Духовные скрепы cвятого Владимира
Большим начальником Владимир стал в 970 году, когда отец Святослав посадил его 10 лет от роду наместником в Новгороде. Поначалу Владимир сидел тихо, ничего духовно заветного на свет не производя. Но когда в 977 году его брат Ярополк, унаследовавший от отца (погибшего в 972 году) великий киевский стол, «наехал» на своего брата Олега Древлянского, Владимиру представился случай проявить свой характер.
Услышав о том, что между братьями случилась война и что «убил Ярополк Олега», Владимир, как пишет летопись, «испугавшись, бежал за море».
И вот с этого момента пошёл отсчёт духовных заветов князя Владимира. Начнём, разумеется, с самого важного христианского завета — о любви к ближнему…
Завет супружеской любви
Вернувшись в 978 году из-за моря с ватагой наёмных варягов, Владимир первым делом объявил войну своему брату и законному киевскому князю Ярополку. После чего решил для затравки перехватить у него невесту — дочь Полоцкого князя Рогволода Рогнеду — и отправил к ней сватов. Отец поинтересовался у дочери, хочет ли она поменять жениха, на что Рогнеда возразила категорически: «Не хочу разуть робичича, но Ярополка хочу!"
Здесь стоит пояснить, что матерью Ярополка была законная жена Святослава — венгерская принцесса, в то время как матерью Владимира — ключница Малуша (наложница Святослава). Владимир, таким образом, был бастардом, или, говоря по-древнерусски, ублюдком. Обычай же обязывал невесту в первую брачную ночь снимать обувь с жениха. И вот гордая Рогнеда сочла более для себя почётным отправиться в гарем к Ярополку, чем стать первой женой «рабынича» Владимира.
Оскорблённый Владимир, вдохновляемый ещё более разъярённым дядей Добрыней (братом Малуши), собрал войско из варягов, словен, чуди и кривичей, захватил Полоцк, пленил семью Рогволода, после чего Добрыня обозвал Рогнеду «робичицей» и «повелел Владимиру быть с ней [изнасиловать её] при отце и матери». Потом Рогволода и двух братьев Рогнеды Владимир убил, а её саму нарёк Гориславой.
И хотя публичные совокупления с наложницами не были для варягов руси чем-то необычным (эти сцены красочно описал арабский путешественник ибн-Фадлан), но то, что устроили в Полоцке Владимир и Добрыня, являлось чём-то запредельным даже по тогдашним полудиким понятиям.
Оскорблённая и обездоленная Рогнеда возненавидела Владимира. А когда у него стали появляться «иные многие жены», то «начала негодовать». И как-то раз, когда
Владимир пришёл к ней на ночь, решила его зарезать. Но Владимир проснулся и перехватил руку жёны с уже занесённым ножом. Рогнеда не стала молить о пощаде, просто сказала: «Огорчилась я, ибо отца моего убил и землю его полонил из-за меня, и вот ныне не любишь меня с этим младенцем», — рядом был их общий сын Изяслав. Владимир приказал Рогнеде нарядиться в царские одежды и сесть на убранную постель, ожидая казни, и пошёл за мечом. Жена повиновалась, но при этом дала в руку сыну Изяславу меч, подговорив его сказать отцу, когда тот вернётся: «Отче, думаешь, ты один здесь?» В итоге Владимир, войдя в спальню, опустил меч, созвал бояр, и те посоветовали отослать Рогнеду с Изяславом обратно в их вотчину, Полоцкую землю. Владимир так и сделал.
Ненависть Рогнеды, Изяслава и прочих Рогволодовичей (они даже Рюриковичами себя отказывались называть!) к Владимиру, однако, так и не утихла. «И с тех пор, — вздыхает летописец, — меч взимают Рогволодовы внуки против Ярослава [другого сына Владимира] внуков». К слову, из непокорной «земли Рогволода» позднее выросла Белоруссия…
Завет братолюбия
Взяв насильно Рогнеду в жены, Владимир «поиде на Ярополка». «И пришёл Владимир к Киеву с большим войском, а Ярополк заперся в Киеве со своими людьми и воеводой» с характерным именем Блуд. «Владимир же послал к Блуду, с хитростью говоря: «Будь мне другом! Если убью брата моего, то буду почитать тебя как отца, и честь большую получишь от меня…» И сказал Блуд послам Владимировым: «Буду с тобой в любви и дружбе». О злое коварство человеческое!..» — сокрушённо восклицает Нестор-летописец.
Подкупленный Владимиром Блуд сперва напугал Ярополка мнимой готовностью киевлян переметнуться на сторону Владимира и уговорил князя бежать из Киева в маленькую крепость на берегу речки Рось. А затем, когда положение Ярополка стало безвыходным, Блуд убедил его отправиться на мирные переговоры к Владимиру. «И пришёл, — сообщает «Повесть временных лет», — Ярополк к Владимиру, и как стал входить в двери, два варяга подняли его мечами под пазухи… Владимир же стал жить с женой брата [Ярополка] — Гречанкой, которая была беременна».
