«Сытые белоручки». За что южноуральцы в войну недолюбливали эвакуированных
Эвакуированных в Челябинскую область в годы Великой Отечественной войны называли «выковыренными». Выяснить точное количество переселенцев так и не удалось. Люди ехали на Урал налегке, думая, что война – это на несколько месяцев. Как они жили в суровом крае? Как помогало государство? Почему эвакуированных недолюбливало местное население? Какую роль сыграл в жизни рабочих легендарный директор Исаак Зальцман? Об этом мы спросили эксперта.
«АиФ-Челябинск» уже рассказывал о книге «Путь к Победе», подготовленной и изданной государственным архивом Челябинской области. Сборник посвящен теме эвакуации на Южном Урале в годы Великой Отечественной войны.
За последние 20 лет многие документы, хранившиеся под грифом «совершенно секретно», стали доступны исследователям. В результате много новых данных было введено в научный оборот.
Вступительную статью к сборнику написала доктор исторических наук, профессор, заведующая кафедрой всеобщей истории Магнитогорского государственного технического университета им. Г. И. Носова М.Н. Потёмкина. Эвакуация в ее «человеческом измерении», адаптация и быт эвакуированных, проблемы их возвращения на родину – сфера ее научных интересов на протяжении 30 с лишним лет.
От 5 до 25 миллионов
– Марина Николаевна, почему эвакуированных местные жители называли «выковыренные»?
– Это известный факт, так называли эвакуированных не только на Южном Урале. Мне об этом рассказывали очевидцы событий, жители тыла. Такое название особенно было распространено в сельской местности. Слово по звучанию похоже на «эвакуированный», но наполнено другим значением. Оно отражает суть происходящего: человек, сорванный с места, лишившийся своих корней.
– Таким образом были «сорваны с места» миллионы человек. Что историки говорят о количестве эвакуированных?
– Считается, что в целом по стране эвакуация охватила 10-12 миллионов человек, но многие исследователи считают, что эта цифра должна быть больше. Оценки колеблются от 5 до 25 миллионов человек – вот такой разброс. В какой-то мере он оправдан, потому что тогда шла постоянная миграция населения, и сейчас точную цифру эвакуированных сложно назвать.
Что касается Челябинской области, то, по моему мнению, наш регион в годы войны принял максимальное количество эвакуированных – больше, чем любой другой. По данным на 10 февраля 1942 года на территории области было учтено 427,7 тысячи эвакуированных, в целом же с учетом миграционных перемещений их было гораздо больше.
– Их всех надо было расселить, обустроить, накормить... Как можно было справиться с таким людским потоком?
– Органы власти стали создавать систему помощи эвакуированным. При городских и районных исполкомах формировались отделы по хозяйственному устройству эваконаселения. Также занялись переписью тех, кто прибывал из западных и центральных областей.
Но эта система начала создаваться только зимой 1942 года. В 1941 году многие верили, что «война – это ненадолго», что все скоро вернутся обратно домой. Например, жительница Ленинграда вспоминала, как она собирала чемодан сыну, который должен был уехать вместе со школой. И соседка сказала ей: «Зачем пальто положила? Лето на дворе, оно ему не пригодится».
Вся предвоенная пропаганда строилась на том, что война будет короткой, что мы победим врага на его территории. Такие тогда были общественные настроения. В 1942 году они изменились: люди поняли, что и война, и эвакуация – это надолго.
Полушубки были расхищены
– Когда читаешь о том, как люди голодали, в каких ужасных условиях жили, то кажется, что социальной помощи и не было никакой.
– Нет, нельзя говорить, что помощи не было. Эти вновь созданные отделы отвечали за трудоустройство (должны были трудоустроить максимальное число приехавших), за выдачу продуктовых карточек, за расселение и т.д. Были и целевые фонды для эвакуированных, для них, например, поступали подарки из-за рубежа.
Другое дело, что эта помощь не всегда доходила до адресатов. Или доходила, но не в полном объёме: часть товаров, продуктов, предназначенных для оказания помощи эваконаселению, расхищалась и разворовывалась. Бывало так, что чиновники делили товары между собой. Дефицит материальных ресурсов всегда приводит к хищениям – это было и до войны, и после нее.
Так, например, в Миасский район Челябинской области в июле 1942 года было «отпущено» 800 штук овчинных шкур. Из них было переработано 198 штук, а вот полушубков сшили всего 41. Остальное было расхищено.
Работникам эвакуированных предприятий, конечно, было легче. У них была работа, зарплата, они получали самую большую рабочую карточку (800 г хлеба), завод должен был обеспечить их жильем. На многих заводах эвакуированные составляли значительную долю работников. В 1942 году среди производственного персонала Магнитогорского металлургического комбината было 19,2% эвакуированных, на Кировском заводе – 30,8%.
