В.И. Ленин – величайший мыслитель

Минуло уже 110 лет, как была впервые опубликована работа В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Момент выхода этой книги в свет был, с одной стороны, предельно критическим с точки зрения жесточайшей реакции в России после подавления революционных выступлений 1905 года, с другой — крайне своевременным с точки зрения развития философии на рубеже XIX-XX веков. В этот период на философские позиции оказали мощное влияние как социальные процессы (вступление капитализма в стадию империализма), так и невиданный ранее скачок в развитии естественных наук, прежде всего — физики. Можно заключить, что Ленин в своей знаменитой книге, не будучи профессиональным философом и не будучи профессиональным физиком, вправил мозги и тем, и другим на целый век вперед.

Но век прошел. И сегодня, после распада СССР и мировой социалистической системы, мы видим ещё больший хаос в мировом общественном сознании, чем тогда, когда с ним столь успешно боролся Ленин. И снова, увы, естественные и технические науки во многом опережают науки общественные в создании и углублении этого хаоса.

Вспомним, что само слово «эмпириокритицизм» возникло именно из среды физиков, апеллирующих к всесилию эксперимента. Ленин цитирует выдающихся физиков своего времени, таких, как Пуанкаре, Кирхгоф, Лоренц, Лармор, Оствальд, Больцман, Герц, Ланжевен, Гельмгольц и других. Да и главный «эмпиориокритицист» Эрнст Мах, которого столь старательно опровергает Ленин, тоже был выдающимся физиком, заслуги которого как автора трудов, прежде всего по теоретической механике, Ленин никоим образом не отрицает. Но вот обобщающие физические опыты выводы об «исчезновении материи» на основе фундаментальных открытий Рентгена, Беккереля, супругов Кюри, доказательства электромагнитной природы света он категорически отвергает.

Так, Анри Пуанкаре в нашумевшей книге «Ценности науки», констатируя зависимость массы электрона от скорости, делает вывод о полной «электродинамичности» его массы, т.е. отсутствии материальности в единственной установленной на конец XIX века элементарной частице. Само собой, из «нематериальности» электрона следует и нематериальность мышления, которая провозглашается достаточно громко.

Ленин на это ставит вопрос: если материя исчезла, то что же сказать о мысли? Осталась или нет? Если исчез мозг и нервная система со всеми представлениями и ощущениями, то исчезло вообще всё как образчик какой бы то ни было мысли, в том числе и рассуждение о существовании мысли у эмпириокритицистов. Если же при исчезновении материи мысль осталась, то неминуемо признание высшего разума, т.е. бытие божие, что и присуще подавляющему большинству философов от физики того времени. В любом случае заявление об «исчезновении материи» в результате физических экспериментов является свидетельством «безмозглости» соответствующей философии.

Ленин, не будучи пока ещё знаком с главными выводами теории относительности Эйнштейна, делает самостоятельное заключение, аналогичное выводам релятивистской механики: «Традиционная механика остается вся в неприкосновенности, но она применима уже только к движениям сравнительно медленным… механика была снимком с медленных реальных движений, а новая физика есть снимок с гигантски быстрых реальных движений». Так что можно считать Ленина единомышленником Эйнштейна.

Не был ещё Владимир Ильич знаком и с эпохальными результатами опытов Резерфорда, доказавшего существование атомного ядра, в котором сосредоточена практически вся масса вещества. Но его знаменитое «Электрон неисчерпаем, как и атом» перекликалось и с Резерфордом.

Наряду с зарубежными махистами от Ленина крупно досталось российскому «эмпириокритицисту» А. Богданову, который в это время занимал видную позицию в большевистской партии и даже снискал шутливое прозвище «вице-лидера» партии, поскольку в ноябре 1904 года в Женеве был избран в Бюро комитетов большинства (первый большевистский центр эмиграции) и с декабря того же года работал в Петербурге. В 1905 г. на III съезде РСДРП(б) был избран членом ЦК. Группа литературно-политических друзей Богданова в 1905-1908 гг. составляла главные кадры сотрудников большевистских легальных изданий. Так что Богданов был достаточно неординарной фигурой, и не случайно Ленин уделил пристальное внимание его концептуальным работам, учитывая его влияние на идеологические позиции молодой партии.

