Чтение выходного дня: Юлия Кондратьева
Молодые авторы - частые гости нашей рубрики. Сегодня как раз именно такая встреча и публикация.
Юлии Кондратьевой всего 18 лет. Прекрасный возраст для романтики... Но наш автор пытается разобраться в сложных жизненных, а порой, и философских вопросах.
Умеем ли мы любить и ценить жизнь? Наши радости и горести, удачи и поражения, каждый миг?
Нам предстоит узнать историю жизни маленького мальчика, через призму которой автор пытается донести свои размышления на тему: что есть жизнь и как человек должен к ней относиться.
А ведь жизнь коротка, согласитесь...
Друге публикации рубрики можно прочтать здесь.
**************************
Юлия Кондратьева
Несколько строк о себе...
Мне 18 лет, и я всю жизнь прожила в Великом Новгороде. С 11 лет занимаюсь писательством. Училась в Первой университетской гимназии имени академика В. В. Сороки и после уроков шла на занятия в театральную студию СОФИТ. Там я нашла для себя много полезной информации, например, что такое внутренний конфликт, круги обстоятельств и другое. Возможно, моё хобби и полученные знания дали мне определённый толчок, и я выбрала для себя профессию лингвиста (сейчас учусь на 1-м курсе Новгородского университета имени Ярослава Мудрого), так как мне очень интересны традиции и законы языков других стран. В 2019 году участвовала в конкурсе молодых писателей «НОВГОРОДский ДЕТИнец» и получила специальный диплом в номинации «Проза».
**************************
Альбус
Мальчик чувствовал спиной, как он лежит на чём-то твёрдом, мокром и чуть склизком. Голова его была свободна от навязчивых мыслей, лишь только ледяной ветер кусал хрящики ушей, от холода которого болели и сами уши. Остатки сна постепенно рассеивались, но не спешили покидать разум ребёнка. Вязкая дремота так и манила к себе в объятья, но становилась всё более и более недосягаемой. Под охровым пиджачком кожа усыпалась мурашками от сырого и морозного воздуха. Щёки, нос и кончики пальцев неприятно защипало. Мелкий моросящий дождик стеснительно постукивал по телу и лицу, но мальчик лежал достаточно долго, чтобы промокнуть до костей.
Вскоре кожа на его руках и лице стала краснеть, борясь с вызовом непогоды, но ребёнок был настолько обессилен, что не мог пошевелиться. Ресницы на его слипшихся веках, брови и кончики каштановых волос, торчащих из-под старенькой серой фуражки, застывали и покрывались белёсым инеем. Вдыхать воздух, пропитанный запахом озона и влаги, было очень тяжело – лёгкие ошпаривало холодом, а саднящее горло словно кровоточило изнутри, и было больно глотать. Обожжённая такой низкой температурой слизистая носа в какой-то момент перестала и вовсе различать какие-либо запахи.
Снова всколыхнул рубашку, пиджак и штаны сильный ветер. Белая тоненькая намокшая рубашка пропустила через себя холод, и стихия своей ледяной рукой пощекотала исхудавшие рёбра и живот мальчика. Он разлепил замёрзшие веки и увидел над головой мрачные тучи муссонного цвета, облепившие куполом замерзающее небо. Помимо них вокруг плыл густой белый туман, от одного прикосновения к которому становилось мокро. Облачко еле тёплого пара выходило из красных, словно вишня, губ парнишки. Едва он как следует пришёл в себя, то инстинктивно сжался в комочек, пытаясь согреть хотя бы оледеневшие пальцы, но его кожа больше не чувствовала тепла, а лишь только холод и онемение. Дрожа, пытаясь поглубже зарыться в тонкий пиджак, мальчик пытался спастись от стихии, он даже дышал на руки, пытаясь их отогреть, но всё было тщетно. Он вытирал тёкшие ручьями слёзы и сопли, пытался откашляться, но это приносило ему невыносимую боль. Возможно, у бедняги поднялась температура, и ему стало ещё холоднее. Со временем покрасневшие места на коже стали бледнеть. Дождик сменился снегом.
