Не изнемочь под тяжестью креста: судьба патриарха Алексия I
Материал опубликован в октябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
Миссию предстоятеля Русской церкви Алексий I (Симанский) исполнял дольше всех в отечественной истории — больше четверти века. А до того 32 года занимал епископские кафедры. Являясь потомком великого князя Московского Ивана III в 13-м колене, он представлял династию, которая начиналась с витязей и воевод, защищавших древний Псков. В дальнем родстве с ними состояли Пушкин и Лермонтов, первый русский актер Федор Волков. Один из предков патриарха Александр Симанский являлся доверенным лицом Суворова, когда тот в 1792 году укреплял рубежи на границе со Швецией. Сей старинный боярский род прославили политики, воины, дипломаты, чиновники, помещики и, конечно, священнослужители.
Как говорил Корней Чуковский, в России нужно жить долго. Святейший прожил 92 года, став свидетелем всех главных катаклизмов, обрушившихся на нашу страну в ХХ веке, — от событий 1905 года до хрущевской «качки».
ПУТЬ К СВЯТОЙ ОБИТЕЛИ
По рождении его нарекли в честь Сергия Радонежского. Судьба прославленного инока, создавшего в лесной глуши монастырь во имя Святой Троицы, волновала будущего патриарха с детских лет. Его отец, помощник московского генерал-губернатора, был заметной фигурой при дворе Александра III, служил в канцелярии обер-прокурора Священного синода. Этот тесно связанный с Церковью вельможа не хотел видеть любимого сына монахом, поэтому путь Сергея Симанского к иноческим обителям был довольно извилист.
В отроческие годы он учился в лицее цесаревича Николая. Родители надеялись, что сына ждет государственное поприще, однако любимым предметом для него стал Закон Божий, который преподавал духовник юноши, магистр богословия отец Иоанн Соловьев. Именно ему Сергей впервые рассказал о желании принять постриг и поступить в духовную академию. И все-таки по настоянию отца пошел на юридический факультет Московского университета и окончил его с дипломом правоведа.
Затем довелось отслужить в армии. Вольноопределяющийся 7-го гренадерского Самогитского полка Сергей Симанский скоро стал старшим унтер-офицером, а в отставку вышел в чине прапорщика, и все это успел к 23 годам. Ну а после сбылась-таки давняя мечта: поступил в Московскую духовную академию и через пару лет постригся в монахи с именем Алексий.
НАДЕЖДА НА МИЛОСТЬ БОЖИЮ
По воспитанию, манерам, взглядам свежеиспеченный инок оставался аристократом. Святой церкви пригодилась его блестящая образованность, включавшая в себя отменное знание греческого и латыни, французского и английского языков, а также то, что его русская речь служила примером интонационной точности.
Несколько лет будущий патриарх возглавлял Тульскую семинарию, входил в Союз русского народа, в годы Первой русской революции защищал в проповедях монархию. В 1913-м он стал епископом Тихвинским, и с тех пор его деятельность была много лет связана с Петербургом и окрестностями. В основанный еще Иваном Грозным Богородичный монастырь, где этот архиерей нередко служил, тянулись тысячи паломников, чтобы помолиться пред чудотворной иконой Тихвинской Божией Матери.
ЧТО ЛЕНИН, ЧТО КЕРЕНСКИЙ — ВСЕ ОДНО
Ни февральский, ни тем более октябрьский переворот 1917 года владыка не принял, а своему духовнику об этом написал: «Да и по правде сказать, не все ли равно — Ленин или Керенский? Первый открыто объявляет себя захватчиком и врагом всего доброго, а второй — такой же авантюрист, но под внешней формой государственного деятеля... Есть, конечно, надежда на милость Божию к русскому народу, но достоин ли он, мы все этой милости, раз на нас лежит великое преступление — свержение единственно законной, Богом поставленной власти».
Однако подобные слова употреблял только в личной переписке и частных разговорах, активного вмешательства в политику избегал, словно чувствовал, что предназначен для чего-то более важного, нежели участь политического борца или арестанта. Впрочем, случались в его жизни и допросы, и аресты, к счастью, на его судьбе почти не отразившиеся.
Огромную опасность для Церкви представляли тогда обновленцы, пытавшиеся подменить своими новациями тысячелетнее православие. Какое-то время их поддерживало государство, и тогда обновленческих приходов в стране насчитывалось едва ли не столько же, сколько традиционных. Еще год-другой, и могла «прерваться связь времен»... Но этого не случилось. Власть опомнилась и от былых союзников отвернулась.
