Те еще фрукты: ретроспектива Ильи Машкова изобилует натюрмортами

Россыпи фруктов, пышнотелые нагие натурщицы, залитые солнцем крымские пейзажи. Третьяковская галерея представила выставку самого оптимистичного и радостного представителя русского авангарда — Ильи Машкова. Певец изобилия, прошедший путь от дерзкого примитивизма и кричащего фовизма до парадного соцреализма, давно не удостаивался такой масштабной сольной ретроспективы. Собрав около 200 произведений из множества музейных и частных коллекций со всей страны, ГТГ впервые показывает творчество Машкова столь объемно, даже избыточно — как раз в духе искусства самого героя. «Известия» в числе первых оценили этот проект.

Авангардное соло

На этот июнь Третьяковка поставила сразу три сольные ретроспективы, претендующие на статус блокбастера (столь модное раньше определение нынче вызывает в арт-среде скепсис, но суть-то не меняется). Сначала — Брюллов, теперь — Машков, еще через неделю — Дейнека. И можно сколько угодно рассуждать, что монографические выставки — это скучно, но реальная практика показывает, что потенциал подобных проектов отнюдь не исчерпан.

Вместе с тем показ Машкова вписывается и в другую линию, сфокусированную на русском авангарде. Совсем недавно в Москве прошли крупные экспозиции Любови Поповой (в Еврейском музее), Михаила Матюшина и Елены Гуро (в Центре «Зотов»), на этой же неделе Русский музей покажет огромный проект «Наш авангард», а Музей русского импрессионизма сравнит отечественных фовистов с французскими. Очевидно, что это тоже долгоиграющий тренд.

В общем, масштабно представить Машкова, как говорится, сам Бог велел. Благо, все лучшие его вещи хранятся в России. Вот только разбросаны они по регионам так, что собрать их в одном месте — задача не из легких (тем более в нынешних условиях, когда авангард нужен всем). Но Третьяковке удалось. Под выставку выделили третий этаж нового здания на Кадашевской набережной. Просторное, светлое, полное воздуха помещение, где жизнелюбивая живопись Машкова «звучит», кажется, еще радостнее.

Дизайн и архитектура при этом весьма сдержанные, даже строгие, хотя интригующее название «Илья Машков. Авангард. Китч. Классика» могло бы оправдать самые дикие визуальные решения и сочетания. Из необычного — разве что решение покрасить стены над картинами в синий, тогда как сами полотна висят на нейтральном светло-сером фоне. Но, главное, это не отвлекает от произведений искусства, не подавляет их.

Где китч, а где классика

Машкова, правда, подавить не так уж и просто. В особенности его работы периода начала деятельности объединения «Бубновый валет» — яркие, броские, цветастые. Именно они открывают экспозицию, и это логично не только с точно зрения хронологии, но и по сути. Все последующие творческие этапы художника всё-таки менее значимы, чем этот. Правда, хрестоматийный «Автопортрет» (1911), где утрированная фигура мужчины собрана из двухмерных геометризированных плоскостей и помещена на «детский» фон с корабликом, отодвинут на дальнюю стену, которую и видно-то не сразу.

А встречают зрителя холсты с изображением фруктов (в том числе шедевр из Русского музея «Натюрморт с ананасом»: сама круглая форма картины ассоциируется с большим блюдом, на котором плоды «танцуют хоровод»). И именно этот мотив становится ключевым для всего повествования: с натюрмортов всё начинается, ими и заканчивается. Велик соблазн увидеть в этом уступку вкусам широкой публики, в конце концов, портреты кисти Машкова даже сегодня, спустя более века, могут шокировать неподготовленного зрителя, а вот натюрморты нравятся всем, попросту радуют глаз.

Но кураторская идея была, видимо, иной: наглядно показать через один жанр метаморфозы стиля Машкова. Те самые авангард, китч и классику, заявленные в названии. Самое интересное, что грань между такими вроде бы далекими друг от друга эстетическими системами оказывается размытой, а подчас вовсе иллюзорной. И чем дальше, тем больше задаешься вопросом: может, настоящий китч — это не вдохновленные уличными вывесками картины 1910-х, а, например, поздние соцреалистические композиции?

Вот «Привет XVII съезду ВКП(б)» 1934 года. Бюст Сталина, возвышающийся перед бронзовой фигуркой Ленина, сзади красная звезда, по бокам Маркс с Энгельсом, вокруг — цветы, цвет, цветы, ну и три вишенки, кокетливо свисающие с постамента. Или же — два варианта работы «Советские хлебы» (1936): россыпи кренделей, батонов, ватрушек, баранок и прочих мучных изделий выложены на фоне советского герба-пряника. В более поздней версии художник добавил еще рог изобилия с фруктами. Вопрос, мог ли в реальной жизни что-то такое увидеть простой советский гражданин в 1936-м, даже не возникает.

Рог изобилия

А с другой стороны, не истинный ли авангард «классицистские» натюрморты 1920-х, где фарфоровые статуэтки в виде разодетых дворян XVIII века на фоне романтического пейзажа оказываются рядом с «сезаннистыми» яблоками? Это уже эклектика, полистилистика, тем более дерзкая в контексте художественных тенденций раннесоветской эпохи — конструктивизма и прочих. Кстати, как и «Советские хлебы», «Натюрморт с фарфоровыми статуэтками» тоже представлен в двух вариантах — из собраний Ярославского художественного музея и Третьяковки. Таких пар на выставке вообще довольно много. Решение, возможно, не самое практичное (зачем везти вещь из другого региона, если есть аналогичная своя?), но доставляющее массу радости. Знатокам — как приглашение в творческую мастерскую живописца. Широкой публике — как игра «найди десять отличий».

Да, в какой-то момент может показаться, что и натюрмортов здесь многовато, и пейзажей как-то чересчур. Причем не только из-за пар оригиналов и авторских повторений. Допустим, зачем столько видов Крыма, особенно 1930-х? Вот только для искусства Машкова эта чрезмерность так органична! Ему надо, чтобы столы на картинах ломились от явств, цветастые природные панорамы притягивали взор сразу, а натурщицы на портретах были пышными, дородными. Отдельный блок экспозиции (погруженный в полумрак для сохранности произведений) выделен под графику, и в основном это как раз всевозможные ню. Зритель может проследить, как от скучноватых академических штудий начала 1900-х живописец приходит к более индивидуальным зрелым образам, где проявляется именно это стремление к рубенсовской женской красоте.

И здесь можно вспомнить о другом проекте Третьяковки, который показывается совсем близко от Кадашей — в Инженерном корпусе, что в Лаврушинском переулке: речь о ретроспективе Бориса Кустодиева. При всей стилевой дистанции есть у них нечто общее. И две одновременно проходящих экспозиции ГТГ, сознательно или нет, обнажают это сходство. В эпоху голода, бедствий, войн и революций оба живописца создают иллюзорный мир изобилия, беззаботности и красоты.

У одного это купеческая Русь с ярмарочными гуляниями и чаепитиями на веранде, у другого — пирующий буржуазный город империи (невольно вспоминаешь строки «Ешь ананасы, рябчиков жуй…»), а затем и советский «рай», с колхозными идиллиями и крымскими пляжами. У одного — очаровательный лубок, у другого — заигрывание с примитивизмом, фовизмом, сезаннизмом и, наконец, соцреализмом. Но у обоих — благополучие и еще раз благополучие. Что ж, этого действительно много не бывает. Тем более сегодня.