Замерзая, он смотрел, как проплывают мимо тучи. Или он проплывал мимо них? Едва он задался этим вопросом, как глаза его закрылись сами собой, и он провалился в темноту. Сквозь слепоту он чувствовал, как гладит его волосы метель и как его тело погребается под слоем снега. Поток воздуха высасывал и уносил с собой жизнь из каждой клеточки тела, не останавливаясь ни на секунду. Мальчик хотел издать стон, подать хоть какой-то голос, но он не смог даже выдохнуть. Само собой, он вдыхал всё меньше и меньше, пока и вовсе не перестал дышать.
Но ничего не произошло.
Нельзя было сказать, что он выглядел седым, но что казалось раньше инеем, впиталось в его волосы, и те побелели… и брови, и ресницы. Краснота пропала с краешков ушей, а кожа приобрела мраморный серый окрас, губы стали цвета ситцевой розы. Прибывая в небытие, мальчик с наслаждением ощущал, как холод перестаёт жадно обгладывать его, а, наоборот, становится привычным и родным, приятным, как и тепло. Метель словно что-то нашёптывала ему на ухо, и на секунду ребёнку почудилось, что он понимает, что она ему рассказывает, хоть и не различал никаких слов – смысл сам приходил к нему. Это «что-то» было не столько нужное, сколько просто важное, сотворённое только для его понимания. В какое-то мгновение все звуки пропали, и звучал только тихий шёпот, что так приятно разливался в голове, словно жирные сливки. Было такое лёгкое чувство отречения от материальности, мирских хлопот и желаний, ласково зовущее к чему-то просветлённому, но беспристрастному, будто Фемида. Если какие-то проблемы в прошлом и беспокоили мальчика, то они отныне казались лишь пустым звуком, бренным выдохом смертного. Наступило желанное умиротворение, бессознательность и спокойствие оттого, что никто не потревожит густое болото из мыслей, подсознания и инстинктов. «Невдох» и «невыдох», и сердца стука тоже нет…
Но вдруг резко раздался протяжный, громкий и объёмный звук: ни то поросячий визг, ни то вой. Мальчик распахнул глаза от испуга, увидел всё те же хмурые тучи, почувствовал под собой всю ту же гуттаперчевую поверхность, к которой прилип пушистый слой снега. От неожиданности мальчишку пробудило, он резко приподнялся, смахнув с себя рой снежинок, что как мотыльки помчались прочь, унесённые ветром. Первое, что привело страдальца в ужас, так это огромное пространство вокруг: небесные просторы под тучами, укутанные метелью, горизонта не видать, а внизу туман и не видно земли. Мальчика сразу вернуло в реальность. Он вскрикнул, когда его рука соскользнула по влажной скользящей поверхности, но он удержался. Он чаще задышал, вертя головой. «Что же делать?» – в панике думал он. Сквозь его громкие хрипы прорывался еле сдерживаемый стон отчаянья и безвыходности. Словно подстреленный детёныш, он оглядывался вокруг в поисках матери. Мальчик упал и вцепился покрепче, лишь бы удержаться. Ветер дул прямо в лицо, желая столкнуть его вниз, бедняге было неимоверно страшно, и инстинкт самосохранения не позволял ему пошевелиться – он только держался да молился о том, чтобы всё это поскорее закончилось и оказалось всего лишь сном.
Снова прозвучал тот страшный звук. Мальчуган вяло закричал, зажмурился, уткнулся в локоть левой руки и громко зарыдал. От ужаса он забыл простое слово «мама». В какой-то момент бедняга задался вопросом, зачем вообще кричит, если он в этом небе один, и никто… НИКТО не поможет ему. Он снова открыл глаза и, совсем отчаявшись, оглянулся. И тут мальчик увидел…
Плавными движениями позади шевелился огромный белый китовый хвост. Эти движения напоминали движения грациозной балерины. Хвост то поднимался вверх, то медленно опускался вниз. Удивлённо парнишка взглянул по другим сторонам. Он находился на громадном синем ките альбиносе, сонно бредущем по небесам в поисках чего-то. Большая голова, занимающая треть тела, уверенно рассекала воздушные поля, совсем не обращая внимания ни на снег, ни на метель, летящую прямо навстречу. Один его глаз, болезненно зажелтев, давно заплыл, а через веко проходил, будто трещина, красный шрам. Уголок его исполинской пасти уходил вниз, и казалось, кит грустит. Два его длинных плавника еле колыхались на невидимых волнах.
