Андрей Рудалев: «Пятьсот миллионов Владимира Путина»
Если бы не два распада страны в 20 веке, то в России бы сейчас проживало 500 миллионов – заявил президент Путин на встрече с учащимися школы во Владивостоке.
Конечно, о демографии необходимо говорить и в День знаний, и на российском Дальнем Востоке, где эти самые демографические бреши наиболее ощутимы.
Безусловно, все эти речи следует воспринимать и в контексте недавних слов министра обороны Шойгу о необходимости строительства новых городов в Сибири. И строить надо, и люди нужны. Но где их взять, каким «гектаром» привлечь, как найти долгосрочные задачи, ради которых могут появиться новые города-миллионники, чтобы они не стали авантюрой и декорациями ради заполнения пустоты?.. Иначе все это перейдет в формат альтернативой истории, рассуждений о России 1913 года или горбачевских обещаний квартиры каждой советской семье к 2000 году.
В словах президента главное не круглая и красивая цифра численности, а речь о двух распадах страны в 20 веке, ставших, в том числе и причиной демографической ямы. Если после распада 1917 года Россия «постепенно восстановилась» и это признает президент, то после 1991?.. После того самого года возникновения новой России, после этой даты сакрализованной в екатеринбургском Ельцин-центре? Видимо, свобода была обретена, а разрушено исключительно то, что мешало ей. Не иначе…
Кстати, дата распада «1991» воспринимается зеркальной по отношению к 1917 году, который также был в свое время сакрализован. Но отличие состоит в том, что у 17-го было две стороны: февраль и октябрь. Первый – собственно распад, второй – трансформация в новое небывалое качество с последующим преодолением распада, активизация творческого начала. 1991 год остается символом разрушения, грандиозного и трагического раскола. Подобные характеристики дальше все больше за ним будут закрепляться, если не появится противовес, если не произойдет преодоление того раскола.
Сейчас же время вопросов, все в подвешенном состоянии, в том числе и ближайшее будущее, в том числе, и возможность новых потрясений. Мы уже так к ним привыкли, что практически вписали в календарь, вот и ожидаем, когда нечаянно нагрянут.
Вопрос способности к восстановлению очень важен и в оценках катаклизмов начала и конца 20 века. Если в первом случае историческая Россия не была разрушена, а после кратковременного распада произошло ее восстановление, то в конце 20 века…? Сможем ли мы сейчас ответить на этот вопрос или остается с фатализмом смотреть на то, как будут развиваться события, сводя вопрос будущего в зависимость от результатов игры в ту самую «русскую рулетку»?..
Если после 1917 года отсчитать 30 лет – то просто дух захватывает от насыщенности событиями. Время было необычайно динамичное, и события происходили эпического масштаба. Еще немного и Советский Союз испытает свою первую атомную бомбу, что станет гарантом безопасности страны и сбережет мир от новой глобальной бойни.
Время шагало вперед. За тот тридцатилетний период стране, по сути, пришлось восстанавливаться дважды. Суровое, деятельное время, но и вопрос стоял: быть или не быть.
Если сопоставить этот 30-летний период с тем, который прошел после распада 91-го, то опять возникают одни вопросы, без возможности каких-либо утверждений. Что построено, насколько прочно и основательно или является временной и переходной формой, а то и декорациями? Опять же создается ощущение, что все это время было поглощено напряженной самоидентификацией до конца не разрешенной до сих пор.
Необходимо говорить о двух распадах страны под занавес 20 века. Сначала это был развал Советского Союза, затем России, которая погрузилась в смуту девяностых. Здесь опять возникают вопросы: Россия с огромными потерями выбралась из этой смуты, спаслась от окончательного распада, но преодолела ли смуту или ситуация лишь поставлена на паузу? Отсюда и качели, на которых балансирует страна, что и заставляет власть регулярно говорить об опасности потрясений, ведь они более, чем реальны.
Создается ощущение, что Россия подвешена на качелях условной нынешней стабильности, где с одной стороны – все те же призраки неоконченной перестроечной пьесы распада и гражданской войны, а с другой… степь, да степь кругом. Невнятные перспективы. Оно и понятно, они необходимы для сохранения этой стабильности, для удержания страны на паузе от потрясений, в том числе и вызванными волевыми поступками, наподобие присоединения Крыма.
