Титаны Чернобыля. Что такое «чернобыльский загар», когда ты начинаешь «светиться», какой была чернобыльская эпопея на самом деле и без ретуши
35 лет назад, в ночь на 26 апреля 1986 года на Чернобыльской атомной электростанции взорвался реактор РБМК-1000 энергоблока № 4. Произошла одна из самых больших экологических катастроф в истории современного человечества. Её последствия ощущаются до сих пор, и до сих пор она забирает жизни людей, пострадавших от этой аварии.
Но последствия могли бы быть намного масштабнее и страшнее, если бы не мужество людей, вставших на борьбу с вышедшей из-под контроля атомной магмой. Их были многие тысячи – пожарных, инженеров, техников, солдат, офицеров, лётчиков, медиков – тех, кого мы стали звать ликвидаторами, очистив это страшное слово от ужасного его первоначального смысла и сделав символом высокого человеческого подвига...
Рассказывает командир 21 полка химической защиты полковник Александр Николаевич Степанов. Именно его полк работал на ЧАЭС почти сразу после того, как атомный пожар был потушен, а точнее – ушёл внутрь руин, грозя новым взрывом...
«…Для меня Чернобыль начался в Заполярье, в Алакурте, где я служил начальником службы РХБЗ 54-й мотострелковой дивизии. О том, что произошла авария, мы узнали очень скоро. Мы были профессионалами и хорошо понимали, что значит взрыв реактора. Там меня в конце июля и застал приказ о назначении командиром 21-го полка химической защиты Ленинградского Военного округа.
До переброски в Чернобыль полк располагался в Ивантеево, под Валдаем, и был укомплектован солдатами-срочниками. 8-9 мая 1986 года полк вместо срочников получил приписной состав – солдат, призванных из запаса, русских мужиков из Карелии, Вологды, Череповца, Пскова, Новгорода. Всего тысяча пятьсот человек. Одиннадцать рот. Два батальона специальной обработки, один – инженерно-технический, рота химической и радиационной разведки и МТО. Вот в этом составе полк и был отправлен в район Чернобыля.
15 мая прибыл в Коростень и буквально через пару дней включился в операцию по ликвидации последствий аварии. Я принял полк 1 августа и командовал им до 6 ноября 1987 года. ...Тут нужно сказать, что с первых дней и до декабря 1986 года ликвидация последствий аварии на ЧАЭС была возложена на министерство обороны и именно армия вынесла на своих плечах и руках страшный груз этой катастрофы. Да-да, именно на руках.
Очень многие работы приходилось выполнять вручную, совковыми лопатами, потому что в условиях разрушенной станции никто кроме человека просто не мог с этим справиться. Кроме того, в условиях радиации большинство электронных устройств отказывалось работать. Поэтому главным «инструментом» ликвидации последствий чернобыльской аварии стал солдат химических войск с обычной совковой лопатой…
Полку досталась фактически самая опасная зона станции – крыша турбозала и прилегающая к нему территория, первый и второй напорные бассейны. Отдельной задачей была очистка крыши третьего блока, где работали только добровольцы. Кроме того, мы работали на заводе «Юпитер», на других объектах.
Это была тяжёлая методичная работа. Вся территория станции была где сильнее, где слабее заражена радиоактивными материалами. Иногда это просто были куски ТВЭЛов, выброшенные взрывом из реактора, иногда просто радиоактивная пыль. И всё это нужно было собрать в специальные контейнеры, захоронить в специальных могильниках и дезактивировать освобождённую территорию. Если говорить конкретно, то территория станции, её рабочие зоны были засыпаны щебнем. Вот этот щебень нужно было собрать в специальные контейнеры и вывезти, а на его место засыпать «чистый» щебень, где нет щебня – снять зараженный слой земли, около 10 сантиметров, и после этого залить всё бетоном.