Источник фото: https://radiogornjigrad.wordpress.com/2018/09/11/kitolov-u-bledskom-jezeru/
Мальчик, как оказалось, лежал на его голове, рядом с дыхалом. «Как я оказался здесь? – Думал он. – Разве киты умеют летать?». Он краем глаза заметил свои нездоровые руки, и по его спине пробежали мурашки. Он тут же потрогал себя за голову, уши и туловище. Самое страшное случилось, когда он случайно смахнул с головы белую волосинку и заметил её.
– Что случилось? – прошептал ребёнок, медленно сев на широкой макушке млекопитающего. – Кто я? Что случилось? Где мама?
В его воспоминаниях предстала маленькая худая женщина с добрыми карими глазами, напоминающими крылья крапивницы. У неё был маленький нос, тонкие губы и нежный голосок, который убаюкивал его когда-то. Больше он ничего не помнил, даже её имени. Разве что прикосновение ледяных рук к его щекам.
Кит снова запел свою короткую песню. Мальчик аккуратно встал и медленно побрёл к кончику его морды, прикрывая глаза от снежных хлопьев. Пробравшись чуть дальше дыхала, он не рискнул идти на самый край и сел на колени рядом с отверстием.
– Кит, куда мы летим? – прокричал он кое-как, терпя боль в лёгких.
Но кит не отвечал. Он беспристрастно продолжал движение.
А впереди была только неизвестность. То ли туман, то ли тучи, а, может, и снег, создали эту пелену, скрывающую их будущее. Мальчик, глядя туда, болезненно проглотил слюну. Всю его носоглотку просто раздирало болью. Было чувство, словно вот-вот из носа пойдёт кровь или он раскашляется ею.
Вдруг всплыло новое вспоминание. Мальчик вдруг припомнил, что была поздняя осень. Листья уже все давно опали на землю и, перемешавшись в противную кашицу, не спеша, перегнивали. Этим запомнился ему родной двор близ Датского пролива.
– Я помню только… – начал было мальчик снова говорить, как вдруг закашлялся, – …только мой дом. Я помню, как сидел на подоконнике рано утром, смотрел в окно. И пахло… пахло молоком и холодом. Молоком и холодом… И тучи серые, вот как сейчас, – с этими словами он задумчиво закинул голову.
Кит промычал в ответ. Он слушал, что говорит пассажир.
– Мама, готовила завтрак. Я не помню, что это было, но это было вкусно. Папа ушёл на рыбалку давно, а сестра сидела со мной за столом.
Это был поток сознания. Мальчик транслировал всё то, что приходило к нему из прошлого. Все сладостные воспоминания его короткого детства. Так странно иногда вспоминать то, что когда-то происходило с тобой. В какие-то моменты даже не веришь и думаешь: «А было ли это на самом деле?», но продолжаешь ощущать эти события, как часть своей рутинной жизни. Бывают хорошие воспоминания, бывают плохие. Хорошие – они как густой жжёный сахар – такие же сладкие, и ты так не хочешь забывать их, словно приклеился к ним. Плохие – камень на душе, тянущий вниз к земле, что волочится за тобой. Если пробуешь эти печали на вкус, то чуешь соль, лежащую на ранах.
И вот ребёнок сейчас хотел чего-то вкусного, как сахар.
– Весь день мы с сестрой гоняли гусей и свиней. Я вернулся домой грязный. Мама сразу посадила меня к печи, и я смотрел, как горит огонь. Сестра дразнила меня… Как же она называла меня? Не вонючим земляным червём ли? А мама звала меня…
«Имя, – напрягся мальчик. – Я должен вспомнить своё имя». И вот, что-то вертелось на языке, что-то неуловимое, коротенькое словечко. Ему вдруг захотелось просто выплюнуть свой язык, чтобы наконец-то сказать это.
– Болдер! Она звала меня Болдером! – радостно воскликнул мальчик.
Животное под ним одобрительно загудело. Кит медленно набирал высоту и слушал.
– А как твоё имя? – спросил Болдер, осторожно наклонившись в сторону его здорового глаза.
Большой зрачок лениво посмотрел на дитя, и зверь сказал что-то на свой лад. Мальчик ничего не понял, но улыбнулся. Он никогда не видел кита так близко. Млекопитающее внушало страх и любопытство одновременно. Были в этом существе таинственность, угнетённость и мрачная красота.