От неё родился Святополк. Владимир его признал своим сыном. В итоге Святополк формально оказался старшим среди сыновей Владимира. Но приёмный отец, судя по всему, не считал его своим наследником. И, видимо, потому незадолго до смерти засадил Святополка в тюрьму, чтобы открыть дорогу к трону своему любимому сыну — Борису. Также Владимир успел снарядить Бориса на войну против ещё одного своего сына — непокорного новгородского наместника Ярослава (того самого, который в итоге окажется Мудрым).
Тем самым Владимир, уже давно будучи христианином, «благословил» кровавую войну между собственными детьми. Правда, Бориса (как и Глеба, и Святополка, и ещё одного сына Владимира — Святослава) Ярослав в итоге убьёт и сам захватит киевский стол, однако это история «духовных заветов» уже следующего собирателя русских земель…
Завет воздержания
Летописный фрагмент, который будет процитирован ниже, как полагают некоторые авторы, монах-летописец нарочно выдумал, дабы показать, сколь ужасен был моральный облик князя Владимира в «доправославный период». Однако имена жён и детей Владимира в этом фрагменте вполне исторические. Так что и про наложниц сведения тоже можно признать правдоподобными, особенно если вспомнить рассказы иностранных путешественников о нравах тогдашних «русов». Итак…
«Был де Владимир побеждён похотью женскою, и приводили к нему: Рогнеду (её он посадил на реке Лыбедь) <…> от неё же родил четырёх сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей; от Грекини — Святополка; а от Чехини — Вышеслава; а от другой — Святослава, Мстислава; от Болгарыни — Бориса и Глеба. И наложниц было у него 300 в Вышегороде, а 300 в Белгороде, а 200 на Берестовом селище <…>. И не был сыт блудом, и приводил к себе замужних жён и девиц, растлевая их. Ибо был женолюбец».
Остаётся вопрос: продолжал ли Владимир после крещения и женитьбы на сестре византийских императоров Анне интимно посещать остальных своих жён? Нестор-летописец об этом, увы, тактично умалчивает…
Завет благочестия
А вот как Владимир Святославич, если верить «Повести временных лет», выбирал религию (к слову, патриарх Кирилл, выступая после Путина, сделал специальный смысловой акцент именно на этом летописном рассказе).
Пришли сперва к Владимиру болгары магометанской веры и сказали: «Ты, князь, мудр и смыслен… уверуй в закон наш и поклонись Магомету».
«И спросил Владимир: «Какова же вера ваша?» Они же ответили: «Веруем Богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит, можно творить блуд с жёнами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жён, и изберёт одну из них красивейшую и возложит на неё красоту всех; та и будет ему женой. Здесь же, говорит, следует предаваться всякому блуду»».
Услышав про посмертный блуд, Владимир заметно оживился, «так как и сам любил жён и всякий блуд; потому и слушал их всласть». «Но вот что, — продолжает летопись, — было ему нелюбо: обрезание и воздержание от свиного мяса». Ещё более Владимира отвратила от магометанства угроза введения «сухого закона»: «…а о питье, напротив, сказал он: «Руси есть веселие пить: не можем без того быть»…»
Ясно после этого, что у хазарских иудеев (хотя они и не запрещали алкоголь) шансов практически не было. «Что у вас за закон?» — спросил их Владимир. Они же ответили: «Обрезаться, не есть свинины и заячины, соблюдать субботу». В принципе, уже на этом можно было остановиться. Но Владимир сделал вид, будто отверг иудаизм по высоким религиозно-политическим мотивам. А именно потому, что у евреев не оказалось своей родины: «Если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?"
Учитывая, что при выборе Бога, прежде всего, Владимира заботили приоритеты блуда и чревоугодия, его «отпор» латинянам выглядел как сильно притянутый летописцем за уши. Услышав, что паписты не требуют от верующих строго поститься («если кто пьёт или ест, то все это во славу Божию»), Владимир якобы заявил: «Идите, откуда пришли, ибо отцы наши не приняли этого!"
После этого, само собой, явились православные греки и моментально внесли благочестивую ясность: «Слышали мы, что приходили болгары и учили тебя принять свою веру; вера же их оскверняет небо и землю, и прокляты они сверх всех людей… Ибо, подмывшись, вливают эту воду в рот, мажут ею по бороде и поминают Магомета. Так же и жены их творят ту же скверну, и ещё даже бoльшую…» Услышав об этом, Владимир «плюнул на землю и сказал: «Нечисто это дело»».
«Духовный завет» из всех этих рассказов (которые, впрочем, являются, конечно же, позднейшими байками) можно было бы, наверное, извлечь такой: «Выбирай Бога телом, не промахнёшься!»
