Максим Севриновский: «Надо играть для Неба»
Актёр — магическая профессия. Непонятно почему лицедейство когда-то приравнивалось к греху, ведь актёрство не нарушает заповедей. Наоборот, актёры, обладая тончайшей нервной организацией могут слышать то, что не слышат другие и, видеть, то, что не подвластно остальным. Театр — это изображение действия, в котором актёр как музыкальный инструмент, либо звучит как скрипка Страдивари, либо нет. Актёрство есть талант перевоплощения, талант проживания чужой судьбы, чужого характера. Каждый раз быть разным, уметь брать правильные ноты, уметь правильно звучать. Малейший сдвиг в тоне и уже меняется смысл.
Всегда интересно наблюдать, как затейливо рисует актёрский «мел судьбы».
Максиму Севриновскому 36 лет, и он настоящая звезда без многообещающих приставок «молодая». Учился на актёрском в Щуке, закончил режиссёрский факультет ГИТИСа. У него два театральных дома, он играет в двух театрах – Вахтанговском и ОКОЛО.
Севриновский обладает неповторимым талантом и энергией, он характерный и разноликий актёр. Роли Максима ранят и влюбляют в театр, каждый его образ содержит что-то личностное. Актёр способен существовать в широком диапазоне образов – царь Ирод и король Ричард, клоун или наш современник, а может вообще в массовке с папочкой ходить, если ему интересно. В беседе с ним возникает ощущение наполненности, когда есть о чём поговорить, и разговор может быть нескончаемым. Когда вопросы к нему не убывают, а возникают новые.
Что значит быть востребованным, как быть в потоке, как играть то, что не нравится, к кому обращается Максим со сцены, как не принимать дары неба за свои собственные достижения, успех как результат веры в мечту — обо всём актёр рассказал в интервью.
Максим, расскажите о себе, откуда вы, из какой семьи? Когда и как вы решили стать актёром? Как возникло это желание, чем оно было обусловлено? Внутренний голос, чей-то пример, кто-то подтолкнул?
Думаю, что от мамы, она вела театральный кружок в школе, отвечала за праздники. Помню, лет в семь я выступал в пионерском лагере, участвовал в небольших постановках, танцевал. У меня получалось хорошо, я не стеснялся. Старший отряд готовил сказку про Федота-стрельца, и у них сломал ногу король, которого играл вожатый. Они прибежали и говорят, а давай мы тебя посадим. Спектакль должны играть уже завтра, роль учить некогда, а ребёнок что бы ни говорил, всё звучит обаятельно. Они меня ввели, рассказали, что делать, а поскольку что-то из текста я не успел выучить, спрятались за трон и мне подсказывали. В общем, это было находчивым решением режиссёра, идея имела успех.
В детстве у меня было две мечты — стать футболистом и актёром. Приятель отца, футбольный тренер, увидев, как я мяч во дворе гоняю, сказал, что так нельзя научить по мячу бить, в смысле, что я одарён. Мы пошли с бабушкой друга в ЦСКА, я сразу там забил много голов и меня взяли, а друга взяли в нагрузку, так как он вообще не увлекался футболом. Но поскольку туда нас привела его бабушка, и было понятно, что водить нас будет только она, потому что далеко от дома, то, когда моему другу стало совсем неинтересно, то и сопровождать меня тоже стало некому. Родители мои работали, и на этом моя футбольная карьера закончилась.
Как долго можно существовать в одной роли? Речь не о возрастном ограничении, а скорее про внутреннюю усталость.
Ты можешь не уставать, потому что внутри роли меняешься, как и твоё мироощущение, отношение к каким-то вещам меняется. Роль всё время как-то видоизменяется. Спектакль в современном театре – это режиссёрское произведение, что поставили, то и сыграешь. Я мало верю, что спектакль может сильно улучшиться со временем. Комедия, пожалуй, единственный жанр в этом отношении, она может обрасти шутками. Комедия может взлететь, потому что нашутили ещё 50 шуток, а с чего драма будет улучшаться? Драматическая история может улучшиться максимально на 20%.
Есть роли, которые тебе нравятся, которые тебя греют, и ты вряд ли от них добровольно откажешься. Если ты устаёшь, и возникает внутренняя усталость, значит, с какого-то момента тебе перестаёт это нравиться.