– Ты не похож на тех китов, которых я видел на берегу. Вдали они казались такими маленькими. Папа постоянно говорил о том, что никогда не решится охотиться на вас, потому что вы очень опасные и громадные, но я не верил ему.
Он закрыл глаза и перенёсся обратно к печи.
– Отец долго не возвращался, а когда вернулся с пустыми руками, выглядел очень грустным. Он ничего не поймал. Папа сказал о чём-то маме, и весь вечер они шептались. У мамы были такие глаза, словно… гм… даже не знаю. – Мальчишка пытался доходчиво объяснить киту мамины эмоции. – Знаешь, однажды я увидел, как деревенские мальчишки подбили крошечную птицу, а потом издевались над ней. Мне было так жалко её! Прямо в груди щемило, – он демонстративно постучал кулаком по рёбрам и залился кашлем. – Ребята были старше, я плакал, но им было всё равно. Вот такие глаза были у мамы, как у меня тогда.
Болдер не видел этого, но глаза белого кита были полны тоски и грусти. В этих глазах скрывалась то ли неведомая болезнь, то ли понимание ребёнка, птички и матери. Возможно, он представлял дом Болдера в отдалении от других людей, старый, с заросшей травой крышей, ограждённый каменным забором, покрывшимся мхом, а где-то там далеко деревня, и эти бесстыжие мальчишки со ссадинами и синяками, в пыли от долгих прогулок разделывают маленьких птиц. И три скудные слабые яблони, отбросившие те самые листья, что гниют под ногами. Холодный ветер, как сейчас.
– Тем вечером я сидел, закутавшись в одеяло около печи, и ел ароматный кусочек хлеба, который мама купила на рынке день назад. Может он и не был таким свежим и засох, но я помню, как мне нравилось натыкать его на тонкую палочку и держать над огнём. Я тёплый и хлеб тёплый, а вокруг холодно. Сестра тоже сидела рядом со мной – шевелила угли, иногда подбрасывала ветки в пламя. Мне стало жалко её, и я отломил ей половинку, и мы сидели и смотрели, как горит в печи. Ах, точно! Помню, в то мгновение я ещё подумал, что классно было бы так насадить свинину, например. Я ел её один раз в жизни, но это было великолепно. Я, признаюсь, украл её у какого-то купца на рынке, когда он отвернулся. Стыдно, конечно. Это был совсем маленький ломтик, который я обвернул листьями и обмазал глиной, а потом засунул в пекло, пока мама вышла помочь отцу. Ночью, когда все спали, а огонь только затухал, я тихонько встал, вышел из дома и попробовал на вкус. Да, естественно, оно сильно подгорело, но ещё оставалось что-то, что можно съесть.
Вдруг у мальчика в животе громко заурчало, но Болдер даже не обратил на это внимания, ведь это было обычное дело, что он недоедал. Его ресницы облепили снежинки, он недовольно вытер руками лицо, смывая пролетевшие воспоминания. Дальше они летели молча. Снежинки становились всё крупнее и крупнее, пока вдруг не сменились градом. Сначала это были мелкие камешки, похожие на жемчужины, а затем комья в полкулака. Град с самого начала не понравился Болдеру. Он укрыл голову руками, потом снял пиджак, скомкал его и завязал на голове. Стало ещё холоднее. Кит заметно ускорился. Градины колотили его мощное тело изо всех сил. Болдер, пытаясь защитить голову от ударов, озадачился, каково же сейчас киту. Млекопитающее исполинских размеров спешило сквозь обстрел. Вероятно, град был неприятным испытанием на его пути. Некоторые ледышки попадали прямо на больной глаз, а альбинос недовольно гудел, неповоротливо лавируя правее или левее.