А.А. Богданов

В биографии Богданова было немало общего с молодым Владимиром Ульяновым: окончил с золотой медалью Тульскую классическую гимназию, поступил на физико-математический факультет Московского университета, на втором курсе за участие в народовольческом Союзе северных землячеств был исключен из университета и выслан в Тулу, где принял участие в нелегальных рабочих кружках. В 1897 г. написал «Краткий курс экономической науки», попавший на рецензию Ленину (тогда ещё Ульянову) и получивший у него высокую оценку. Эта книга, написанная весьма простым и доходчивым языком, стала у социал-демократов основным руководством при знакомстве с политэкономией. Окончил экстерном Харьковский университет (медицинский факультет), получил в 1899 г. диплом врача, но спокойная жизнь врача ему не светила: практически одновременно с получением диплома он был вновь арестован, отсидел полгода в московской тюрьме и сослан в Калугу, где опять включился в нелегальную работу в кружке политических ссыльных. Здесь он познакомился с А.В. Луначарским и вместе с ним отправился в новую ссылку в Вологду, где три года работал врачом в психиатрической лечебнице. Дружба с Луначарским была весьма тесной: Анатолий Васильевич женился на сестре Богданова.

Как видно, образование Богданова было вполне ориентировано на естественные науки, что и определило его философские наклонности. Кстати, Богданов — это был партийный псевдоним, как и у многих авторов нелегальной литературы. Настоящая фамилия его была Малиновский.

Во время событий 1905 года Богданов являлся представителем ЦК в Петербургском совете рабочих депутатов, где в декабре 1905 г. был арестован и после освобождения под залог в мае 1906 г. выслан за границу. В том же году вошёл в Большевистский центр вместе с В.И. Лениным и Л.Б. Красиным. Летом 1906 г. издал свою книгу «Эмпириомонизм», которая явилась развитием его махистских взглядов. Через полтора года появился сборник «Очерки по философии марксизма», где вместе с Богдановым поместили свои статьи практически все члены его группы, разделяющие эмпириокритицистские позиции. Для Ленина это уже было весьма тревожным сигналом: если труды самого Богданова можно было расценить как некие изыски, то сборник многих идеологов, претендующих на интеллектуальное руководство в большевистской партии, явно тащил от марксизма к махизму. Этого допустить было никак нельзя.

В своей традиционной уже манере молниеносного анализа огромного объема информации (в течение полугода Ленин проработал более 200 источников философского и естественнонаучного содержания) Владимир Ильич уже к осени 1908 г. в основном завершил работу над ставшей классикой книгой «Материализм и эмпириокритицизм».

Современным псевдоисторикам, пытающимся умалить её значение, кажется невозможным, что за такой короткий срок можно прочитать всё это «с должным вниманием». На это можно только презрительно бросить: «По себе судите, господинчики!». Ленин, владея мастерством скорочтения, мог за одну ночь проработать две-три полнометражные книги, да так, что в каждой пестрили пометки на полях. Так что 200 источников в течение полугода далеко не являли собой предела его возможностей. А натужные притягивания за уши финансовых мотивов (якобы Ленин, прикрываясь идеологическими разногласиями с Богдановым и Ко, стремился к единоличному контролю над партийной кассой) вообще свидетельствуют об убожестве мосек вроде Фельштинского, захлёбывающихся в злобном лае на слона.

Ленин цитирует Богданова: ««…В процессах природы всё ещё различают обыкновенно две стороны: материю и её движение. Нельзя сказать, чтобы понятие материи отличалось большой ясностью. На вопрос, что такое материя, — нелегко дать удовлетворительный ответ. Определяют её, как «причину ощущений», или как «постоянную возможность ощущений»; но очевидно, что материя тут смешана с движением…».

Приведенная цитата сквозит явной умственной трусостью. Увиливая от признания первичности материи, Богданов мямлит о «неясности» её определения, о «смешанности материи с движением» и демонстрирует собственное недомыслие, полностью соответствующее ленинской констатации «безмозглости» эмпириокритицизма.