Особая задача – крыша третьего блока. Фактически это была единая крыша третьего-четвёртого блоков. Но там, где раньше был четвёртый блок, зиял огромный провал, на дне которого находился разрушенный реактор, в котором продолжалось горение. Вся крыша была густо засыпана спёкшимися кусками ТВЭЛов – урано-плутониевой смесью и графита. Каждый такой кусок излучал тысячи рентген в час. И нужно было их как-то убирать. В условиях такой страшной радиации ни одна электрическая система не работала. Способ был единственный. Солдат с лопатой.
Перед выходом на крышу солдату, одетому в импрегнированное обмундирование – форму со специальной противорадиационной и противохимической пропиткой, ставилась конкретная задача – расчистить конкретное место. Затем он облачался в тяжёлый свинцовый фартук и по команде старшего выбегал из укрытия – бетонной «будки» выхода на крышу, добегал до назначенного места, цеплял на лопату кусок ТВЭЛа, сбрасывал его в пролом четвёртого блока и бежал обратно. Время работы – двадцать-тридцать секунд.
После чего его отправляли вниз, в безопасную зону, а на смену шли следующие. На этом участке работали только добровольцы. Всего мы здесь отработали месяц. За эту работу всем участникам заплатили в тройном размере. Обычный оклад солдата в полку – двести пятьдесят рублей. Старшим здесь был капитан Александр Черных. И это была воистину адская работа!
Сейчас много разного пишут о тех событиях. Некоторые «эксперты», которые ни дня не были на станции, рассказывают «ужастики» про то, как СССР чуть ли не тысячами губил ничего не понимающих людей в чернобыльской зоне, используя их как смертников на ликвидации аварии. Это бред! Людей мы берегли.
Максимальная считавшаяся безопасной доза была определена в двадцать пять рентген за три месяца службы. За сутки не больше двух рентген. Все до одного солдата и офицера имели индивидуальные дозиметры, всем постоянно разъяснялась опасность и правила поведения. Вёлся каждодневный учёт. Перед началом любой работы обязательно проводилась радиационная разведка местности. Исходя из её данных, определялось максимально допустимое время работы.
Допустим, радиация в районе работ составляет 50 рентген в час. Это значит, что солдат может здесь работать меньше двух минут. Так и работали по секундомеру. Пока одни работают, другие ждут своей очереди в укрытии. Укрытиями обычно являлись подземные сооружения станции – водозаборные станции, хранилища разные и т. п. Там тоже «фонило», но намного слабее, чем наверху.
Работали в три смены с семи утра до полуночи. В смене триста пятьдесят человек. Каждую смену отвозила и привозила обратно специальная автоколонна. Когда солдат набирал двадцать один, двадцать два рентгена, мы снимали его со станции и переводили на хозработы. Обеспечивать работу других. Это позволяло и «не добирать» максимальную дозу, и нормально обеспечивать работу тыла.
Люди, отработавшие на станции, отлично понимали, как важно обеспечить тех, кто там работает, всем необходимым. Раз в два месяца формировалась команда из тех, кто «выбрал» дозу, и их отвозили на аэродром, откуда отправляли бортом домой. Обычно этот же борт привозил пополнение.
Отправлять к нам старались взрослых мужиков. Тех, кому за тридцать, у кого уже есть дети. Почти как у спартанцев на войну. Молодёжь не отправляли. При этом среди пополнения было немало добровольцев. Многие вызывались ехать сюда, искренне желая быть полезным своей стране. Тогда такой патриотизм был массовым явлением.