Рядом, словно брошенное копьё, пронеслась белая вспышка. Расходясь трещиной в небе, молния так же быстро исчезла, как и появилась. Запахло озоном, а потом Болдер почувствовал, как через его тело прошла звуковая волна, и каждый орган в его теле задрожал. В ушах загромыхало, будто небосвод вот-вот обвалится над головой. Инстинктивно мальчик поднял голову, совсем позабыв про град, душа ушла в пятки. Прямо на их пути тучи, похожие на очень мрачную сахарную вату, сбивались в торнадо, в котором вспыхивали разряды молний. Кит, заметив опасность, начал не спеша накреняться в бок, чтобы облететь вокруг, но шаровая молния резко преградила путь, и животное дёрнулось в сторону. Болдер потерял равновесие и с ужасом понял, что соскальзывает вниз. Взвизгнув, он раскинул руки, пытаясь зацепиться хоть как-то, но кожа синего кита была слишком мокрой и гладкой, поэтому мальчик за секунды соскользнул к краю морды. Пиджак снесло с головы парнишки, а ступни и колени потеряли опору.
– Мама! – закричал малец и полетел вниз.
Всё перевернулось перед глазами. Ветер легко подхватил ребёнка и, словно надоедливую пылинку, отбросил в сторону. Мальчик запутался, где верх, где низ: он находился в воздушном хаосе. Его трясло, переворачивало, швыряло, как попало. Это был ужасный шторм, сравнимый с бурями Юпитера.
Прожорливые грозы пытались попасть по нему, пока Болдер продолжал лететь в бесконечную бездну вниз. Заряженные костлявые змеи были так голодны, что в погоне за своей добычей сталкивались между собой, а потом, громыхая, растворялись. Мальчик от перегрузки стал терять сознание. Тьма заполонила всё вокруг, слух слабел. В последние мгновения ему показалось, будто он упал на что-то жёсткое, после чего его совсем вырубило.
Болдер открыл глаза. Мир показался ему каким-то серым, словно воспоминание. Он лежал у себя дома, закутанный в одеяло. Неподалёку сидела его сестра и сплетала ленточки. Мать чистила рыбу.
Мальчик взглянул на свою руку, провёл по волосам, замычал. Всё было как в тумане. Мысли формулировались в голове медленно, всё помутилось и поплыло. Несмотря на то, что в печи горел огонь и мальчик был под шерстяным овечьим одеялом, всё равно было холодно. Самым неприятным было то, что он не чувствовал своего тела. Он ещё долго смотрел на «несуществующую» ладонь, а потом зачем-то сонно спросил:
– А где папа?
Мама обернулась, легко улыбнувшись:
– Папа ушёл рыбачить.
– А разве его лодка не продырявилась? – переспросила сестра. – Я сама видела, какая там пробоина!
Лицо матери изменилось. Появилось волнение.
– Он одолжил лодку у Ньорда.
– У Ньорда Эрландсона?
– Да, – тихо ответила мать, пряча глаза.
У сестры загорелись глаза.
– Я слышала, у него семь лодок и три рыбьих лавки. Как же он богат! Теперь папа работает на него? Мы сможем наконец-то покупать больше хлеба?
Болдер стыдливо вспомнил украденный им кусочек мяса. Голод вечно нависал над их маленькой бедной семьёй. Папа каждый день приносил им рыбу, которую они продавали за копейки на рынке, а стыдливые остатки съедали вечером. Родители переселились ближе к берегу, чтобы было легче рыбачить, но это не была истинная причина их переезда. Они жили вдали от деревни. Болдер не раз ловил на себе косые взгляды местных, догадываясь, что их невзлюбили. Поэтому и рыба плохо продавалась. Тогда, рыдая перед маленькой убитой птичкой, он выслушивал, как ребятня обзывает его обидными словами. Убегая, чтобы спрятать слёзы, Болдер мельком слышал, как старухи перешёптывались:
– Проклятый род! Навлекли на себя беду!
– Ты про семью Вилмара?
– Да! Забыла, как он потревожил эльфов? А потом утонул. Говорят, его род и его самого за это прокляли.
– Да! Да! – закивала другая бабка. – А ты видела глаза сына его, Йона? Смотришь в его глаза – сразу видно плохой он человек!
– А дети его – Болдер и Улла? Заморыши какие!
Вспоминая это, у Болдера сжималось сердце. Возможно, если Ньорд Эрландсон заплатит им, то они хоть немного смогут зажить счастливо. За окном было пасмурно, и шёл страшный ливень. Мама обеспокоенно поглядывала в окно – не идёт ли Йон? В такую погоду наверняка разыгрался шторм.