Страна на паузе. Время – притормози! Может в такой ситуации идти речь о восстановлении?
Можно вспомнить, что спусковым крючком для распада 1991 года стал вопрос собственности. Частной. В первую очередь, верхи хотели преодолеть свое отчуждение от собственности, которая была обозначена государственной, отсюда и пошла та самая перестройка сверху. Вопрос собственности и связанный с ней дух прагматики до сих пор является главной идеологической доминантой новой России.
Развитие постсоветской истории можно обозначить, как волю к собственности, страсть к ее удержанию. Возводили ее культ все девяностые, в том числе, чтобы не допустить возвращения в прошлое, в советскую систему, реставрацией которой до сих пор пугают. Собственность заняла в стране то место, на котором стоял труд в Советском Союзе. Собственность стала безусловной ценностью. Вопросы происхождения, юрисдикции – вторичны. Собственность – символ успеха, все та же новорусская мечта. Власть – тоже собственность или один из путей к ней. Все социальные иерархии крутятся вокруг понятия собственности. Оно стало, по сути, национальной идеей. В годы перестройки так много говорили про утраченный шанс для страны в виде НЭПа, что сейчас Россия застряла в чем-то подобном.
Возможно, дело в том, что собственность воспринимается за единительное начало, снимающее классовые, религиозные, национальные и прочие противоречия. Отсюда, например, и проекты с раздачей гектаров земли. Но не отчуждает ли она граждан от своей страны?
Или как соотнести доминирование примата собственности со строительством городов в Сибири, демографический прорыв, который является залогом национальной безопасности, суверенные амбиции страны? Сложно…
Опять же развал 91-го был связан со стремлением страны отказаться от своей самости, вернуться или прильнуть к цивилизованному руслу и слиться в экстазе со всем прогрессивным человечеством, щедро посылавшим тогда гуманитарные обозы, чтобы пуще возлюбили и не свернули. Диковинный и чудодейственный евроремонт, символом которого был всемогущий рынок, должен был излечить Россию от всех бед и напастей и, прежде всего, от ее собственной «темной» сути. В стремлении к этому евроремонту вся страна все эти годы постепенно дрейфовала, будто к свету, на западную свою часть, при этом огромные территории той же Сибири, Дальнего Востока, Севера все более воспринимались параллельной и не совсем обязательной Россией. Россией в нагрузку, которая будто бы мешает ей стать Европой в полной мере. Или, по крайне мере, маршировать по пути к ней. Вон, как Украина, которая через тернии, но к своим заветным еврозвездам идет, твердя, что она не Россия.
А вот России что в таком случае необходимо заклинать? Что она не Сибирь, не Дальний Восток? Вообще никакой не Восток. Как в перестроечные годы твердили про тяжкое бремя республик, вполне могут реанимироваться речи о территориальной избыточности и балласте территорий? Такой ведь путь тоже возможен, и мы от него не застрахованы. А это уже будет территориальный раскол, тот самый который не смог реализоваться в смуту девяностых.
Рисков много, но все они по большей части исходят из внушенного в те же годы хаоса ощущения нигилизма по отношению к настоящему. Что оно не имеет собственной ценности и значения, а выполняет лишь служебную, промежуточную функцию или вообще воспринимается за ошибку и прореху истории, образовавшуюся между утерянным идеалом в 500 миллионов жителей и реальностью все еще разрастающейся пустоты.
Периодически, но довольно робко проговариваются суверенные ценностные альтернативы доминированию того же понятия собственности. Например, такие, как человек и территория. Сейчас очевидно, что именно с ними может быть связано будущее страны: решение демографической проблемы и новое освоение территорий, преодоление их заброшенности, пустынности.
И, конечно, необходимо примириться с историей. Понять, что это не путь хаоса и случайностей, а книга цивилизации, в которой нет ничего случайного, все имеет свой смысл. Необходимо примириться с отечественным 20 веком, в котором наряду с трагизмом были величайшие победы. Речь не о России, которую мы потеряли, не о плаче по поводу погибели, а о той, которую приобрели. Понять ее ценность, что именно она и есть настоящая. Что ее эпос пишется и в наши дни. Через это и процесс восстановления пойдет.