Вы учились в Щукинском театральном институте. Сразу пришла вера в себя, уверенность в своих силах, своём предназначении, или набивали шишки?
Когда поступаешь, ты ещё ребёнок, тебе 19-20 лет, и ты сильно переживаешь. В тебе так много романтики, абсолютно незамутнённой веры, отношение к театру как к чуду, чувствуешь такой трепет внутри себя. Эти ощущения на самом деле правильные – вот сейчас-то всё и начнётся.
Когда поступаешь в первый раз, у тебя такое чувство, что тебя должны увидеть. У всех молодых людей, которые болеют театром, оно есть. А когда тебя не берут, происходит слом. Меня же не брали. Ну, не берут, потом идёшь готовиться и ещё раз поступаешь. Это сложно и даже страшно. Когда человек молодой, он очень чисто к этому настроен, и конечно, это удар кувалдой по башке. Более старшим, когда много пережил, не так катастрофично, а когда молодой, то неизвестно как организм отреагирует на стресс.
Я себя ни с кем не сравнивал. У меня не было уверенности, что поступлю, наоборот, казалось, что буду поступать ещё 15 лет. Мне настолько нравился процесс, что я никогда не думал, получилось ли хорошо, был полностью увлечен учёбой.
Каким был ваш путь в Вахтанговский театр? Тернистым или шли по лепесткам роз? В том смысле, что вас там ждали, пригласили, или вы сделали шаг в этом направлении сами?
Был набор в студию Вахтанговского театра, и я просто пришёл.
В Вахтанговский попал чудом, в Театр ОКОЛО чудом. Я мечтал именно об этих двух театрах. Конечно, я ходил, показывался, добивался, но то, что, в конечном счёте, так случилось – повезло. Хотя очень много проделал для этого, прошёл целый сложный путь. Понимаю, что помимо того, что я очень сильно старался, ещё что-то сверху помогло.
Скажу такую вещь, в которой убежден. Большую роль играет случай. Знаю людей, которые поступили сразу, выпустились, и у них пошло. Но также знаком с очень многими безумно талантливыми людьми, которым не повезло так, как надо. Вопрос случая играет решающую роль, и в этом заключается другая сторона профессии.
Я знаю состояние, когда ты нигде, и поэтому могу об этом говорить с позиции опыта. Никогда нельзя сходить с ума, какой ты есть молодец. Какие-то судьбоносные моменты случились независимо от меня, когда ты, например, зашёл на 10 минут попозже в эту дверь и всё пошло по-другому, чем если бы на 10 минут пораньше. Надо понимать, что в этом есть чудо, подарок, тебе повезло.
Мне кажется, об этом надо думать, чтобы не терять головы и оставаться открытым по отношению к другим. Так важно быть за это благодарным, не терять головы, быть в адеквате, стараться самому что-то делать, играть, и помогать всем, кому можешь помочь.
Самоирония — спасающая вещь, когда ко всему относишься с юмором, и к плюсам, и к минусам, и к победам, и к неудачам. Своеобразный юмор, самоирония есть и в нашем интервью – мы сидим в Ульяновской комнате, я с умным видом что-то рассказываю, хотя мне всегда советовали на интервью врать, говорят так ты интересней и за умного сойдёшь.
Быть самоироничным сложно, но хотя бы это то направление, к которому стремишься.
Плыть по течению или взять боевой топор и идти на мамонта, какая позиция вам ближе. Как актёр вы ждущий новых ролей или ищущий их?
В Вахтанговском театре существует система заявок, мы находим группу, режиссёра, подаём заявку. Если это талантливо, то нас могут пропустить. Другими словами, если у меня есть желание, то можно самому попробовать это сделать или найти режиссёра, который может это сделать.
На сцене вы 100% персонаж?
Ну, иногда отлетаешь. Особенно я это чувствую в Ричарде III. Поначалу думал, что не доиграю спектакль, было такое ощущение, когда физически не хватает сил, дыхания, и понимаешь, что не очень контролирую ситуацию. Сейчас уже чуть легче, такие мысли уже редко посещают, и тело научилось распределяться. Раньше помню, ползу и думаю, наверное, это конец, и всё закончится.
Сейчас всё равно тяжело, потому что находишься на каком-то актёрском пике, но страха, что у тебя не хватит сил, уже нет. На самом деле ты просто не знаешь своих возможностей.
