Второй сезон «Дисциплины»: театр с листа
Без декораций
Да, в этом жанре нет декораций. Нет костюмов — актеры выходят на сцену в повседневной одежде. Проект «Дисциплина» даже зовется не фестивалем, а фабрикой. Фабрикой нарративного театра.
Нарратив — это, в переводе с латыни, повествование. Чтение — один из видов повествования, нарратив в чистом виде. Ибо чтение никакой визуальности, никакого действа, казалось бы, не подразумевает. Читка — процесс, казалось бы, совершенно не зрительский. И в театрах числящийся техническим, как, наверное, промышленный раскрой на швейной фабрике: слои ткани, жужжание резаков — и ничего зрелищного. Никакого прет-а-порте, никакого гламура.
Тем не менее именно эта технологичность, фабричность и смогла стать действом.
Второй сезон Фабрики нарративного театра — это 14 пьес, читающихся с театральных сцен в четырех городах: Южно-Сахалинске, Новосибирске, Москве и Калининграде. Движется «Дисциплина» на манер солнца — от Южно-Сахалинска (где «Чехов-центр») на запад России, в ее крайнюю точку. В этом не только голая географическая подоплека. В Калининграде-то Гришковец. Который, как известно, для приучения народа к нарративному театру сделал очень-очень много. Не ради жанровой принципиальности сделал, а просто в ходе личных творческих поисков.
Всего на международный конкурс пришли 413 заявок от соискателей из 50 городов 11 стран мира. С апреля по июнь 2021 года драматурги еженедельно встречались с педагогом-куратором в Zoom. Первый этап второй «Дисциплины» прошел в сентябре. Тогда каждый театр-участник проекта выбрал себе несколько названий из 14 написанных в рамках проекта пьес и провел стартовые читки в онлайн-режиме. Затем были составлены индивидуальные шорт-листы, и уже в ноябре театры готовы представить вошедшие в топ тексты на своей площадке.
За избранной дюжиной авторов присматривал драматург и сценарист Родион Белецкий. Впрочем, этот бригадирский надзор был достаточно деликатным — пьесы получились очень разными. Новосибирск на сцене «Старого дома» увидел четыре из дюжины.
Или услышал? Да, тут не просто подобрать глагол к процессу: читаемая пьеса это зрелище или пока еще нет?
Наверное, да. Потому что по ходу «Дисциплины» разгонялся, разогревался и уровень театральности. По восходящей.
«Гугля»
Первая пьеса обоймы — «Гугля» от Кристины Гортман — выглядела в большей степени именно как чтение с листа.
Впрочем, материализованную визуальность в зрительском сознании «вывозила» киногеничность материала. Точнее, телегеничность. Кристина Гортман работала сценаристом сериалов для федеральных каналов, и набитая на сценариях рука тут ярко ощущается.
«Гугля» — это своего рода жесткий оммаж к сюжету о Кате Пушкаревой (который сейчас уже классика, мем-фонд и цитатная база). Правда, вместо швейного концерна тут благотворительный фонд для взрослых с ДЦП. А ролевой эквивалент Кати — тридцатилетняя Вера, специалист по SMM-технологиям.
У Веры проблема поострее нелепых кофт. Она, скажем так, носитель недуга, титульного для фонда. И знает проблему ДЦП изнутри. Эта болезнь — своего рода лингвистическая ловушка для общества. Слышишь «детский церебральный паралич» — и автоматизм сознания сразу отсекает от проблемы взрослых. Мол, детский же паралич-то. Как велосипед «Орленок»… Но наяву оно на всю жизнь, в 18 лет не заканчивается. Несмотря на название.
На ложную «детскость» своей болезни Вера смотрит с иронией. У нее вообще отлично с самоиронией, она не засахаренная калека из мира Диккенса. Это умение смотреть изнутри и помогает Вере в профессиональном прорыве.
Правда, героиня должна еще пройти полосу препятствий в виде коллег. Они там словно из концерна «Зималетто» — необремененные эмпатией.
Но их профессиональные ипостаси прописаны потщательнее, чем в том громоздком сериале.
Это, кстати, характерная примета нового поколения сценаристов и драматургов: уметь насыщать мир своих героев реальными приметами ремесла. Пишут они не про отвлеченных сталеваров или лесорубов, как советские драматурги, а про то, что сами видели, про то, чем сами когда-то занимались.
Приземленно? Возможно. Но сюжету с таким детализированным трудовым контекстом веришь как-то охотнее, чем размашисто нарисованным будням какого-нибудь Платона Кречета.
Коллеги у Веры, кстати, препротивные. Но без демонизма. Такая будничная банальность зла. Которое даже и не догадывается, что оно зло.
Добро, олицетворенное Верой, в итоге победит. У Веры случился карьерный взлет. Консенсус с недобрыми коллегами тоже достигнут. Но акварельные мазки и интонационные полунамеки, разбросанные по тексту, дают понять, что итоговых обнимашек не будет. Вера не злопамятная, она записала. И хэппи-энды в современной драме не абсолютные. А с оттенками…
«Мамочка»
Пьеса «Мамочка» от Тони Яблочкиной — тоже в некотором смысле про инклюзию. Надя, отсидевшая за экономическое преступление (конкретно не названное, но наказанное весомо — лет на десять), возвращается из тюрьмы по УДО. А дальше — картина «Не ждали» в женской вариации.
Сын Нади, проживший без нее все школьные годы, восторг испытывать отказывается — для него это просто чужая, диковато восторженная тетя со странными ухватками. Муж, оказавшись в одиночестве, сделал научно-вузовскую карьеру и личную жизнь на замену. Девушка-альтернатива — и моложе, и респектабельнее Нади.