Мальчика потянуло обратно на подушку, и он снова провалился в глубокий сон. В какой-то момент ему показалось, что холодный ветер треплет его за волосы, а горло начинает вновь раздирать. Стало жарко, заныла голова. Болдер во сне мотал ею по подушке, переворачивался с боку на бок. Он будто хотел вырваться из очень липкой паутины. Вдруг на секунду он стал свободен, когда чья-то холодная ладонь коснулась его лба. Больной открыл заслезившиеся глаза и размыто увидел маму, обеспокоенно склонившуюся над ним.
– Да у тебя жар! – воскликнула она и куда-то отбежала.
Болдер снова закрыл глаза и услышал, как Улла подошла к окну и, немного помолчав, прошептала себе под нос:
– Почему папа не возвращается?
Капли барабанили по окнам так громко, что больная голова воплощала всё во сне, в больном бреду. Мальчик проснулся от того, что резко распахнулась дверь и холод тут же заполнил дом. Только он хотел взглянуть, кто пришёл, как открыл глаза и очнулся вновь среди небесной пустоши.
Сердце забилось чаще, Болдер подскочил и понял, что это были только его воспоминания, а он снова летел на ките. Похоже, что альбинос опомнился и поймал падающего мальчика своей головой, и они продолжили вместе свой путь в неизвестность.
Ребёнок огляделся по сторонам и с облегчением заметил, что теперь они летят в тишине, а торнадо далеко позади.
– Спасибо, – сказал Болдер. – Спасибо большое!
Кит запел.
– И всё-таки, где мы? – спросил он, но его друг не ответил. – Я вспомнил, что лодка отца была повреждена, и он, чтобы продолжить ловить рыбу, решил работать на самого богатого человека в нашей деревне, – вдруг заговорил он. – Но… но буквально в первый день работы был шторм. И папа… утонул. Я был сильно болен, постоянно спал, но я точно помню, как в наш дом ворвались разбойники Эрландсона и рассказали об этом, потребовав оплатить стоимость лодки. У нас не было денег. Мама уговорила их об отсрочке.
События, как кадры в киноплёнке, сменяли друг друга в памяти, и следующее мальчик вспоминал с чувством страха и волнения, словно вот-вот вывернется наизнанку.
– С каждым днём из нашего дома пропадало по одной-две вещи – мама уносила их и продавала. Со мной сидела сестра, а я смотрел, как весь день она плачет, а по вечерам – как они плачут вдвоём. Я тоже иногда плакал. В доме было как-то не так без папы. И я не говорю, что еды у нас больше почти не появлялось, просто на душе был такой ком. Я помню, как пообещал им, что когда поправлюсь, то обязательно наловлю много рыбы, и если что-то случится, то обязательно защищу их.
Снег прекратился. Они летели под сплошными светло-серыми тучами. Здесь было гораздо спокойнее, чем там, где они пролетали до этого. Удивительно было то, что на такой высоте был штиль. Болдер откашлялся, шмыгнул носом и, вытирая слёзы, захрипел:
– Но когда Ньорд потребовал деньги рано утром, у нас их было не достаточно. Он дал нам последний шанс – расплатиться до вечера. От Эрландсона омерзительно пахло тухлой акулой.
Мальчик обессилено лёг на кита, перевернулся на спину и уставился вверх. Именно такое небо он запомнил, когда мама и сестра закутали его в тряпки и несли по холмам.
– Мы бежали. Бежали далеко, чтобы нас больше никогда не нашли.
Мама несла его на руках, крепко прижав к груди, пряча от ветра, а Болдер изо всех сил старался не соскользнуть в заманчивые грёзы. Его глаза слипались, тело слабело.
– Давайте отдохнём, – сказала мама, и мы остановились. – Болдер, – положила она ему руку на лоб, – держись, мой милый. Скоро мы будем в безопасности. Болдер?
Мальчик не смог открыть тогда глаз, но он попытался ответить. Однако голос не слушался.
– Болдер! – позвала его мать, а сестра обеспокоенно посмотрела на них. – Эй!
Сын чувствовал, как замерзают его руки и ноги, как голоса становятся всё глуше и глуше. Всё неумолимо быстро немело. Мальчика знобило. Каждый вдох давался ему с большим трудом. А потом он не чувствовал ничего, не слышал ничего, не видел ничего.
– Кит, – позвал мальчик. – Скажи честно, неужели я умер?