Оно перекликается с «Лекциями о натурфилософии» Оствальда, который, тоже будучи представителем естественных наук — выдающимся физиком и химиком — стремится преодолеть «старое затруднение» в виде основного вопроса философии: просто устранить его из рассмотрения путем объявления первичности энергии. Такое жонглирование понятиями Оствальд считает громадным выигрышем в развитии науки, и Ленин иронически замечает, что это вовсе не выигрыш, а проигрыш, поскольку Оствальд ничтоже сумняшеся ставит не естественнонаучный, а относящийся к философской теории познания вопрос.

В самом деле, если принять, что (по Оствальду) «…все внешние явления могут быть изображены, как процессы между энергиями, это обстоятельство проще всего объяснить тем, что именно процессы нашего сознания сами являются энергетическими и таковое свое свойство передают всем внешним опытам», то мысль снова отрывается от мозга, т.е. налицо всё та же «безмозглая» философия.

Ирония Ленина превращается здесь в сарказм: если подвести под понятие «энергия» и материю, и дух, то словесное «уничтожение противоположности» несомненно, но ведь нелепость учения о леших и домовых не исчезнет от того, что мы назовём его «энергетическим».

При чём тут Богданов? А при том, что он, будучи учеником Оствальда, превратился в ученика Маха и принялся обвинять Оствальда в том, что он материализует энергию. И при этом Богданов считает себя последовательным марксистом¸ когда глубокомысленно изрекает, что у Оствальда «Энергия из чистого символа соотношений между фактами опыта у него то и дело превращается в субстанцию опыта, в материю мира…»

Ленин припечатывает Богданова к стенке: «Энергия – чистый символ! Богданов может после этого сколько угодно спорить с «чистыми махистами», эмпириокритиками и т.д., — с точки зрения материалистов это будет спор между человеком, верящим в жёлтого чёрта, и человеком, верящим в зелёного чёрта…от «старого» материализма, т.е. метафизического материализма естественников, Богданов пошел не к диалектическому материализму, которого он в 1906 году так же не понимал, как и в 1899 г., а к идеализму и к фидеизму, ибо против «методологического» понятия энергии, против истолкования её как «чистого символа соотношений между фактами опыта».

Ленин описывает философскую борьбу, которая разгорелась по поводу тех или иных выводов из новой физики, на примере «сражения» на съезде английских естествоиспытателей в Гааге в 1901 г.

Председатель физической секции Артур Риккер отстаивает своё направление – с точки зрения естествоиспытателя, именно: каким сомнениям было подвергнуто существование атомов и эфира в особенности? Ссылаясь на Пуанкаре и Пойнтинга, он вопрошает: должны ли наиболее распространённые научные теории рассматриваться как точные описания строения окружающего мира или же только как удобные фикции? Риккер допускает, что практически разницы между обеими концепциями может и не оказаться (так, одни и те же тепловые явления могут рассматриваться либо с точки зрения молекулярной физики, углубляясь в особенности поведения больших коллективов микрочастиц, либо ограничиваясь тем, что теплота есть форма энергии, реальную природу которой мы не пытаемся определить, что и делает феноменологическая термодинамика). Но, переходя к обобщениям, вопрос остается в своей силе: можем ли мы делать заключения о строении материи, изучая явления, обнаруживаемые материей?

Риккер заключает: «Те, кто принижает значение идей, руководивших до сих пор прогрессом научной теории, слишком часто принимают, что нет иного выбора, кроме двух противоположных утверждений: или что атом и эфир суть простые фикции научного воображения, или что механическая теория атомов и эфира — теперь она не завершена, но если бы она могла быть завершена, — даёт нам полное и идеально точное представление о реальностях. По-моему, есть средний путь».

Как видно, физик отстаивает стихийно материалистическую точку зрения: физическая теория есть снимок (всё более и более точный) с объективной реальности. Мир есть движущаяся материя, которую мы познаем всё глубже.