Другие приезжали заработать. Как я уже сказал, платили солдатам достаточно высокие по тому времени деньги, и желающих заработать было немало. Трусов не было. За всё время я лишь одного старлея отправил из полка, который уклонялся от поездок. И за всё время работы на станции мы потеряли только одного человека. И то по глупости. Работали внутри станции в помещении, примыкавшем к четвёртому реактору. Укрепляли защитную стену, и один солдат решил посмотреть в реактор – услышал, что в нём продолжается горение, захотел посмотреть на «атомный огонь» и высунулся из-за укрытия, а там, прямо за укрытием, – запёкшийся «язык» расплава урано-плутониевой смеси больше десяти тысяч рентген в час! Ему сразу плохо стало, и через неделю он умер…
Вообще, было очень странное ощущение. Вокруг солдаты, которым за тридцать, у многих на висках и в усах седина, и возникало ощущение, что ты словно на Отечественной войне, на фронте. Работали люди героически. Все. Независимо от должностей и званий.
Сейчас принято ругать замполитов, мол, были тунеядцы, только языком болтали. У меня в полку было двадцать четыре офицера политработника, и все выезжали на станцию руководителями работ. Замечательные ребята. Мой замполит полка Виктор Деникин – отличный офицер и организатор. И, кстати, дальний родственник генерала Антона Деникина. Такая вот любопытная история.
Обеспечивали нас по первому разряду. Страна давала нам всё, что могла. На столе у нас была и осетрина консервированная, и красная рыба, и икра. Много соков и минеральной воды. К тому же повара у нас были настоящие профессионалы. Один, помню, до прибытия к нам был коком на круизном лайнере «Михаил Лермонтов», так он готовил так, как не во всяком ресторане смогут.
И вот ведь интересная деталь. Постоянно обращался ко мне с просьбой отправить его на станцию. Мол, неудобно, все ребята там были, радиацию хватали, а я за их спинами отсиживался. Не могу так. Отправьте на станцию! Уговорил. Перед отъездом дал ему отработать несколько смен. Вот какие люди были!
В полку было три бани, и после каждой смены люди могли нормально помыться, попариться, отдохнуть. Рабочая одежда после каждой смены дезактивировалась на специальной станции, и солдат всегда получал только «чистую» форму.
В районе станции и вокруг неё действовал жесточайший сухой закон. И я считаю это правильным решением. Меры наши люди не знают, разреши им выпивать «от радиации» – не остановишь. А от выпивки до ЧП один шаг. Нигде в районе спиртное не продавалось. Только в Киеве. Следили мы за этим очень строго. Любого употребившего сразу выгоняли. И это было самое страшное наказание для человека – быть выгнанным из полка.
…Говорят, что радиация не имеет ни цвета, ни запаха, ни вкуса и что её не почувствуешь. На мой взгляд, это не совсем так.
Радиация имеет свой вкус и свои ощущения. При работе в зоне радиоактивного заражения во рту очень скоро появляется металлический привкус. Потом на коже возникает ощущение, что ты находишься на ярком солнце. Даже когда небо затянуто облаками. Затем возникает сухость в горле и характерные «радиационные» кашель и осиплость.
Сидишь на совещании, словно в доме престарелых, – кругом все «кхекают» и голоса как у алкашей со стажем. Всё время хочется пить. Есть ещё один признак, но он уже означает, что ты схватил серьёзную дозу – понос. При одноразовом облучении свыше десяти рентген сразу возникает тяжелейший, неостановимый понос, который буквально выворачивает человека наизнанку. Видимо, поражается слизистая стенок кишечника.
За нами была закреплена южная зона, начиная с так называемой «Красной площади», где до аварии были хорошие цветники, а к моему приезду – «гималайские» горы бетона, металла, техники, земли.
И вот потихонечку, метр за метром, за двадцать четыре дня «Красную площадь» эту с гималайскими горами сделали ровной, вывезли весь грунт зараженный, завезли свежий грунт.
Работали скреперы, бульдозеры, потом грейдерами все ровняли и клали на свежий грунт бетонные плиты, а поверх плит – холодный асфальт. Моя первая работа на станции начиналась с «Красной площади», возле моста через канал.
Я удивлялся: как можно было в кратчайшие сроки, никого не подгоняя, а зная одно – «надо!» – выполнить такую работу... И организованность была высочайшая, и люди знали что делать, и материал шел. И всё делали, чтобы быстрее подобраться к четвертому блоку.