Млекопитающее подало голос.
– Я умер, – повторил Болдер, – я умер.
На глазах появились слёзы. Он свернулся в калачик и тихонько зарыдал, обхватив руками колени. Неужели эти небесные просторы – чистилище? А кит – проводник? Всё смешалось между собой. Мальчик уже потерялся, где реальность, а где воспоминания, где бред от болезни. Он посмотрел на свою руку, сжал и разжал ладонь и осознал, что больше не увидит ни мать, ни сестру. Хотя, наверное, быть может, где-то здесь пролетал его отец на таком же ките? На всякий случай Болдер приподнялся и огляделся, но горизонт был чист. Мальчуган дёрнулся и подполз к левому здоровому глазу.
– Кит! Кит! Не мог бы ты отвезти меня, пожалуйста, к моему папе?
Животное согласилось и ускорилось. Пока они летели навстречу отцу, Болдер вспоминал, что приключилось с ним в его жизни, а потом он понял, как нравилось ему жить. Несмотря на все проблемы, на все неприятности, что приключались с ним или его семьёй, он старался наслаждаться каждым мгновением, каждым вдохом, и даже единственным кусочком подгоревшего в огне мяса. Он помнил свою деревушку неподалёку от Датского пролива, свой двор, свой дом, сестру, своих прекрасных мать и отца. Его семья голодала – ну и что? Болдер был счастлив, что они несли это бремя вместе. Он был рад сознавать, что, несмотря на то, что о его родне ходили слухи, его запомнят надолго. Мальчик был счастлив, что последнее, что он слышал – это голос матери, а последнее, что видел – красивое пасмурное небо, растянувшееся от севера к югу да от востока к западу. Он старался вспомнить всё, что было так дорого ему, как та избитая птичка.
Болдер сидел, смотрел вперёд и вспоминал, пока впереди не показался укутанный туманом парящий совсем небольшой островок. Трава на нём была белая, серые яблони красовались белыми листьями, а рядом стоял маленький белый дом: точь-в-точь, как его родной. Кит просигналил, что они приплыли, но Болдер уже стоял наготове, заворожённый, прикованный взглядом к одной точке – к дому. Он надеялся, что дверь скрипнет, откроется и выйдет папа, чтобы встретить его.
Синий кит подплыл к самому краю и замер, провожая пассажира на остров. Болдер очарованно прошёл к правому борту, а потом неуклюже спрыгнул на жёсткую сушу. Сделав несколько неуверенных шагов, он очнулся, обернулся и посмотрел в больной глаз кита.
– Спасибо, что спас меня, – дрожа, пролепетал он, а кит завыл. – Счастливого пути тебе!
Кит махнул хвостом и поплыл вверх, а мальчик долго провожал его глазами.
Он подождал, когда кит сольётся со светлыми тучами, развернулся и волнительно сделал ещё один шаг навстречу дому. Потом ещё один.
Шаг, шаг…
В конце концов, он сорвался с места, побежал к двери, и вдруг заметил, что отцовской лодки нет. Мальчик взялся за ручку, потянул и шагнул в дом. Всё было белое, как пух. На столе дымила задутая свеча. Значит, папа недавно был здесь!
Болдер закрыл дверь, сонно зевая, подошёл к кровати, лёг и укутался в одеяло. Он подождёт его здесь. Наверное, папа ушёл на рыбалку. Он прижал колени к груди, укрылся с головой одеялом, оставив только лицо, и прижал руки к себе. Впервые за всё время, проведённое в этом мире, он согрелся. Тепло и любовь разлились по его телу, как тёплое молоко.
Источниу фото: https://fb.ru/
«Я не жалею ни о чём, – думал он про себя, как только его глаза закрылись сами собой. – Ни об ошибках, ни о печали, ни о счастье. Если это случилось со мной – значит так и должно быть». Болдер представил, как он спасает бедную птичку, разгоняет мальчишек, поднимает маленькое пушистое создание на ладошках и отпускает в небо, а на душе его становится легче. Его больше ничего не тяготило и не угнетало. Он представил, как возвращается домой: мама приготовила еду, сестра опять обзывается, а папа рассказывает им про китов, которых видел во время рыбалки. Это было прекрасное ощущение постоянства жизни, это были сладкие минуты детства Болдера.
Это было его время жить.