Архиепископ (а затем митрополит) Алексий был одним из наиболее последовательных борцов с явлением, представлявшим собой, по сути, предательство веры предков. «Обновленчество как таковое по существу не ересь и даже не раскол, как мы понимаем этот термин во всем его объеме. Оно не более как рабское следование путем ветхозаветного Хама и новозаветного Иуды», — утверждал владыка. Обновленцы, которых простодушная паства принимала за обыкновенных батюшек, наносили христианскому сообществу даже больший урон, нежели политические гонители и явные идейные противники.
БЛОКАДНЫЙ МИТРОПОЛИТ
С 1933 года митрополит Алексий управлял двумя епархиями — Ленинградской и Новгородской.
В великом городе на Неве он провел почти все дни блокады и лишь дважды ненадолго вылетал в Москву. В то время в Ленинграде было пять действовавших храмов: Никольский Морской, Князь-Владимирский и Преображенский соборы и две кладбищенские церкви. В блокадные дни они не пустовали, хотя люди едва держались на ногах от голода. Владыка проповедовал: «Война — священное дело для тех, кто предпринимает ее из необходимости, в защиту правды. За Родину свою они идут вслед мучеников к нетленному и вечному венцу».
«Для верующих он был отцом и утешителем... Неверующие глубоко уважали мужественного митрополита, не пожелавшего эвакуироваться из города и оставить своих духовных чад, находившихся в смертельной опасности», — вспоминал позже очевидец. Почти каждый день в храме или в церковном дворике архипастырь подбирал осколки вражеских снарядов. Один из таких «предметов» потом использовал до конца своих дней в качестве пресс-папье. Прихожане ленинградских храмов по призыву митрополита Алексия собрали более 13 миллионов рублей в помощь раненым и инвалидам блокадного города. Владыка получил в те годы пока еще непривычные для духовенства медали «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны». Позже его удостоят высоких орденов, однако награды блокадного периода русский иерарх всегда считал самыми ценными, выстраданными совместно с паствой, со всем народом.
4 сентября 1943-го, выбравшись из осажденного города, он (вместе с митрополитами Сергием и Николаем) присутствовал на беседе в Кремле с Иосифом Сталиным. О той встрече ходит немало легенд, однако доподлинно ясно одно: менялось государственное отношение к Церкви. Ленинградский владыка участвовал в Архиерейском соборе 1943 года, на котором митрополит Сергий (Страгородский) был избран патриархом. Менее чем через год святейший ушел из жизни, и уже с 15 мая 1944-го митрополит Алексий взвалил на себя тяжелый крест, став местоблюстителем патриаршего престола. Ореол блокадного подвига вызывал всеобщее уважение, даже преклонение, хотя его святейшество никогда не вспоминал публично о своих ленинградских днях.
ПРЕДСТОЯТЕЛЬ РПЦ
Патриархом его избрали на первом за многие годы Поместном соборе, незадолго до Победы, 2 февраля 1945 года. На церемонии интронизации митрополит Киевский Иоанн сказал: «Быть кормчим Русской Церкви в переживаемое нами время, в период великих мировых событий, — это подвиг исключительного значения. На твои рамена возлагается величайшее бремя». Избранному патриарху предстояло сберечь веру, сохранить древнюю традицию. В одном из писем патриарха была вкратце изложена суть его служения: «Надо только просить у Господа до конца остаться Ему верным и не изнемочь под тяжестью креста». Вскоре власть как бы сделала подарок новому главе Русской церкви: отныне советские органы не запрещали колокольный звон.
В некотором смысле владыка Алексий являлся первым «советским патриархом», хотя по духу и убеждениям оставался человеком «из бывших». Один из предшественников не поладил с советской властью, второй носил высший сан совсем недолго, о третьем же вся страна знала: он — полноправный глава РПЦ. И это был еще один фактор, позволивший Церкви выжить в ХХ веке.
В 1946 году Свято-Троицкая Сергиева лавра снова стала монастырем. Патриарх воспринял это как добрый знак свыше, поскольку Сергий Радонежский был для него не просто святым — путеводной звездой. В дальнейшем его святейшество не сомневался: вопреки всяческим невзгодам, испытаниям, Церковь выстоит. В лавре (и еще дюжине городов) открылись духовные семинарии, после долгого перерыва в стране была издана Библия, появились вновь напечатанные богослужебные книги, пусть и выходили мизерными тиражами. Храмов не хватало. Среди верующих тогда было особенно много стариков, и им приходилось выстаивать огромные очереди, чтобы посетить ту или иную праздничную службу. На утреню порой добирались через всю Москву.
Оставшаяся на обочине общественного внимания Церковь по-прежнему считалась чуждой новому времени, и все-таки власть постепенно смирилась с тем, что в стране сохранилась православная паства. Когда Хрущев обещал показать «последнего попа» народу накануне пришествия коммунизма, даже убежденные атеисты отнеслись к этому скептически. Благодаря сдержанной, но твердой позиции патриарха изменилось многое.
