Налоксон спасает жизни: как наркоактивисты борются за то, чтобы средство от передозировок стало доступным в России

Препарат «Налоксон» — антагонист опиоидных рецепторов, который в случае передозировки тяжелым наркотиком можно использовать как экстренный антидот — продается в России только по рецепту из наркодиспансера. Будь налоксон доступнее, десятки тысяч жизней людей, умерших от передозировки, удалось бы сохранить, уверены активисты Фонда Андрея Рылькова (ФАР) — организации, которая помогает наркозависимым. Участники ФАР провели круглый стол по профилактике передозировок, на который позвали и наркологов, и чиновников, и наркопотребителей, сталкивавшихся с передозировками лично. Роман Королев посетил мероприятие и узнал, почему в Нью-Йорке налоксон рекламируется едва ли не на каждом автобусе и как люди спасаются от передозировок внутривенными инъекциями кока-колы.

Офис московского благотворительного фонда «СПИД.ЦЕНТР» находится в Центре дизайна Artplay: креативном кластере на территории бывшей промзоны неподалеку от станции метро Курская. Рядом с кулером здесь лежат брошюры для для тех, кто входит в группу риска инфицирования ВИЧ: гомосексуалов и наркопотребителей. Из высоких окон видно электрички, отъезжающие от Курского вокзала, и слышно их дребезжание.

За круглым столом здесь собралось восемь человек. Фонд Андрея Рылькова представляют координатор уличных социальных работников Максим Малышев, юрист Тимур Мадатов и наркоактивистка из Нижнего Новгорода. От Московского эндокринного завода (единственного производителя налоксона в России) на встречу приезжает Кристина Слугина, менеджер предприятия по работе с аптечными сетями. Вторую половину участников составляют журналисты. Ни представители Минздрава РФ, ни чиновники Департамента здравоохранения Москвы не почтили встречу своим присутствием, хотя ФАР их очень настойчиво на нее приглашал.

Только по официальной статистике МВД, в 2019 году более 4500 россиян умерло от передозировки наркотиков и более 18 тысяч отравились наркотическими веществами. Большинство умерших от героиновой передозировки людей можно было спасти, если бы у того, кто обнаружил потерявшего сознание наркопотребителя, была ампула с налоксоном.

Уже через несколько минут после внутримышечной инъекции налоксона человек начинает розоветь, нормально дышать и возвращаться к жизни. При этом препарат не вызывает никакого кайфа и не представляет опасности в плане передозировки: если здоровый человек сделает себе инъекцию налоксона, он просто ничего не почувствует.

Во многих странах налоксон стараются сделать максимально доступным для наркопотребителей, чтобы сохранить им жизни, в России же его можно получить только по рецепту из наркодиспансера (а для этого придется вставать на учет и подвергаться соответствующей стигме). Чтобы переломить эту ситуацию, ФАР распространяет налоксон среди наркопотребителей в рамках программы по снижению вреда и годами пытается достучаться до государства, наркологов, медиков и производителей препарата.

У активистов ФАР долгая история отношений с Московским эндокринным заводом — от многолетней переписки до пикетов у проходной — но сегодня они впервые встречаются с его представителем лично. Увидев, наконец, Слугину рядом с собой за одним столом в «СПИД.ЦЕНТРЕ», они, как образно выразился Тимур Мадатов, испытывают то же чувство, что ребенок, долго писавший письма Деду Морозу, переживает, приехав в Великий Устюг.

У проблемы доступа наркопотребителей к налоксону есть три очевидных решения. Первое — сделать препарат безрецептурным (но это зависит только от государства). Второе — давить на социальные службы, чтобы они эффективно распространяли налоксон среди наркопотребителей (никто из сидящих за столом активистов не верит в то, что те станут этим заниматься).

Наконец, третье — это начать выпускать новую безрецептурную форму лекарства: в виде назального спрея, а не ампул. В таком случае у противников свободного доступа к налоксону из числа наркологов больше не останется того аргумента, что сделать внутримышечную инъекцию способен не каждый, поэтому в случае передозировки все равно нужно вызывать скорую.

Брызнуть спреем в нос потерявшему сознание человеку — легко и безопасно, и именно такой баллончик с налоксоном входит сейчас в аптечку полицейских Нью-Йорка: города, переживающего тяжелый наркотический кризис.

Это решение упирается в финансы: Московский эндокринный завод не уверен, что торговля спреем с налоксоном окажется рентабельной.

