга, но в конце концов это все равно будет наша культура. Бесспорно.
Последний вопрос — есть ли у вас какое-то впечатление, воспоминание или любой опыт, к которому вы возвращаетесь, чтобы синхронизироваться с собой?
Когда я начинал работу над сегодняшним альбомом, я переслушивал свои ранние песни. И там есть одна композиция, называется «Бегущий талисман». Я понял, что это было обращение от меня тогдашнего ко мне сегодняшнему. «Где ты теперь, бегущий талисман, отвергнутый и познанный собой?» Тогда я еще не до конца понимал, что имеется в виду. А сейчас я понял, что смысл жизни — это себя отвергнуть и вернуться к себе. И мне это помогает. Хорошо, что сейчас уже есть какие-то гаджеты, которые позволяют сохранить записи 1980-х годов. Я вообще стараюсь не забывать о своем «внутреннем ребенке». Даже сейчас я разговариваю и чувствую его внутри себя. И эта возможность услышать его слово оттуда и понять, что это ты сам обращаешься к себе, — это повод для пинка. Помогает двигаться дальше.
Беседовал Егор Спесивцев