Философ-спиритуалист Джемс Уорд на том же съезде противопоставляет: «… натурализм, подобно материализму, есть просто физика, трактуемая как метафизика… Натурализм менее догматичен, чем материализм, несомненно, ибо он делает агностические оговорки относительно природы последней реальности; но он настаивает решительно на первенстве материальной стороны этого «непознаваемого»… было бы поистине экстравагантно подозревать таких людей, как Кирхгоф и Пуанкаре — назову только два крупных имени из многих, — в том, что они хотят «подорвать значение науки»… Чтобы отделить их от старой школы, которую мы вправе назвать физическими реалистами, мы можем назвать новую школу физическими символистами. Термин этот не совсем удачен, но он, по крайней мере, подчёркивает одно существенное различие между обеими школами, интересующее нас специально в данное время. Спорный вопрос очень прост. Обе школы исходят, само собою разумеется, из того же чувственного (perceptual) опыта; обе употребляют абстрактные системы понятий, различающиеся в частностях, но одинаковые по существу; обе прибегают к тем же приёмам проверки теорий. Но одна полагает, что она приближается всё больше и больше к последней реальности и оставляет позади всё больше кажимостей. Другая полагает, что она подставляет обобщённые описательные схемы, пригодные для интеллектуальных операций, под сложные конкретные факты… Ни с той, ни с другой стороны не затрагивается ценность физики, как систематического знания о вещах; возможность дальнейшего развития физики и её практических применений одинакова и в том, и в другом случае. Но философская разница между обеими школами громадна, и в этом отношении вопрос о том, которая из них права, приобретает важность…»

Ленин отмечает: «Постановка вопроса откровенным и последовательным спиритуалистом замечательно верна и ясна. Действительно, различие обеих школ в современной физике только философское, только гносеологическое. Действительно, основная разница состоит только в том, что одна признаёт «последнюю» (надо было сказать: объективную) реальность, отражаемую нашей теорией, а другая это отрицает, считая теорию только систематизацией опыта, системой эмпириосимволов и т.д. и т.п.»

Снова знаменитый ленинский сарказм: «…поистине фокуснически, много лучше наших махистов (т.е. путаных идеалистов) — прямой и открытый идеалист Уорд ловит слабые места «стихийного» естественноисторического материализма, например, неумение разъяснить соотношение относительной и абсолютной истины.

Уорд кувыркается и объявляет, что раз истина относительна, приблизительна, только «нащупывает» суть дела, — значит, она не может отражать реальности! Чрезвычайно верно зато поставлен спиритуалистом вопрос об атомах и пр., как «рабочей гипотезе». Большего, чем объявления понятий естествознания «рабочими гипотезами», современный, культурный фидеизм (Уорд прямо выводит его из своего спиритуализма) не думает и требовать.

Мы вам отдадим науку, гг. естествоиспытатели, отдайте нам гносеологию, философию, — таково условие сожительства теологов и профессоров в «передовых» капиталистических странах».

Ленин приводит «неопровержимый» вывод последовательного идеалиста Уорда: «Мы не находим ничего определённого, кроме движения. Теплота есть вид движения, эластичность есть вид движения, свет и магнетизм есть вид движения. Сама масса оказывается даже, в конце концов, как предполагают, видом движения — движения чего-то такого, что не есть ни твердое тело, ни жидкость и ни газ, — само не есть тело и не агрегат тел, — не феноменально и не должно быть нуменально, — настоящее apeiron (термин греческой философии = бесконечное, беспредельное), к которому мы можем прилагать наши собственные характеристики»

Сравнивая позиции физика-естествоиспытателя и философа-идеалиста, Ленин проводит аналогию между откровенно фидеистской позицией Уорда и положениями «Очерков по философии марксизма» Богданова и Ко, в которых фактически проповедуется то же, что и у Уорда, но «более стыдливо», и уж вовсе не по-марксистски.

Подводя итоги анализа кризиса в физике, Ленин обращается к немецким философам, апеллирующим к достижениям физики, и французским идеалистам, делающим то же самое.

Так, немец-кантианец Г. Коген объявляет электричество союзником идеализма, ибо оно разрушило старую теорию о строении материи, разложило атом, открыло новые формы материального движения, настолько непохожие на старые, настолько ещё неисследованные, неизученные, необычные, «чудесные», что можно протащить толкование природы, как нематериального (духовного, мысленного, психического) движения.