— Мне кажется, что производство налоксона может быть экономически выгодным, потому что на него есть спрос, — эмоционально говорит Максим Малышев, высокий спортивный мужчина с короткой стрижкой. — Одна ампула препарата стоит в розничной продаже 20 рублей, пачка — 200. Если эта ампула будет в виде назального спрея, то пусть даже она стоит 100 рублей. Это небольшие деньги, и я уверен, что ее купила бы каждая мать или друг наркопотребителя.

Слугина неожиданно возражает: налоксон входит в перечень жизненно важных препаратов, поэтому производитель не вправе произвольно устанавливать на него цену. В этот момент в разговор вступает девушка из Нижнего Новгорода и говорит, что в их городе долгое время налоксона не было в принципе и наркопотребителям приходилось привозить его из Москвы.

Тимур Мадатов ее поддерживает: как для жизненно важного препарата рецепт на налоксон уж слишком сложно достать.

Впрочем, даже наличие рецепта ничего не гарантирует, ведь во многих аптеках налоксона нет просто потому, что им невыгодно его закупать.

— Налоксон — это антагонист опиодных рецепторов, в этом заключается его основная функция. Помимо этого, он, я знаю, снижает тягу к алкоголю. Когда напиваешься, можно налоксончику занюхнуть и не теряешь контроль, — хохоча, рассказывает Мадатов, но тут же становится серьезным. — Я правда не представляю себе ситуации, в которой врач выписывает человеку рецепт на налоксон, потому что передозировка — это же не заболевание. Правда, недавно мы выяснили, что налоксон начали выдавать в МНПЦ наркологии.

— Они, мне кажется, у вас сейчас главные закупщики, — кивает в сторону Слугиной Малышев.

Итак, МНПЦ наркологии запустил в Москве налоксоновую программу. Теперь, по сведениям активистов, выступающих за снижение вреда, пациент, выписываясь из московской наркологической больницы № 17 или № 19, получает на выходе пакетик со шприцем, водой для инъекций, спиртовой салфеткой, налоксоном и почему-то резиновыми перчатками.

Что в этом списке делают перчатки — неясно, ведь раздавать такой пакет начали задолго до начала пандемии COVID-19, зато появление в нем налоксона активисты ФАР воспринимают как свою однозначную победу: Малышев вспоминает, что лично пикетировал для этого возглавляемую ведущим наркологом Минздрава Евгением Брюном больницу № 19.

— В Москве есть программа по снижению числа передозировок, — говорит Мадатов, — и, в принципе, согласно этой программе, любой человек, состоящий на учете как наркозависимый, может прийти в наркодиспансер и попросить налоксон.

Некоторые из подопечных ФАР опробовали этот путь на себе и выяснили, что он действительно работает. Правда, только для тех, кто согласен становиться на наркологический учет.

— Даже если человек состоит на учете, он не пойдет в наркодиспансер, как бы нам того ни хотелось, — рассуждает Малышев. — Заболевание наркопотребителей выражается в нескольких особенностях, одна из которых заключается в том, что они не способны планировать свои действия наперед. Пойти к наркологу, отстоять очередь, взять рецепт, пойти в аптеку и отоварить его, чтобы препарат лежал дома… Для наркопотребителя эта цепочка слишком длинная. Чтобы налоксоновая программа работала, препарат должен раздаваться с минимальными барьерами. Мы это видим по нашей работе, когда к нам приходят люди и говорят: «спасибо, я Васю откачал». И я надеялся, что сегодня как раз придет такой Вася, но у них слишком сложная жизнь.

— В таком случае вы хотите, чтобы Минздрав раздавал налоксон? — спрашивает Слугина. — Или чтобы наркопотребители сами его раздавали?

— Нам кажется, что усилия должны быть двухсторонними, — отвечает Малышев. — С одной стороны, Минздрав должен развивать практику Брюна, когда по выходу из реабилитационных клиник людям проводят лекцию буквально на 10 минут об опасностях передозировок (потому что человек пролечился и толерантность к наркотику снизилась). Я не очень люблю МНПЦ Наркологии, но при всех хочу сказать спасибо Брюну за эту практику. Я считаю, что ее должны внедрить в наркологических отделениях каждого города.

— С другой стороны, — продолжает Малышев, — доступ к налоксону должны иметь не только сами наркозависимые, но и члены их семей: мамы и жены, потому что наркозависимость — это болезнь, которая затрагивает все окружение.

Сейчас же, если мама наркозависимого придет в наркодиспансер и попросит рецепт на налоксон, ей его не дадут, потому что она не состоит на учете.

В Америке сейчас тоже опиоидный кризис, и рекламу налоксона можно увидеть чуть ли не на каждом автобусе, так как власти понимают, что это реальная проблема. Я думаю, что у нас на автобусах такое размещать, может, и не надо, но наркопотребители должны иметь информацию о том, где можно налоксон взять.