Подошли. И пришлось нам дедовскими способами – вениками – подметать всё это, собирать с помощью трактора «Беларусь», потом сгребать лопатами и сбрасывать в контейнеры. В тракторе была освинцована кабина. Бойцы работали в нем где-то три-пять минут, потом выбегали, и следующие садились... В то время у меня через пятнадцать дней происходила замена людей. Но ни одного случая получения радиации сверх нормы не было, мы регулировали это, старались не «пережигать» людей. Очень трудно было с трактористами и крановщиками. Крановщики по семь минут только работали на укладке плит.
Ну а возле развала... Надо было пробежать где-то метров сто пятьдесят, подмести быстренько, бросить веники и убежать назад. Другая группа уже то, что подметено, лопатой сгребала в контейнер, потом это все грузилось и вывозилось. Зону первого, второго, третьего и четвертого энергоблоков мы закончили где-то в ноябре месяце.
Затем нас перебросили на Рыжий лес. Определили энное количество гектаров леса и поставили сроки: убрать это к 23 февраля 1987 года, ибо там надо было проложить железнодорожную ветку для подвоза оборудования.
Лес был рыжий, а в районе стройбазы – практически цвета кофе. Но не мы валили Рыжий лес, а другие, с помощью ИМРов (инженерная машина разграждения), другой техники. Они его повалили кое-как, создав бурелом, а мы делали мартышкин труд. Не надо было этого делать, надо было оставить лес таким, каким он был, чтобы легче подходить к нему и срезать. Мы бы производительность в пять раз больше имели. А его навалили, наломали, как на картине Шишкина. Мотивировали тем, что если будем мы его валить, то посыплется елка рыжая и загрязнит обмундирование и все прочее. Но я уверен, что сделали хуже. Все равно деревья надо было из земли выкорчевывать, таскать, рубить их. Потом рыли котлованы невдалеке, в двух-трех километрах от повала, и все это дело закапывали в глубокие котлованы, зарывали и сравнивали с землей.
Помню, в один из дней мы выехали на «эрхээмке» на разведку у второго бассейна. В машине начальник химических войск МО генерал-полковник Владимир Карпович Пикалов, я, дозиметрист – парень из МВТУ и водитель. У самого бассейна РХМ вдруг заглохла и встала как вкопанная. Водитель пытается запустить машину, но она вообще не реагирует ни на что. Проходит минута, полторы, я понимаю, что ситуация чрезвычайная. Распахиваю люк, Пикалов хватает меня за рукав: «Ты что?».
Я командую: «Все за мной!» И выпрыгиваю из машины. Владимир Карпович без слов лезет за мной. Когда все оказались на земле, командую: «Бегом!» И бросаюсь бежать к рубежу, с которого мы выехали. А это метров триста! Хорошо, что нас увидели и сразу отправили машину на встречу. Где-то на середине нас подобрали, вывезли. Потом зацепили РХМ, вытащили. Стали разбираться, и оказалось, что мы заехали на место, где радиация была такой, что пластины аккумулятора просто осыпались. Вот там мы сразу схватили по двенадцать рентген…
Мне как командиру приходилось скрывать свои рентгены. Иначе бы я полком и полгода не прокомандовал бы. Реально к концу срока я нахватал семьдесят пять, но записал, как и все – двадцать пять. Под конец я уже сам слегка «светился».
Помню, мы выезжали из зоны, я провожал генерала, прилетавшего с проверкой из ЛенВо. Обычно я проезжал «рамку» проверки, не вылезая из УАЗа, и проблем не было. А тут вышел покурить и случайно подошёл к рамке. Она как зазвенит, синие лампы-мигалки загорелись, ко мне со всех сторон милиционеры побежали. Радиация! Стали проверять машину – всё в порядке. Направили прибор на меня, тут он и зазвенел. Ну показал им удостоверение. Честь отдали, пропустили, но смотрели как на смертника, наверное. А генерал всю дорогу до Киева в углу салона просидел и вылезая, прошипел мне, мол, облучил его, бедного…
Вообще, иногда некоторые приказы начальников отдавали откровенным авантюризмом. Приходилось прикладывать усилия, чтобы доказать бессмысленность их и отменять. Но не всегда это получалось.