Исчез вчерашний предел нашего знания бесконечно малых частиц материи, — следовательно, заключает идеалистический философ, — исчезла материя (а мысль осталась). Всякий физик и всякий инженер знает, что электричество есть (материальное) движение, но никто не знает толком, что тут движется, – следовательно, заключает идеалистический философ, — можно надуть философски необразованных людей соблазнительно-«экономным» предложением: давайте мыслить движение без материи…

И он исправно занимается этим самым надувательством, ведь в этом — основной смысл фидеизма с самых что ни на есть незапамятных времен. Только в первобытном обществе для этого были шаманы, а теперь — титулованные учёные мужи. А суть одна: всё те же «безмозглые» заключения, отрывающие движение от материи, а мысль от мозга.

При этом Коген и Ко вербуют себе в союзники знаменитого физика Генриха Герца, на все лады объявляя его то махистом, то кантианцем. Сам же Герц и не задумывался, в какие философские школы его запишут, он в своей «Механике» показывает традиционную точку зрения естествоиспытателя, напуганного воплями профессоров от философии (против «метафизики» материализма), но стоящего на стихийном убеждении в реальности внешнего мира.

Ленин отмечает: «Герцу даже и не приходит в голову возможность нематериалистического взгляда на энергию. Для философов энергетика послужила поводом к бегству от материализма к идеализму. Естествоиспытатель смотрит на энергетику, как на удобный способ излагать законы материального движения в такое время, когда физики, если можно так выразиться, от атома отошли, а до электрона не дошли».

Цитируя выдающегося мыслителя Людвига Больцмана, Ленин отмечает его последовательную критику «энергетизма» Оствальда, в которой Больцман убедительно доказывает, что Оствальд «вертится в порочном кругу, выводя сначала энергию из массы, принимая формулу кинетической энергии, а потом массу определяя как энергию».

По этому поводу Ленин снова бичует Богданова, который фактически запутался в основных понятиях метрологии, сводя понятие материи «к выступающему в уравнениях механики коэффициенту массы, который оказывается обратной величиной ускорения».

Жаль, что в процессе написания своей книги Ленин не мог привлечь на помощь великого Дмитрия Ивановича Менделеева, сделавшего метрологию по-настоящему научной дисциплиной и провозгласившего: «Наука начинается там, где начинают измерять». Но независимо от Менделеева Ленин выступает как метролог: «Понятно, что если какое-нибудь тело взять за единицу, то движение (механическое) всех прочих тел можно выразить простым отношением ускорения. Но ведь «тела» (т.е. материя) от этого вовсе ещё не исчезают, не перестают существовать независимо от нашего сознания».

Обратим внимание, что Ленин, не будучи знаком с релятивистской механикой Эйнштейна, фактически был в одном шаге от знаменитой формулы E = mc2, установившей единство массы и энергии и ставшей предтечей революционных изменений в энергетике ХХ века. Так что Ленин выступает не только как метролог, но и как соавтор крупнейшего физика-теоретика всех времён.

Сопоставляя суждения немецких мыслителей с английскими, Ленин чётко проводит аналогию: физики реалистической школы не менее удачно систематизируют факты и открытия последних лет, чем физики символистской школы, и существенная разница состоит в гносеологической точке зрения.

Наконец, обращаясь к французам, Ленин опять подмечает, что во Франции идеалистическая философия не менее решительно ухватилась за махистские шатания, чем английские, немецкие и русские служители поповщины.

Так, откровенный фидеист Леруа заявил: «Истины науки суть условные знаки, символы; вы бросили нелепые, «метафизические» претензии на познание объективной реальности; будьте же логичны и согласитесь с нами, что наука имеет только практическое значение для одной области человеческих действий, а религия имеет не менее действительное значение, чем наука, для другой области действий; отрицать теологию «символическая», махистская наука не имеет права».

Анри Пуанкаре, при всем своём уважении к махизму, не решился согласиться с поповщиной Леруа и в своей книге «Ценность науки» попытался защититься: «Г-н Леруа, объявляет разум непоправимо бессильным лишь для того, чтобы уделить побольше места для других источников познания, для сердца, чувства, инстинкта, веры…: научные законы суть условности, символы, но «если научные «рецепты» имеют ценность, как правило, для действия, то это потому, что в общем и целом они, как мы знаем, имеют успех. Знать это — значит уже знать кое-что, а раз так, — какое вы имеете право говорить нам, что мы не можем ничего знать?»

