Чьи отпечатки в Катынском лесу?
Катынское дело с самого начала было сильно политизировано. Истоки такого настроения польской общественности ведут к 1943 году, когда польское эмигрантское правительство в Лондоне сразу же подхватило гитлеровскую версию, хотя оно не могло не понимать, что катынское дело представляет собой гитлеровскую провокацию, направленную на раскол союзнической коалиции.
Стоило только Геббельсу 13 апреля 1943 года выступить с заявлением о некой «страшной находке в Катынском лесу — могил десяти тысяч польских офицеров», якобы «расстрелянных еврейскими комиссарами НКВД в апреле 1940 года», как польское правительство Сикорского в Лондоне первым подхватило без каких-либо расследований и доказательств эту гнусную фальшивку гитлеровской пропаганды. Не посчитав даже нужным обратиться за разъяснением к Советскому правительству, как того требовали элементарные нормы международного права, эти высокопоставленные «правители» немедленно ринулись усердно помогать Геббельсу, подняли шум в печати и на радио о «преступлении еврейских комиссаров НКВД в Катыни». Правительство Сикорского официально обратилось к Международному Красному Кресту, среди «высоких патронов» и «почетных председателей» которого в те дни было немало деятелей прогитлеровского толка, таких, как французский маршал Пэтэн, с просьбой послать в Катынь свою комиссию для расследования «преступления комиссаров». Гитлеровская клика сразу же ухватилась за это предложение поляков. Ведь расследование проводилось на территории, где всем заправляли гитлеровцы, под их полным контролем, а сама комиссия была составлена из представителей оккупированных фашистами стран, кроме представителя Швейцарии. И «свидетели» подбирались и представлялись в комиссию все теми же оккупантами. Во избежание же всяких «накладок» и «нестыковок» Геббельс на совещании 17 апреля 1943 года, где обсуждался вопрос о подготовке к комиссии МКК, выдал подчиненным недвусмысленную инструкцию: «Немецкие офицеры, которые возьмут на себя руководство, должны быть исключительно политически подготовленными и опытными людьми, которые могут действовать ловко и уверенно. Такими же должны быть и журналисты, которые будут при этом присутствовать... Некоторые наши люди должны быть там раньше, чтобы во время прибытия Красного Креста все было подготовлено и чтобы при раскопках не натолкнулись бы на вещи, которые не соответствуют нашей версии» (Военно-исторический журнал, 1990, № 12).
Что ни говорите, но уже одной этой инструкции Геббельса из протокола совещания достаточно, чтобы сегодня не гнуться перед польской стороной и не бормотать извинений.
А ведь есть заявление представителя Болгарии в той комиссии МКК, доктора Марко Маркова, сотрудника кафедры судебной медицины Софийского университета, который отказался подписать подготовленное и предложенное гитлеровцами заключение комиссии, ибо на основании собственных исследований он пришел к однозначному выводу, что трупы, предъявленные комиссии, пролежали в земле менее трех лет, некоторые — от года до полугода, следовательно, не могут принадлежать жертвам расстрела в апреле 1940 года. Есть, вернее, имелась в свое время — сегодня, не исключено, ее и уничтожили — брошюра другого эксперта комиссии, чешского профессора судебной медицины Франтишека Гаака «Катынские доказательства», вышедшая в 1945 году еще не в ком¬мунистической Чехословакии. Автор тоже свидетельствует о том, что предъявленные комиссии МКК трупы «были погребены за год, самое большее за полтора года до прибытия нашей комиссии» (ВИЖ, 1991, № 8 и 9).
В 1943-м в Берлине по поручению МИД Германии Германским информационным ведомством была издана книга «Официальные материалы о массовом убийстве в Катыни», содержащая сведения, призванные подтвердить немецкую версию катынского расстрела.
Как следует из этой книги, раскопки и следствие в Катыни производила 570-я группа тайной полевой полиции (ГФП-570). Из немецких трофейных документов периода войны хорошо известно, что группы ГФП занимались на советской территории провокаторской деятельностью, вербовкой агентуры, борьбой с партизанами, массовыми расстрелами советских граждан и пр. Поэтому участие этой группы в катынском деле сразу же вызывает большие подозрения.
В книге говорится, что могилы были обнаружены в 1942 г., после чего гитлеровцы построили в лесу домик и в течение зимы и весны 1942—1943 гг., то есть больше чем полгода, готовили трупы к показу. По радио они сообщили о Катыни лишь тринадцатого апреля 1943 г. Зачем нужна была такая длительная подготовка? Почему могилы не вскрывались сразу же в присутствии международной комиссии? Почему в этот домик для производства подготовительной работы не были допущены представители польской общественности?
Если бы польские офицеры были расстреляны НКВД, то всякие подготовительные работы со стороны немецких властей были бы излишними. Почему о «найденных» могилах так долго молчали? Напрашивается вывод, что трупы нельзя было сразу показать польской комиссии, что их необходимо было предварительно «обработать» и удалить из одежды все компрометирующие документы. С этой целью и был построен домик, в котором проводились тщательная сортировка и изучение извлеченных документов.
И все же, несмотря на такой тщательный отбор, в книге опубликованы сведения и документы, которые опровергают немецкую версию.
Так, по заявлению свидетеля Сильвестрова (с. 24), в период расстрелов «был запрещен обычно разрешенный сбор грибов» в этом лесу. Но массовый сбор грибов в России происходит в конце лета — начале осени. Поэтому и запрещение сбора грибов могло иметь место только в это время. А по немецкой версии, расстрелы производились весной.