Заветы народолюбия
Ну, и раз уж речь зашла о принятии православия, грех не вспомнить о том, как в этой связи проявил себя князь Владимир в качестве «нацлидера». Вот как описывает его действия по вовлечению народа в новую религию в целом позитивно относящийся к государство-строителю Владимиру историк Сергей Соловьёв.
«…Владимир прежде всего крестил сыновей своих и людей близких. Вслед за тем велел ниспровергнуть идолов… Из ниспровергнутых идолов одних рассекли на части, других сожгли, а главного, Перуна, привязали лошади к хвосту и потащили с горы, причём двенадцать человек били истукана палками… Когда волокли идола в Днепр, то народ плакал…
Затем приступлено было к обращению киевского народа… Многие с радостию крестились; но больше оставалось таких, которые не соглашались на это… Видя это, князь… послал повестить по всему городу, чтоб на другой день все некрещёные шли к реке, кто же не явится, будет противником князю. Услыхав этот приказ, многие пошли охотою… Некоторые шли к реке по принуждению, некоторые же ожесточённые приверженцы старой веры, слыша строгий приказ Владимира, бежали в степи и леса. На другой день после объявления княжеского приказа, Владимир вышел с священниками… на Днепр, куда сошлось множество народа. Все вошли в воду и стояли одни по шею, другие по грудь. Несовершеннолетние стояли у берега, возрастные держали на руках младенцев, а крещёные уже бродили по реке, вероятно, уча некрещёных, как вести себя во время совершения таинства… священники на берегу читали молитвы…
Есть известия, что митрополит с епископами, присланными из Царьграда, с Добрынею, дядею Владимировым, и с [попом] Анастасом ходили на север и крестили народ… Вот любопытное известие об этом из так называемой Иоакимовой летописи: «Когда в Новгороде узнали, что Добрыня идёт крестить, то собрали вече и поклялись все не пускать его в город, не давать идолов на ниспровержение; и точно, когда Добрыня пришёл, то новгородцы разметали большой мост и вышли против него с оружием. Добрыня стал было уговаривать их ласковыми словами, но они и слышать не хотели, вывезли две камнестрельные машины (пороки) и поставили их на мосту…
Епископ Иоаким с священниками стояли на торговой стороне; они ходили по торгам, улицам, учили людей, сколько могли, и в два дня успели окрестить несколько сот. Между тем на другой стороне новгородский тысяцкий Угоняй, ездя всюду, кричал: «Лучше нам помереть, чем дать богов наших на поругание».
Народ на той стороне Волхова рассвирепел, разорил дом Добрыни, разграбил имение, убил жену и ещё некоторых из родни. Тогда тысяцкий Владимиров, Путята, приготовив лодки и выбрав из ростовцев пятьсот человек, ночью перевезся выше крепости на ту сторону реки и вошёл в город беспрепятственно, ибо все думали, что это свои ратники. Путята дошёл до двора Угоняева, схватил его и других лучших людей и отослал их к Добрыне за реку. Когда весть об этом разнеслась, то народ собрался до 5000, обступили Путяту и начали с ним злую сечу, а некоторые пошли, разметали церковь Преображения господня и начали грабить домы христиан.
На рассвете приспел Добрыня со всеми своими людьми и велел зажечь некоторые дома на берегу. Новгородцы испугались, побежали тушить пожар, и сеча перестала. Тогда самые знатные люди пришли к Добрыне просить мира. Добрыня собрал войско, запретил грабёж. Но тотчас велел сокрушить идолов, деревянных сжечь, а каменных, изломав, побросать в реку. Мужчины и женщины, видя это, с воплем и слезами просили за них, как за своих богов. Добрыня с насмешкою отвечал им: «Нечего вам жалеть о тех, которые себя оборонить не могут; какой пользы вам от них ждать?» И послал всюду с объявлением, чтоб шли креститься…
Многие пошли к реке сами собою, а кто не хотел, тех воины тащили, и крестились: мужчины выше моста, а женщины ниже. Тогда многие язычники, чтоб отбыть от крещения, объявляли, что крещены; для этого Иоаким велел всем крещёным надеть на шею кресты, а кто не будет иметь на себе креста, тому не верить, что крещён, и крестить… Окончив это дело, Путята пошёл в Киёв. Вот почему есть бранная для новгородцев пословица: «Путята крестил мечом, а Добрыня — огнем»…""
Одного этого «духовного завета», согласитесь, вполне достаточно, чтобы до бесконечности успешно противостоять всем «современным вызовам и угрозам». Если же верно следовать и всем прочим заветам князя Владимира Святославича, то страшно даже представить, каких космических масштабов величия мы в итоге достигнем. И притом очень скоро.
Автор — кандидат исторических наук