Позиция Пуанкаре против Леруа смотрится довольно-таки беспомощно: «Каков критерий объективности науки? Да тот же самый, как и критерий нашей веры во внешние предметы. Эти предметы реальны, поскольку ощущения, которые они в нас вызывают, представляются нам соединенными, я не знаю, каким-то неразрушимым цементом, а не случаем дня».

Ленин, безусловно признавая заслуги Пуанкаре как физика, с большим сожалением пишет, что автор такого рассуждения может быть крупным физиком. Но совершенно бесспорно, что брать его всерьёз как философа невозможно. Прямо обращаясь к Пуанкаре, он восклицает: «Чистейший материализм, если Вы считаете, что ощущения вызываются в нас реальными предметами и что «вера» в объективность науки такова же, как «вера» в объективное существование внешних предметов».

Итак, на основании анализа кризиса в физике Ленин заключает:

«Основная идея рассматриваемой школы новой физики — отрицание объективной реальности, данной нам в ощущении и отражаемой нашими теориями, или сомнение в существовании такой реальности. Здесь отходит эта школа от господствующего, по общему признанию, среди физиков материализма (неточно именуемого реализмом, неомеханизмом, гилокинетикой и не развиваемого самими физиками сколько-нибудь сознательно),— отходит как школа «физического» идеализма».

«Физический» идеализм, т.е. идеализм известной школы физиков в конце XIX и в начале XX века, так же мало «опровергает» материализм, так же мало доказывает связь идеализма (или эмпириокритицизма) с естествознанием, как мало доказательны были соответствующие потуги «физиологических» идеалистов. Уклон в сторону реакционной философии, обнаружившийся и в том и в другом случае у одной школы естествоиспытателей в одной отрасли естествознания, есть временный зигзаг, преходящий болезненный период в истории науки, болезнь роста, вызванная больше всего крутой ломкой старых установившихся понятий.

Огромные усилия потрачены как физиками, так и философами при осмыслении открытий на рубеже XIX-XX веков для доказательства несостоятельности «старой» физики, базирующейся на материализме без диалектики. Приводя множество интересных и ценных примеров, они доказывают, что «всякий закон физики есть временный и относительный, потому что он приблизителен».

Ленин опять иронизирует: «И ломится же человек в открытую дверь!»

Но тут же ирония превращается в его обычный сарказм: «Но в том-то и беда…, что двери, открытой диалектическим материализмом, они не видят!»

Одним словом, сегодняшний «физический» идеализм точно так же, как вчерашний «физиологический» идеализм, означает только то, что одна школа естествоиспытателей в одной отрасли естествознания скатилась к реакционной философии, не сумев прямо и сразу подняться от метафизического материализма к диалектическому материализму. Этот шаг делает и сделает современная физика, но она идёт к единственно верному методу и единственно верной философии естествознания не прямо, а зигзагами, не сознательно, а стихийно, не видя ясно своей «конечной цели», а приближаясь к ней ощупью, шатаясь, иногда даже задом.

Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм. Роды болезненные. Кроме живого и жизнеспособного существа, они дают неизбежно некоторые мёртвые продукты, кое-какие отбросы, подлежащие отправке в помещение для нечистот. К числу этих отбросов относится весь физический идеализм, вся эмпириокритическая философия вместе с эмпириосимволизмом, эмпириомонизмом и пр.

Возвращаясь в сегодняшний день, невозможно не признать, что роды физики либо сильно затянулись, либо спустя сто лет многострадальная мать рожает нового младенца, появление которого на свет сопряжено с куда большими трудностями, чем раньше, поскольку достижения атомно-космического ХХ века несоизмеримы с теми открытиями, которые вызвали кризис в физике, столь гениально проанализированный Лениным.

Диалектика познания, столь ясно и чётко изложенная Лениным, всё расставляет по местам: раз существует объективная реальность, значит, существует и возможность её познания через соответствующие модели. Всякая модель является приближённой, поскольку никакой эксперимент не дает исчерпывающей информации о предмете исследования. Но в то же время всякий эксперимент содержит элементы абсолютной истины как того самого исчерпывающего знания объективной реальности, которое может быть достигнуто только за бесконечное время. Теория, объясняющая эксперимент и предсказывающая новые результаты, является отражением объективной реальности в сознании и тем самым являет собой объективную истину. Используя статистическую аналогию, можно сказать, что объективная истина асимптотически сходится к абсолютной.