ЦЕРКОВНЫЙ ДЖЕНТЛЬМЕН
В доносах о нем сообщали, что он, несмотря на светский лоск, «тайно влюблен в благочестие XVI века». Святейший владыка действительно глубоко понимал суть русской веры дораскольного периода, хорошо знал литературные памятники, однако его мировоззрение во многом сформировалось благодаря образцам золотого века отечественной культуры, спорам святителей и писателей той эпохи. Ее стиль был присущ ему в беседах и проповедях, ощутим в литературном наследии патриарха. Светочами русской культуры он считал Пушкина и митрополита Филарета, представлявших для него ту Россию, которую знал и любил, за которую истово молился.
Англиканский епископ Лористон Скейф называл его «одним из последних церковных джентльменов». Считается, что Алексий I не был сторонником активных внешних связей Церкви, однако до него ни один из наших патриархов так много не путешествовал. Первым из предстоятелей РПЦ он совершил паломническую поездку по святым местам. В то же время в международных делах (как и в любых других) не рубил с плеча и отнюдь не стремился к тому, чтобы Русская православная церковь превратилась в отдел советского МИДа.
Как просветитель, считал своим долгом сохранение древних обычаев — без реформ и резких поворотов, ибо только так и можно было сберечь традицию, идущую от времен святой княгини Ольги. Поклонником советской власти не стал, хотя видел и ее сильные стороны, например, с удовольствием смотрел по телевизору некоторые отечественные фильмы, спектакли, восхищался игрой актеров. С уважением относился к военной мощи, которую накапливала страна.
Степенный, неторопливый, никогда не ввязывавшийся в публичные споры патриарх словно излучал мудрость минувших веков. Мирская суета ему претила. Он сосредоточил силы на главном. Поколение воспитанных в эпоху Алексия I священников по сей день отличают высокая образованность, эрудиция, такт — эти качества батюшек способствовали возвращению в храмы интеллигенции.
ЯСНЫЙ БЛЕСК ГЛАЗ
Его мало кто по-настоящему понимал. Для многих святейший оставался человеком из прошлого, просто избегавшим острых конфликтов с современностью. Даже некоторые архиереи считали его слишком «светским» (он-де взирал на мир с высоты своего аристократического бытия).
Один из тех, кто был к нему по-настоящему близок, возглавлял в последние годы служения предстоятеля Издательский отдел патриархии. Молодой митрополит Питирим (в миру Константин Нечаев), родственная душа, еще один глубоко знавший не только церковную, но и светскую культуру архипастырь, со временем стал, как и его наставник, настоящим дипломатом, мудрецом. Много позже он вспоминал: «Надо сказать, что настоящий русский юмор тонок, мягок и весьма саркастичен... Однажды показывает он мне телеграмму от одного архиерея: «Поздравляю Ваше Святейшество Первым мая». Когда я прочитал текст телеграммы, он прокомментировал: «Какая сволочь!» Действительно, репутация у этого архиерея была весьма дурная. Он считался предателем Церкви, идущим на поводу у властей... Но через месяц подзывает меня Патриарх и говорит: «Костя, отправьте телеграмму». Подает деньги и текст. Телеграмма адресована тому самому архиерею: «Поздравляю Ваше Высокопреосвященство первым июня».
Митрополит Питирим нашел на редкость точные слова, чтобы охарактеризовать святейшего: «Патриарх был удивительным человеком. До последних дней он сохранял ясный блеск глаз и твердость почерка. В богослужении — да и в жизни — он был неподражаем; повторять его было невозможно».
ПОСЛЕДНИЕ МОЛИТВЫ
Спокойной старости патриарх не знал. Ему пришлось изведать всю полноту невзгод хрущевских гонений на Церковь. Однако ирония его не оставляла. Иногда рассуждал вслух: «Когда обещан коммунизм? Через двадцать или пятнадцать лет? Интересно, чем мы будем заниматься, если доживем». До обещанного не дожил. И тем не менее, несмотря на болезнь ног, которая мучила его десятилетиями, успел не только застать брежневские послабления, но и добиться их собственным авторитетом, своей молитвой.
Обителью последних лет его земной жизни было Переделкино. Там на 93-м году он преставился, оставив завещание: «Паству, вверенную мне Господом в этой жизни, — знаемых и незнаемых рабов Божиих — да хранит Господь в мире и благополучии. Верую, что духовное общение наше не прекратится, а по общей нашей молитве усилится и по отшествии моем в вечность».
Жаль, что ныне мы редко вспоминаем отмеченного такими качествами патриарха. Пора бы вспомнить о нем и многому у него поучиться.
Использованы фото Валерия Шустова/РИАНОВОСТИ