Многих молодых актёров сейчас называют восходящими звёздами, что этот комплимент превратился в дежурный и малозначащий. Но на вас устремлены взгляды, от вас чего-то ждут, не мешает вам возникающее в связи с этим напряжение, или вы его не чувствуете?
Вообще скажу секрет (могу быть неправ). Есть роли, в которых у тебя есть тема для высказывания. Если она тебя сильно волнует, то должна быть главной мотивацией твоего выхода, тебе должно быть вторично, как это воспримут. Потому что если происходит по-другому, то возникает зависимость от того, чтобы понравиться. Если роль позволяет, то высказывание должно быть важнее, чем всё остальное. Ты разговариваешь не с залом, а должен разговаривать с кем-то сверху. Надо играть для Неба.
В своём возрасте я формулирую так, что разговор приобретёт другое качество, и тогда людям это будет интересно, это будет что-то подлинное. Именно в этом есть счастье театра, в возможности высказаться, поговорить. Если ты с собой честен, то не так зависишь от того, как тебя воспримут. Если я искренен, то защищён. Но не все роли, конечно, дают, возможность тематического высказывания.
Мне сказали, что на меня покупают билеты, но я этого не чувствую, но понимаю, что есть ожидания. Тут надо чётко осознавать, зачем ты это делаешь? Что тебя держит? Например, если ты попадаешь в ситуацию, когда если бы ты был режиссёром, то сделал бы по-другому. На какие-то вещи ты повлиять не можешь, когда играешь. За какие-то моменты, как актёр, я отвечать не могу, только за себя. Меня поставили – я сделал. Иногда могу пытаться что-то доказать, спорить, а иногда это бесполезно, и будет так, как придумано.
Как вы работаете над ролью? Вопрос был бы банальным, но после Ричарда, Войцека не задать его невозможно.
Когда я выхожу на сцену, у меня есть точная чёткая цель, мотивация, что я про это хочу сказать и мне все равно как, но я это скажу, и мне не будет важно, как это воспримут. Мотивации могут быть разными. Есть мотивация персонажа: он так чувствует, так ты чувствовать не можешь, но хотел бы. Здесь в каком-то плане собственный разговор с кем-то сверху. Есть другого рода мотивация, например, чтобы вспомнить про детство, рассказать про кого-то из близких. Никто не знает в каком спектакле есть твоё личное. В каждой роли есть вопрос, который я проговариваю — про родственников, родителей, про меня, мои чувства, моё детство.
Мотивация ещё может быть и такой, например, я долго играл в спектакле «Старый, забытый» у Юрия Погребничко в Театре ОКОЛО. Сейчас тоже играю, там хор на сцене и все поют песни.
Это мой первый спектакль, когда меня выпустили на сцену профессионального театра. Я там ничего не делаю, просто хожу с папкой, хотя, конечно, у него такие спектакли, что так просто не походишь. Когда у меня есть возможность, я там играю, потому что безумно уважаю этот театр, восхищаюсь Погребничко, считаю его великим режиссёром. Стою с папкой и отдыхаю душой, потому что мне просто нравится это место, где я просто стою, пою в хоре. Испытываю глубокое чувство благодарности, люблю их всех и эту атмосферу.
Вообще, как на вас действует критика, если таковая и звучала когда-то в ваш адрес. Сейчас ваши работы безупречны, но у вас были ошибки?
Однажды было такое, когда я совпал во мнении с человеком, который сходил на спектакль, ему не понравилось и он, критикуя спектакль, назвал ошибочный момент в игре, именно актёрского существования, который мешал восприятию образа. То есть когда я это прочитал и понял, что я об этом тоже думал, мне так понравилось, что об этом написали, потому что он как будто подтвердил мои мысли и убедил меня, что я изначально думал правильно, но меня переубедили.
У вас два театральных дома, две театральных семьи – Вахтанговский театр и ОКОЛО Дома Станиславского, и два театральных отца – Римас Туминас и Юрий Погребничко. По крайней мере, так выглядит внешне. Это так?
Работаю в Вахтангова и Театре ОКОЛО — там все родные люди. Большинство времени провожу здесь, там прихожу реже, чем хотелось бы. Мне повезло работать в этих двух театрах. Если говорить про режиссёров, то Юрий Николаевич Погребничко и Римас Владимирович Туминас – особые мастера. У каждого своя мистика и работать с ними это и есть тот самый Случай – Подарок.