Научные теории, не будучи совершенно безусловными и точными, тем не менее, содержат нечто объективное, имеют объективное содержание. И это наличие объективного содержания объединяет, связывает теории прежние и новые, более общие и менее общие, а также и теории о разных областях, потому что они говорят об одном и том же мире. Поэтому они не должны противоречить друг другу, и задачей исследователей является установление между ними соответствия не только в конкретных прикладных целях, но и для подтверждения их правильности. Конкретным критерием правильности новой теории является получение согласованной общей картины знания, включающего новую теорию. Так, принцип соответствия Бора есть частный случай установления такого соответствия и преемственности старой и новой теорий.

Тем не менее, как и сто лет назад, многие философы от естествознания считали и считают, что даже если мы на основании научных знаний добиваемся практических успехов, то это всё равно ничего не говорит о реальном мире самом по себе. Однако такое утверждение есть чистый софизм, просто увертка от правильного вывода, поскольку именно систематическая успешность применения знаний — а что же ещё? — говорит о наличии в них объективного содержания, о том, что они действительно более или менее адекватно отражают реальное состояние мира.

Особенно острые дискуссии, переходящие в полемику, ведутся в области изучения живых систем. Это не случайно: большинство Нобелевских премий, присуждённых за последние годы, присуждено за открытия, связанные с биологией. На пороге XXI века назревает новая революция в физике, и это ещё более эпохально, чем все достижения ХХ века.

Достаточна ли современная физика для решения биологических проблем? Не требуется ли биологии новая, не существующая пока что физика?

Не правда ли, вопрос звучит почти так же, как накануне появления знаменитой книги Ленина, когда каскад открытий вызвал кризис в физике и сползание многих — несомненно, выдающихся — мыслителей в идеализм.

Остановимся на представлениях о соотношении физики и биологии, предложенных выдающимися физиками ХХ века — Бором и Шрёдингером.

Нильс Бор рассматривал биофизику с позиций принципа дополнительности, частным случаем которой является принцип неопределённости, заложенный в основы квантовой механики. Бор рассматривал как дополнительные исследования живых организмов на атомно-молекулярном уровне и как целостных систем. Согласно принципу дополнительности, эти два вида исследований несовместимы, и в то же время ни один результат биологического исследования не может быть однозначно описан иначе, как на основе понятий физики и химии. По Бору, жизнь следует рассматривать как основной постулат биологии, не поддающийся дальнейшему анализу, подобно кванту действия в атомной физике. Таким образом, имеется дополнительность: биологии, с одной стороны, и физики и химии — с другой.

Концепция Бора не ставит каких-либо границ применимости законов физики и химии в исследованиях живой природы. Выдающиеся успехи молекулярной биологии заставили Бора в конце жизни дополнить свой принцип дополнительности применительно к биологии, введя различие между практической и фундаментальной дополнительностью, обусловленное чрезвычайной сложностью живых систем. Поскольку для практических целей часто не требуются измерения с какой угодно точностью (во всяком случае, на определенном уровне развития науки), можно считать (опять-таки, базируясь на данном уровне развития), что практическая дополнительность преодолима.

Развитие молекулярной биологии привело к атомистическому толкованию основных явлений жизни — таких, как наследственность и изменчивость. Сегодня с новой силой ставится вопрос о системном уровне, на котором исчезает разница между живой и неживой материей, и существует ли такой уровень вообще.

Эрвин Шрёдингер

В разгар мировой войны, в 1943 г., великий физик-мыслитель Эрвин Шрёдингер написал свою знаменитую книгу «Что такое жизнь с точки зрения физики», оказавшую, без преувеличения, эпохальное влияние на развитие биофизики и молекулярной биологии. Несмотря на небольшой объем, в этой книге внимательно рассмотрены важнейшие проблемы, начиная от термодинамических основ жизни и переходя к соответствию между биологическими явлениями и законами квантовой механики.

На первый взгляд, имеется решительное противоречие между эволюцией изолированной физической системы к состоянию с максимальной энтропией (требование второго начала термодинамики) и биологической эволюцией (от простого к сложному). Шрёдингер провозгласил основное свойство живых систем: способность «питаться отрицательной энтропией», т.е. живые организмы и биосфера в целом не могут быть изолированными системами, а обязательно обмениваются с окружающей средой и веществом, и энергией. Неравновесное, но стационарное состояние открытой системы поддерживается оттоком энтропии в окружающую среду.