В России пока не не только нет рекламы налоксона на автобусах — даже не все потребители опиатных наркотиков в принципе знают о его существовании. В случае передозировки они «помогают» товарищу варварскими методами, не имеющими ничего общего с медициной: например, опускают в холодную ванну или вводят внутривенно много воды. Выжить после такого «лечения» человек может только случайно, а не потому, что оно ему помогло.

Мадатов вспоминает: участник одного из тренингов по предотвращению передозировок рассказал ему, как в своей компании они ввели потерявшему сознание приятелю кока-колу внутривенно. «Ну, там же сахар и пузырики», — объяснил он свой странный выбор «лекарства». К удивлению всех, кроме этих товарищей, после этой инъекции человек выжил.

— Конечно же, узнаваемость налоксона очень далека от 100%, — говорит Малышев. — Мы охватываем всего 4000 уникальных клиентов, а их гораздо больше только в одной Москве. Я помню, как мы начали раздавать налоксон. Лет шесть назад мы привезли его с конференции, люди спрашивали: «что это?», мы им объясняли, они говорили: «ну пусть будет». И все это продолжалось до первого раза, пока кто-то не пришел и не сказал: «Я вчера откачал Васю, давайте мне еще».

Понятно, что по умолчанию у людей нет этого знания, но если существует программа по раздаче налоксона, то благодаря сарафанному радио оно распространяется очень быстро.

Казалось бы, в том, чтобы остановить эпидемию смертей от передозировок и сделать налоксон доступным, должны быть заинтересованы все, кто работает или общается с наркопотребителями, но среди наркологов тоже хватает людей, выступающих против свободной продажи препарата.

— Я как-то разговаривал на конференции с наркологом старой закалки, — рассказывает Мадатов, — и, по моему выводу (тоже неправильному, на самом деле, ведь я экстраполировал опыт общения с одним человеком на всю систему), подобные люди выступают против налоксона, так как считают, что с ним наркотики не будут вызывать у наркопотребителей такого страха. К тому же, если наркопотребитель будет один, то ему все равно никто не поможет, добавил тот человек. Я у него спросил: «вы один пьете?» — «нет, я один не пью» — «ну вот, вещества люди тоже употребляют в компании».

Малышев подтверждает:

— Некоторые наркологи высказываются против свободной продажи, потому что страх смерти должен быть ограничителем употребления, а если появится эффективное и доступное средство от передозировок, то он размоется, и мы все погрязнем в наркоэпидемии.

Не поддерживает свободную продажу антидота и главный нарколог страны Евгений Брюн. Его принципиальная позиция сводится к тому, что строго по рецепту врача должны отпускаться почти все лекарства, кроме самых простых. Кроме того, по мнению Брюна, свидетель передозировки, у которого есть ампула налоксона, скорее всего, «все равно не добежит. Смерть наступает мгновенно».

Об отношении к наркопотребителям в России многое говорит хотя бы тот факт, что никто из представителей государственного здравоохранения не пришел на встречу в «СПИД.ЦЕНТРЕ».

— Мне очень больно от того, что сегодня с нами нет представителя Минздрава, — сетует Малышев. — А ведь мы их не то что пригласили — мы им звонили, напоминали, мы сделали вообще все, что возможно. Департамент здравоохранения Москвы нам ответил официальной бумагой, что у них сейчас другие мероприятия и COVID-19. У меня создается впечатление, что этим людям просто наплевать на жизни наркопотребителей. С другой стороны, а где проходит грань между наркопотребителем и обычным человеком? Вот человек что-нибудь по незнанию употребил и получил передозировку: его жизнь важна или нет? Или там школьник первый раз в жизни попробовал опиаты и получил передозировку: может быть, из его жизни получится какой-то толк? Фиг знает, что они думают, и ведь спросить невозможно, потому что Минздрав — это не один человек, а система.

Встреча подходит к концу. Слугина уходит, не давая никаких конкретных обещаний. Теперь Московский эндокринный завод возьмет паузу на размышление, за время которой проанализирует всю информацию о налоксоне. У активистов ФАР по итогам встречи есть два пути: во-первых, создавать пациентское сообщество из наркопотребителей, которое будет давить на Минздрав РФ с целью сделать налоксон безрецептурным, во-вторых, пытаться экономически заинтересовать МЭЗ в его продаже.

Пока же им не удалось достучаться ни до тех, ни до других, уличные соцработники продолжат раздавать ампулы с антидотом наркопотребителям рядом с аптеками в спальных районах, а тысячи россиян, до которых они не успеют добраться, так и будут умирать нелепой и бессмысленной смертью.