Директора заводов, в свою очередь, старались оказать посильную помощь в бытовых вопросах. Показателен пример Исаака Зальцмана, бывшего в годы войны директором Кировского завода, эвакуированного из Ленинграда в Челябинск.
Ветераны рассказывали, что Зальцман со своим помощником по быту стоял утром у заводской проходной и изучал, во что одеты и обуты рабочие. Он распорядился организовать мастерскую по производству валенок и обул в них треть работавших на заводе, прежде всего, эвакуированных.
Надо сказать, что не все руководители занимались бытом эвакуированных. Вот, к примеру, как выглядели бараки, в которых проживали эвакуированные из Тулы рабочие в Златоусте: «Бараки строились зимой. Очень грязные, полные клопов, крыши протекают, стены сырые, к зиме совершенно не приспособлены. Часты перерывы в подаче воды на Дектярские бараки. Из-за отсутствия топлива кипятка не хватает. Площадка у бараков сильно замусорена, в дождь превращает ее в непроходимое болото. Уборные не очищаются месяцами».
Конечно, кто-то из директоров проявлял халатность, равнодушие к этим вопросам. Но не надо забывать, что ресурсы руководителей предприятий были ограничены.
«Они же пахать не могут»
– Как местное население относилось к эвакуированным? Говорили им – «понаехали тут»?
– Скорее, не «понаехали», а «понаприехали». Вообще отличительной чертой эвакуации как социального феномена стало столкновение стереотипов.
Эвакуированные ехали сюда с мыслями о том, что Урал – малонаселенный край снегов в человеческий рост и ссыльных, которые не любят советскую власть. Некоторые были уверены – на Урале нет больших городов. А местные считали, что сюда приехали белоручки и мужчины, которые не хотят идти на фронт.
Вот, например, что рассказывал очевидец тех событий С. Литичевский: «Отношения с местными были плохие. Они не знали, что такое война, с приездом эвакуированных взлетели цены на рынке, началось уплотнение жилья, приехали высококвалифицированные рабочие – конкуренты местным. Недовольство местных женщин вызывало и то, что у них мужей забрали на фронт, а тут приехали здоровые мужики и имеют бронь».
Большую часть эвакуированных составляли жители столиц – Москвы и Ленинграда. Особенно неприязненно к «москвичам» отнеслись в сельской местности. Считали их нахлебниками. Вот воспоминания женщины, которая во время войны была ребенком: «Председатель колхоза посмотрел на нас с мамой и сказал: а на что они нам, они же пахать не могут».
Основания недолюбливать приезжих частично были созданы самой системой: эвакуированные получали карточки на хлеб, а местным колхозникам никаких карточек вообще не полагалось. Или, например, жены командиров Красной Армии получали хороший паек по офицерскому аттестату. Трудиться в колхозе им было совершенно необязательно.
«Мы здесь поработали честно»
– Среди эвакуированных была своя иерархия?
– Это практика сталинской системы в целом – выделение номенклатуры в особую привилегированную группу, и эвакуированных это тоже касалось. Было секретное постановленное об эвакуации номенклатуры – партийных работников, директоров предприятий, командиров Красной Армии и членов их семей. Например, в постановлении было написано: эти категории имеют право выбрать место эвакуации, у обычных людей такого права не было.
Действовали и секретные циркуляры о снабжении номенклатуры: «прикрепить к спецприемнику, спецмагазину следующих товарищей» – перечисляются руководящие работники, члены их семей.
– Многие эвакуированные остались жить на Южном Урале?
– Реэвакуация растянулись на несколько лет. Это отдельная большая тема, во многом очень драматичная. Конечно, люди мечтали вернуться домой. «Чемоданные настроения» усилились после 9 мая 1945 года. Например, забойщики Копейской шахты № 205 Бондарчук, Турков, Севцов обращались с просьбой: «Мы здесь поработали честно, хотим уехать домой в Донбасс».
Подавляющее большинство беженцев все же вернулись на свою малую родину: кто-то раньше, кто-то позже. Прежде всего, не смогли уехать обратно многосемейные, инвалиды, престарелые или просто не имевшие обуви, одежды и денежных средств для переезда. Среди оставшихся были те жители столиц, реэвакуация которых была запрещена из-за отсутствия жилплощади.
– Мы привыкли, что история эвакуации и жизни в тылу – это работа заводов, выпуск продукции, трудовые подвиги, объемы чугуна и стали. Почему важно изучать эту тему с точки зрения быта, повседневности, отдельного человека?
– Историк Марк Блок, который был участником французского сопротивления и погиб в застенках гестапо, говорил, что предметом исторического исследования является человек во времени. Если мы знаем о том, как жили наши предшественники, как они проходили исторические испытания, то в обществе нет поколенческого разрыва. Мы ощущаем себя как народ, у которого общая история, общие ценности.