Позднее наука о таких неравновесных, но стационарных состояниях получила стараниями немецкого мыслителя Германа Хакена название синергетики. Сегодня она является основной парадигмой развития практически всех естественных наук, и не только их, поскольку её принципы охватывают и социологию. Одним из крупнейших российских синергетиков является профессор Георгий Малинецкий. В рамках синергетики изучается совместное действие отдельных частей некоторой большой системы (изначально вообще неупорядоченной), в результате которого происходит самоорганизация — возникновение макроскопических пространственных, временных или пространственно-временных структур, причем рассматриваются как детерминированные, так и стохастические процессы. Изучается и обратное явление — переход от упорядоченных состояний к хаотическим. Так что Шрёдингер вполне может считаться не только одним из «отцов» квантовой механики, но и провидцем синергетики.

Вторая проблема, рассмотрение которой Шрёдингером предвосхитило развитие целого ряда направлений биофизики, — выявление общих структурных особенностей живого организма. Анализируя имеющиеся на то время данные о структуре живых систем, Шредингер пришел к выводу, что живой организм есть апериодический кристалл, т.е. система с высокой степенью упорядоченности, но лишенная трёхмерной периодичности, присущей твёрдому телу. Понятие об апериодическом кристалле явилось ключевым для рассмотрения жизни на основе теории информации, а также при исследовании различных превращений в живых системах. Более того, это понятие дало мощный толчок новому направлению в математике — фрактальной геометрии, переживающему сейчас бурное развитие именно в связи с разработкой новых моделей в биологии.

Третья проблема, рассмотренная Шрёдингером и вызвавшая особенно оживленные дискуссии (продолжающиеся до сих пор, хотя самого Шрёдингера уже более полувека нет в живых) — соответствие биологических явлений законам квантовой механики.

Обсуждая результаты радиобиологических исследований, проведённых под руководством Н.В. Тимофеева-Ресовского в Берлин-Бухе (Институт общества кайзера Вильгельма), Шрёдингер выделяет квантовую природу радиационного мутагенеза. Наличие таковой было неопровержимо доказано многочисленными экспериментами. Но в то же время живые организмы, даже простейшие, принципиально макроскопичны, откуда следует, что применение к ним законов квантовой механики весьма нетривиально. В то время ещё не было сформулировано представление о макроскопических квантовых явлениях, хотя сверхпроводимость и сверхтекучесть уже были открыты. Как известно, за их объяснение позднее были присуждены Нобелевские премии (Шрёдингера к тому времени уже в живых не было). Но, кто знает, может быть, эти Нобелевские премии ещё долго дожидались бы своих лауреатов, если бы Шрёдингер не задал в своей книге на первый взгляд глупый вопрос: «Почему атомы малы?». Очевидно, что этот вопрос лишен смысла, если не указать, по сравнению с чем атомы малы.

Н.В. Тимофеев-Ресовский

Несмотря на то, что уже полвека к моменту выхода в свет книги Шрёдингера развивалась с подачи великого Д.И. Менделеева как самостоятельная область науки метрология, никто, по сути, не догадался подметить, что практически все меры длины — метр, сантиметр и т.д. — определяются размерами человеческого тела, т.е. имеют биологическое происхождение. А тогда, утверждает Шрёдингер, вопрос о размерах атомов следует переформулировать так: почему атомы много меньше живых организмов, или почему организмы построены из большого числа атомов? Даже в наименьшей бактериальной клетке число атомов имеет порядок 109.

Шрёдингер сам же и даёт ответ: необходимая для жизни упорядоченность возможна лишь в макроскопической системе, в противном случае порядок разрушался бы флуктуациями. Но такая макроскопическая система, чтобы иметь возможность воспроизводить себя, должна подчиняться квантовым законам, которые только и могут объяснить устойчивость элементарных носителей наследственности — генов. В этом Шрёдингеру также оказали неоценимую услугу исследования группы Тимофеева-Ресовского, установившие порядок числа атомов, составляющих ген как «квант» наследственности.