Я до сих пор считаю, что человек, отправивший людей водружать флаг на трубу, совершил преступление.
Ни малейшего смысла в этом поступке не было. Никто «сверху» такой команды не давал. Это была его личная инициатива. Возможно, у него притупилось чувство опасности, не знаю. Но добровольцы, отправившиеся на эту операцию, схватили страшные дозы. Насколько я знаю, почти все они уже ушли из жизни.
Зона в радиусе 30 километров вокруг станции была оцеплена колючей проволокой. Все население было выселено. По зоне передвигались только милицейские патрули. На всех выездах из зоны были развёрнуты пункты проверки и дезактивации. Каждая машина проверялась приборами, и в случае необходимости её тут же отправляли на дезактивацию.
После окончания работ вся техника, работавшая в зоне, была там же захоронена. Легковые автомобили захоронили в могильниках, а краны, «КамАЗы», трактора собрали на специальных площадках и оцепили колючей проволокой.
Там, в этих могильниках, чего только не было. Например, в районе Припяти под радиацию попали склады Райпотребсоюза. Я был на одном – огромные ряды импортных холодильников, стеллажи магнитофонов, телевизоров японских. И всё это вовсю «фонит». Всё это свозилось в могильники и закапывалось.
А ещё брошенные деревни и город Припять, из которого люди уехали, бросив всё. Конечно, это был огромный соблазн для мародёров. Помню, при нас поймали и судили одного майора из одесского полка гражданской обороны, который под шумок загрузил телевизорами и холодильниками грузовик и попытался его вывезти в Одессу. Можно представить, что было бы с теми, кто приобрёл бы такой холодильник…
Вообще, работы милиции хватало. И мародёры, и всякого рода авантюристы, и сумасшедшие – кто только в зону не лез. А ещё местные жители. Особенно пожилые, кто тайком пробирался в свои дома и оставался в них жить. Вытащить их оттуда было просто невозможно, и постепенно на них махнули рукой. Вот это истинные «сталкеры» Чернобыля. Помню, одна старушка выходила к дороге и у проезжающих солдат спрашивала, сколько сегодня в воздухе «рейганов»? В смысле рентгенов…
…Самым трудным для меня было отвечать моим солдатам на вопрос, а что с нами будет потом? Потому что ответа на него у меня не было.
Мы выполняли свой долг перед Родиной. Но что будет потом – не знали. Как скажутся эти двадцать пять рентген? До сих пор нет единого понимания воздействия радиации на организм. Это очень индивидуальное дело.
Я знаю нескольких ребят, кто в Чернобыле полностью излечился от астмы. Просто забыли о ней. И также знаю диагноз «милиарный туберкулёз», от которого умерло несколько ликвидаторов, когда человек сгорал буквально за две недели от внезапно открывшегося туберкулёза.
По моим личным данным, за эти двадцать пять лет от различных болезней умерла почти треть чернобыльцев. С одной стороны, вроде бы и люди это уже немолодые. Уже в 1986 многим было за тридцать. Но и не старики. Понятное дело, что Чернобыль здоровья никому не добавил и все льготы, полагающиеся ликвидаторам, заслужены. Одно знаю точно – я ни минуты не жалел и не жалею, что в моей жизнь были эти пятнадцать месяцев этой трудной и чрезвычайно опасной работы...».
P. S. ...Полтора года назад мой отец Владислав Иванович скончался от болезни, причиной которой была признана работа в зоне ЧАЭС в том страшном году. Чернобыль его догнал...
Фото предоставлены автором, tadviser.ru