Поэтому вся пьеса посвящена, можно сказать, надиной борьбе за свое бабье счастье. Борется она в соответствии с мировосприятием и навыками, обретенными в недрах ГУФСИН. Потому получается поровну смешно и жутко. Лирические иллюзии женщины-зэчки — это вообще довольно самобытное зрелище. Смех нервный, жалость какая-то брезгливая.
Впрочем, современный театр не боится играть смешанными чувствами. Он, можно сказать, на них базируется.
«Аня в лифте»
«Аня в лифте» от Оксаны Кушляевой — пьеса еще более деликатной тематики. Про ловушку своих «я», своих социальных ролей, тесную и замкнутую, как застрявший лифт. Это в некотором смысле ироничный перепев хита Анжелики Варум. Про вернуться-ворваться в городок. На нашу улицу в три дома.
Вернулась и ворвалась 35-летняя петербурженка Аня. Место возвращения — моногород в Хакасии. Так что стресс возврата к родным осинам прошит по умолчанию. К тому же Аня прибыла не ради маминого варенья, а делать каминг-аут. Аня недавно дала интервью всенародно известному видеоблогеру и теперь боится, что родители-пенсионеры не осилят ее медиаоткровения. Потому, дескать, лучше упредить молву. И загодя расчехлиться самой, продуманно напоив маму-папу корвалолом.
Из этого сюжета могла бы получится каноническая гей-драма во вкусе «повесточки» — слезная, вязкая как сгущенка, патетичная, с бровками домиком, начисто лишенная иронии. С жертвенной кровищей в финале, с пронзительными саундтреками из культурно причастных. Белая майка-алкоголичка Меркьюри, скупые мужские слезы на дряблых щеках Элтона Джона… С контекстом, с гей-иконами, с референциями... И с запретом на постановку. Ибо пропаганда и все такое.
Но получилась довольно солнечная, тонко ироничная комедия диалогов. Да, с резкими полуденными светотенями (издержки солнца, ага!), но без страдальчества, без расставленных оценок и торчащих ярлыков. То есть пьеса, умело переведенная через промозглый майдан сексуального диссидентства в уютный сквер пьес про жизнь. Жизнь бывает и такая...
«Залипшие»
Балансовое взаимодействие с жизнью и псевдожизнью, олицетворяемой социальными сетями, — про это пьесу «Залипшие» от Игоря Витренко. Пожалуй, из всей четверки новосибирских чтений она — самая упругая и искристая. Комедия, где не стыдно перед собой за свой смех.
И хотя читка пьесы шла не на сцене, а в буфете «Старого дома», ее тонусу это совсем не повредило.
«Залипшие» — про изнуряющую связь человека со смартфоном. Когда кнопочная «Нокия» воспринимается как путь к освобождению.
Началась вся история с неприятности, в которую попал засмотревшийся в смартфон главный герой, школьный учитель Эдуард. Эдуарда на перекрестке сбил автомобиль, ведомый убежденным «антисмартфонщиком» Данилой. Парни-ровесники скоренько подружились. И Данила взялся спасать маленькую семью от смартфонной зависимости. Да, всю семью. Ибо у Эдика и жена такая же залипшая — неудачливая провинциальная кавээнщица, одержимая мечтой «завируситься» и попасть в Comedy Woman (не бог весть какая мечта, но какова дева, таково и девичье счастье).
Данилины спасательные действия поначалу выглядят хоть и гротескно, но вполне одухотворенно. До тех пор, пока сюжет не делает кувырок через голову — оказывается, данилино смартфоноборчество — это было вовсе не подвижничество ради новых друзей, а причудливая многоходовка для себя любимого. Где цель — быстрая слава в Рунете и быстрые деньги оттуда же.
Фактически Игорь Витренко показал Тартюфа цифровой эпохи, заменив парчово-кружевной мир людовиканских буржуа на нервический и пульсирующий космос молодежной онлайн-культуры. Текст густо насыщен мемами, пасхалками, отсылками к масс-культу.
Пуристы могут возразить, что столь густая фаршировка «актуалкой» может сделать пьесу недолговечной. Но изюминка мем-культуры как раз и состоит в ее врожденной модульности, в ее Lego-инженерии. Например, сейчас мальчик Коля, аутичный вундеркинд из класса Эдуарда, воспримется как отсылка к Шелдону Куперу, а когда сериал про фриковатых ученых из Пасадены станет немодным и уйдет в культурный архив, это будет просто самоценно смешной персонаж. Вот Толстой в «Золотом ключике» Пьеро и Мальвину затевал как пародию на пару «Блок-Менделеева». И кто сейчас это помнит? В целевой аудитории «ЗК» точно никто не в курсе.
Текстовый, но настоящий
В общем, вся обойма пьес, прочитанных на «Дисциплине 2» — олицетворение родства и многообразия. Все четыре — про горячие социальные тренды, про свежайшие мании и фобии века. Но, что отрадно, все — без газетности, без памфлетности.
Публицистичность, газетный привкус, флер памфлета — это как раз очень текстуарная черта. Когда действо на сцене воспринимается как разыгранная по диалогам газетная статья. Казалось бы, нарративному театру, театру чтения в эту тональность свалиться легче легкого. Туда и сценический-то театр то и дело ничком падал, рыбкой нырял. А вот у «Дисциплины-2», как ни удивительно, обошлось. Да, это текстовый театр, театр нарративный. Но все равно настоящий. Зрелище. Просто с участием букв и бумаги.