Новаторство, объединение и стихи про безработицу: Почему нам отзывается арабская литература

Мы привыкли считать, что в основу русской культуры и особенно литературы легло восхищение Европой. Пушкин читал Байрона, Жуковский — Гете. Но есть и другой источник для размышлений, который может оказаться нам ближе. Сегодня публикуем интервью переводчика с арабского Кирилла Корчагина, который в этом году издал антологию «Поэзия арабского мира».

В какой момент ты решил изучать арабский, как это было?

С арабским языком я впервые столкнулся в 2006 году. Это был годовой курс у академика А. А. Зализняка в Московском университете, рассчитанный скорее на лингвистов: на первом занятии мы прошли грамматику вместе с алфавитом, а уже начиная со второго читали тексты (не очень сложные — «Аль-Фатиху», разные исторические анекдоты и сказки «Тысячи и одной ночи»). Так что это моя первая языковая любовь. Наверное, можно критиковать такой метод, но что он точно давал — ощущение, что имеешь дело с очень пластичной языковой материей, что сам язык поражает своим богатством при относительной простоте грамматики.

Но сознательно к арабскому языку я вернулся уже позже — после того, как несколько лет занимался в основном русской поэзией, критикой и переводами с европейских языков. Мне все время казалось, что в таком мире, центрированном вокруг Западной Европы, не хватает каких-то важных деталей: я очень любил поэзию Ферганской школы, которая все время указывала на ближневосточный мир, хотя в общем-то писалась тоже в довольно далеком от арабских стран регионе, читал переводы арабских поэтов на другие языки и все время ловил себя на ощущении, что сквозь эти тексты я слышу какую-то интонацию, которой нет в русской поэзии, но которая ей необходима. Очень хотелось прочитать этих поэтов на русском языке. Ведь так обычно и бывает: переводишь то, чего не хватает на родном языке.

Любой начинает с фусха, с коранического арабского, а потом уже переходит к какому-то диалекту. Как ты выбирал диалект, который хочешь учить?

Я лучше всего знаком с левантийскими диалектами и больше всего переводил поэтов оттуда — из Сирии, Ливана, чуть в меньшей мере из Палестины. Этот регион мне интересен и своей сиро-арамейской историей (я немного изучал классический сирийский язык и современный западноарамейский, на котором говорят в нескольких горных деревнях в полусотне километрах от Дамаска), и своей современной культурой, которая сейчас, конечно, больше похожа на незаживающую рану, но на рубеже 1950—1960-х годов была одной из самых интересных в мире.  Но все это соображения касательно культурного и исторического контекста: подавляющее большинство современных арабских стихов пишутся все равно на фусхе.

Сами арабы видят в этом сильную сторону своей литературы: поэтов из Палестины могут читать в Омане, а из Марокко — в Ираке. На деле же книжное распространение выглядит не так радужно и поэтов, скажем, из Марокко или Египта еще нужно найти в бейрутских или багдадских книжных магазинах. А иногда они и вовсе оказываются персонами нон-грата, ведь в этом мире принято активно участвовать в политике. Но в любом случае для читателя это все упрощает, и наткнуться на диалектные словечки можно относительно редко (и часто к ним будет сноска). Другое дело, что есть авторы, которые сознательно пишут на диалекте — много таких в Египте, где местный язык стал уже почти вторым государственным (на нем даже есть своя «Википедия»), были такие попытки и в других местах.

Например, в Ливане был Саид Акль, который развивал местный диалект как письменный язык, сочинял на нем стихи, причем записывал их нередко латиницей. Некоторые его стихи стали песнями в исполнении Файруз, потрясающей ливанской дивы, голос которой на протяжении уже нескольких десятилетий — непременный атрибут ближневосточной жизни (трудно представить себе завтрак без кофе и песен Файруз). Но, повторюсь, в арабской поэзии фусха все равно остается основным языком, хотя как «пользователю» левантийские диалекты мне очень симпатичны.

Все ли поэты, чьи стихи ты переводишь с арабского, этнические арабы? Если нет, то создает ли это дополнительное литературное разнообразие?

Если просмотреть содержание номеров бейрутского журнала «Ши‘р», флагмана арабского модернизма, и попробовать выяснить, кем были печатавшиеся там поэты, то выяснится, что они часто имели достаточно разнообразное происхождение. Среди них есть христиане различных деноминаций (даже протестанты), шииты-алавиты, исмаилиты, езиды и т.п. — это почти энциклопедия всех возможных религиозных течений в регионе; к религиозным меньшинствам присоединяются и этнические — прежде всего, курды, как один из самых известных левантийских модернистов, поэт и писатель Салим Баракат. А если поэт не принадлежит ни к религиозным, ни к этническим меньшинствам, то наверняка он коммунист и т.д.

Арабский модернизм в самом арабском мире много критиковали за то, что это было движение маргиналов. Именно такой очень влиятельный литературный журнал под названием «Аль-Адаб» (это значит просто «литература»), который тоже издавался в Бейруте. Он не был совсем чужд модернизму, но там процветал модернизм ангажированный — одновременно и с националистическим, и с левым уклоном; авторы этого журнала находились под сильным влиянием Жан-Поля Сартра и его программного текста «Что такое литература?» — настолько сильным влиянием, что они критиковали самого Сартра за то, что он недостаточно ангажирован. Модернистов они считали безответственными эстетами, которые в конечном счете играют на руку Западу и его колониальным интересам. У одной алжирской поэтессы, моей ровесницы, есть такая строчка: «Угостить Адониса чашкой “Нескафе” — безумие», — вполне, мне кажется, описывает отношение младших поэтов к великим предшественникам.

Какие еще параллели ты видишь между арабской и русскоязычной поэзией, почему она для нас может быть важна?

Для русской словесности арабская может быть своего рода зеркалом, благодаря которому можно не только узнать себя, но и взглянуть на себя со стороны. В арабском мире — в другом порядке и в другое время — шли процессы, которые мы можем примерить к себе, и хотя мы привыкли сравнивать себя с Западной Европой, здесь, думаю, не меньше оснований для сравнения, особенно в ХХ веке. Это касается и литературы: все время говорится о том, чем русский модернизм похож или не похож на западноевропейский, хотя сходств с модернизмами глобального Юга можно обнаружить едва ли не больше.

Люди, которые сформировались и выросли в пространстве русской или даже русскоязычной поэзии, привыкли смотреться в зеркало западное, привыкли находить себе аналоги во Франции, в Германии, даже в США, и там искать собственное отражение. Мне кажется, это ошибка. Там не найти того отражения, которое они ищут, потому что там совсем другая история, совсем другие процессы, совсем другие люди. Но когда мы смотримся в зеркало глобального Юга, даже не только в арабское зеркало, но и в иранское или индийское, то вот там-то, на самом деле, обнаруживается гораздо больше сходств с нашим жизненным опытом.