В плену у мифа: зачем мы каждый день штурмуем рейхстаг

«Прошлое и будущее», «национальная вражда», «национальное развитие», «новое средневековье», «история» - все эти слова мелькают в выступлениях политологов и социологов, пытающихся разобраться в происходящем. Большинство стремится найти возможности повлиять на ход событий, найти статус в новом устройстве страны и мира. Эти заметки ничего подобного не содержат. Я исхожу из невозможности влияния на власть и социум. Не будет здесь и обличений – лишь наблюдения. И начну я с того, что от некоторых слов лучше отказаться. Начнем с «модернизации» и «демодернизации» применительно к национальному развитию. Современные цивилизованные нации, которые принято называть историческими, прошли в своем становлении три важнейших этапа. Первый – это признание принципа народного суверенитета, преодоление на его основе сословной разобщенности и торжество принципа национального единства, превращающего все социальные различия и конфликты в ситуативные. Второй – преодоление империи как формы наднациональной организации. Третий – создание полиэтничной, поликонфессиональной, мультикультурной гражданской нации, скрепленной как исторической устойчивостью политических институтов, так и новейшими информационно-коммуникативными технологиями. Собственно, это три этапа модернизации, содержание которой в России до сих пор трактуют не столько даже как экономическое, сколько как промышленно-технологическое. При таком подходе модернизаторами объявляются Ленин со Сталиным, отбросившие Россию в ее развитии на столетия назад. Но только в результате равномерности развития, наличия интегрирующих ценностей, владения современным коммуникативным аппаратом возникает позитивное позиционирование нации во внешнем мире. Которое невозможно заменить ни ядерной угрозой, ни монопольным положением страны на рынке энергоносителей. Ни один из этих этапов до конца не пройден. Россия должна решать задачи, которые были актуальны для других наций столетия назад, и одновременно адаптироваться к меняющимся формам жизни. Русские современную нацию не создали. Теперь о «средневековье», о котором недавно на признанном иноагентом Радио «Свобода» рассуждали Сергей Медведев, Владислав Иноземцев и Кирилл Мартынов. Средние века давно уже не считаются и не именуются темными. Они представляют собой важнейший этап в развитии иудео-христианской цивилизации. А уж для исламского мира, особенно арабского, это эпоха культурного расцвета и политического могущества. В Западной Европе средневековье сильно отличается от средневековья русского. И рассуждения о феодализме в советской парадигме общественно-экономических формаций совсем нелепы. Тоталитарное падение –путь к архаике, варварству, расцивилизовыванию. Это открыл сто лет тому назад Хосе Ортега-и-Гассет, термина «тоталитаризм» еще не употреблявший, но увидевший тождество меж русской и итальянской моделями господства масс. И важнейшим признаком такого падения он считал потерю образа будущего, который, по его мнению, и скреплял цивилизованные нации. Будущее, а не прошлое. Именно будущее исчезло из политического лексикона Владимира Путина, постоянно возвращающегося в прошлое. Однако, если приглядеться, оба этих слова неуместны. И будущее, и прошлое. Как и слово «история». Вполне логичным стало упоминание о войне в поправках к так называемой Конституции. Эти поправки - важнейший этап квазиправового оформления тоталитарного сообщества. Многие достойные люди совершают ошибку, втягиваясь в дискуссию о начале Второй мировой войны. Дело в том, что никакой дискуссии нет, есть попытка племенного вождя лично утвердить некую мифологему - не идеологему и не концепцию, а именно мифологему. Она утверждается в рамках противопоставления его племени - страны России - цивилизованному миру, от которого племя все больше себя изолирует. Одной конституции мало – вождь хочет быть еще и скальдом. Пытаться вести споры с вождем и его шестерками - признавать себя частью племени. Называть вещи своими именами и не вступать ни в какие дискуссии с представителями племени - идентифицировать себя с цивилизованным миром. В цивилизованном мире история осмысливается, в России она отрицается реконструкцией прошлого, которое прошлым не становится. Реконструкция отрицает, прежде всего, настоящее, превращая его в повторение прошлого, которое прошлым стать не может. Тем самым ею отрицается история. Все сливается в единой текущем моменте мифа, находящегося под защитой уголовного кодекса. Ничего комичного в этих законах и конституционных поправках нет – они часть общей стратегии власти, направленной против развития страны и нации во всех сферах. Нет прошлого - оно здесь и сейчас. Нет настоящего - оно лишь реконструкция прошлого. Значит, не может быть будущего - оно тоже здесь и сейчас. И другого не будет. Что ж, опять придется вспомнить сказанное Ортегой-и-Гассетом на рубеже двадцатых-тридцатых годов прошлого века о русском и итальянском тоталитаризме: «Большевизм и фашизм — две новые политические попытки, возникшие в Европе и на ее окраинах, — представляют собою два ярких примера существенного регресса — не столько по содержанию их теорий, <…> сколько по антиисторизму, анахронизму... Эти движения, типичные для человека массы, управляются, как всегда, людьми посредственными, несовременными, с короткой памятью, без исторического чутья, которые с самого начала ведут себя так, словно уже стали прошлым, влились в первобытную фауну.» Но касается это не только власти, но и фронды. «Бессмертный полк» - такая же реконструкция, как и «Бессмертный барак». Битвы под Москвой и Берлином происходят здесь и сейчас, как и расстрелы в Воркуте и на Колыме. И то и другое – отзвуки культа предков, несовместимого с историческим сознанием, сформированным в ходе развития иудео-христианской цивилизации. И то и другое – деперсонализация истории, несмотря на портреты солдат на шествиях и на имена зэков на чтениях. И официальный полк и как бы оппозиционный барак друг другу совсем не противостоят, оба существуют в рамках цикличного, а не линейного течения времени. И власть, и фронда накладывают запрет на персонализм сознания, на поиск своего Я в настоящем, которое осознается как настоящее, как часть линейно текущего времени, а не как вечно воспроизводящееся время мифа, в которое погружена Россия. Преступлением объявлены попытки выхода за рамки мифа, внутри которого невозможно самоопределение личности. Джордж Оруэлл вывел такую формулу: «Кто контролирует прошлое – контролирует будущее, кто контролирует настоящее – контролирует прошлое». Изящно, парадоксально, почти по-уайльдовски. Но прошлое, настоящее и будущее – это все из той темпоральности, что присуща новоевропейской цивилизации. Тоталитарное расцивилизовывание, варваризация и паганизация утверждают единовременность мифа. Дискуссия о начале Второй мировой войны – покушение на тот порядок вещей, что существует здесь и сейчас, мечта о будущем, отличном от настоящего, тоже. Раньше русские ежеминутно штурмовали Зимний дворец и Перекоп, сейчас они проделывают то же самое с рейхстагом. «Ежедневное Бородино», о котором мечтал Михаил Кульчицкий, – наиболее точное описание мифологического мышления и мифопоэтической картины мира, кодифицированной – вот это да! – в письменном праве. Удивительный синтез культур – архаичной устной и новоевропейской письменной, понятий и законов. Впрочем, доминирует архаика. От редактора: Мнения авторов "Новых Известий" могут отличаться от позиции издания и публикуются в дискуссионном порядке.