В книге признается, что расстрелы производились только немецкими патронами калибра 7,65 мм с надписью на патроне «Gеcо 7,65 I». Эти патроны выпускались на оружейном заводе фирмы «Густав Геншов и К°» в Дурлахе в Бадене (с. 73, 75). Советских патронов в могилах не было.
В конце книги приводятся снимки нескольких документов, найденных немцами в могилах. Вот сберегательный вклад вар¬шавской сберкассы с записью от 19.4.1940 г. на имя Францишека Бирнацкого (с. 326). То есть в момент расстрелов (по немецкой версии) Бирнацкий был в Варшаве и вообще не находился в советском плену. Когда и как попал он тогда в Катынь? Для того, чтобы арестовать Бирнацкого в Варшаве и привезти его в Катынь, требовалось определенное время. Следовательно, никаких расстрелов весной 1940 г., как утверждают немцы, в Катыни не было.
Профессор Я.Мацишевский, сопредседатель советско-польской комиссии историков, совершенно справедливо заявлял, что «определение даты катынского убийства равнозначно идентификации убийц». («Известия», 25.4.1991).
Мы эту дату можем установить с большой точностью и этим идентифицировать убийц.
Решающий документ, приведенный в книге, представляет собой свидетельство о гражданстве, выданное капитану Стефану Альфреду Козлинскому в Варшаве 20 октября 1941 г. (с. 330). То есть этот документ, содержащийся в официальном немецком издании и извлеченный из катынской могилы, полностью перечеркивает версию гитлеровцев о том, что расстрелы были произведены весной 1940 г., и показывает, что расстрелы производились после 20 октября 1941 г., то есть немцами.
В 1988 году в Лондоне была издана книга далекого от симпатий к СССР польского историка— публициста Р.Святека «Катынский лес». Автор в свое время семь лет провел в советских лагерях под Воркутой и Норильском, встречался там и беседовал с польскими офицерами, побывавшими в Катыни. Капитан Владислав Зак, один из тех, кого «еврейские комиссары из НКВД» якобы «расстреляли в апреле 1940 года», за две недели до нападения немцев на СССР был переведен из Катыни в Москву. Польские офицеры в катынских лагерях, когда он уезжал оттуда в июне сорок первого, еще были живы. Я. Мороз и Климчак переписывались с друзьями, находившимися в Катыни, до января сорок первого, Владзимеж Мандрыка, который до войны и во время оккупации работал на главпочтамте в Смоленске, рассказал Ромуальду Святеку, что до августа 1941 года в катынские лагеря и из лагерей систематически поступала корреспонденция. С августа по октябрь из лагерей она вообще перестала поступать, а ту, что приходила в адрес лагерей, немцы приказывали уничтожать, объясняя, что пленные поляки переправлены в Польшу. «В течение семилетнего пребывания в разных лагерях, — пишет в своей книге, изданной, кстати, на английском языке, Р.Святек, — я встречался с сотнями немецких военнослужащих, которые говорили, что после осады Смоленска летом 1941 года они видели лагеря с польскими военнопленными на оккупированной немцами советской территории. Я встречал также жителей из окрестностей Смоленска, которые подтверждали свидетельства немецких пленных». А один немецкий майор прямо заявил Р.Святеку, что расстрел пленных поляков в Катыни — дело рук немцев (Р.Святек, «Катынский лес», Лондон, 1988).
Александр Верт, видный английский журналист, всю войну представлявший прессу Великобритании в нашей стране, обращает внимание на то, что вплоть до начала войны Катынь была любимым местом отдыха для жителей Смоленска. Там же располагались пионерские лагеря, и до 22 июня 1941 года в них отдыхали дети. Вряд ли, подчеркивает А.Верт, жителям позволялось проводить пикники на свежих могилах. С приходом немцев свободный доступ в леса Катыни был запрещен. А.Верт обращает внимание на чисто немецкую технику убийства польских офицеров. Такую они применяли в других местах массовых убийств. (А.Верт, «Россия в войне 1941-1945», с.479).
И наконец, были же материалы комиссии Бурденко, свидетельства таких ее видных членов, как митрополит Николай Крутицкий, как писатель Алексей Толстой, заявление дочери посла США в Москве Кэтрин Гарриман, которое она сделала и январе 1944 года после завершения работы комиссии Бурденко, какую она в числе дру¬гих иностранных корреспондентов имела возможность наблюдать. В нем она прямо говорит, что убедилась в фальшивости геббельсовской версии о Катыни.
И в завершение. Когда польского посла спросили о судьбе 120 тысяч красноармейцев, сгинувших в лагерях Польши, в годы Гражданской войны, он ответил надменно: «А мы не приглашали их на польскую землю». А раз «не приглашали», стало быть, не отвечают за судьбу тех наших солдат.
Но позвольте не согласиться с паном. Прежде всего, потому, что красноармейцы вступили на землю Польши в ходе изгнания польских интервентов с наших земель, преследуя их. Во время войны (а ее Польша начала, не мы) подобное случается сплошь и рядом и не является нарушением международного права. И выходит, что все-таки «пригласили». Но все же считают правомерным не отвечать за судьбу наших солдат, исчезнувших в лагерях Польши. Так, господин министр?
Но тогда по какому праву они требуют ответа с нас? Ведь тех же поляков из Катыни мы захватили не в Кракове, а на исконно российских землях, куда мы их тоже не приглашали. Причем захватили с оружием в руках, многих — в вооруженных схватках, при их нападении на наши части. В отражении этих нападений, по самым скромным подсчетам, мы потеряли 1139 наших бойцов (Думская панорама, 2000, № 22).