Дитя войны
№21 (6325) от 21 марта 2025
Анатолий Говоров: у каждой семьи есть свои строки в военной летописи
Самые ранние воспоминания о военном детстве у меня связаны с мамой – Татьяной Сергеевной, стоящей и плачущёй перед единственной иконой в доме. По времени это была середина войны. Она уже давно получила похоронку, где извещалось, что её муж (мой отец) Фёдор Леонтьевич, воевавший на Ленинградском фронте, пропал без вести в мае 1942 года. У неё на руках осталось трое детей, она просила помощи у Бога, умоляла вернуть мужа, ведь не было же конкретно указано, что он погиб. И ждала, как ждали сотни тысяч советских женщин, получивших повестку с такой неопределённой и дающей маленькую надежду формулировкой. Ждала живого или раненого, здорового или инвалида…
В первый год войны в ноябре немцы приблизились к Москве, оккупировали Скопинский, Михайловский, часть Милославского районов Рязанской области. Вскоре жители моей родной деревни Хомут услышали автоматные или пулемётные очереди на другом берегу любимой реки Проня, всего-то в двух километрах.
Мама боялась, что её с детьми, как семью бывшего председателя колхоза, коммуниста, солдата подразделения, оборонявшего Ленинград, расстреляют в первую очередь или угонят в Германию. К тому же старший сын, комсомолец, через год-другой должен стать солдатом. Угроза пострадать от немцев в случае оккупации была реальной, тем более что были люди, которые поджидали немцев и могли выдать. В первую очередь бывшие кулаки, отсидевшие сроки в лагерях, возвратившиеся злые, с изломанными судьбами.
***
Своих дедушек с обеих сторон я не помню, они ушли из жизни до моего рождения. Поэтому мы то и дело «ныряли» к бабушке Кате. Она была строгая, но жила покрепче, у неё всегда можно было перехватить конфетку, сухарь, яблоко или что еще.
Дочери ее по возрасту выходили замуж: старшую Полю сосватали в Никитино, что в восьми километрах от Юракова и считалось далёким, Паша вышла замуж и осталась в Юракове, Таня после замужества перешла жить в соседнюю деревню Хомут. Маня с мужем уехала в Москву, а Клава вообще была юной.
Сыновьям повезло меньше. Старший Григорий, бухгалтер в Москве, не смог воспринять должным образом новую власть и покончил с собой. Иван успел создать семью, родился сын, а Володя, всеобщий любимец, ходил холостяком. Иван и Владимир погибли на войне. Сегодня на сельском обелиске значатся имена четверых близких мне людей: отца Говорова Фёдора Леонтьевича, двоюродного брата Говорова Владимира Алексеевича и двух дядей (родных братьев матери) Гороховых Ивана Сергеевича и Владимира Сергеевича.
У матери ещё не высохли слёзы о муже, как началось беспокойство за старшего сына Лёню. Его возраст подходил под призывной. Поначалу она думала, как и многие, что война скоро закончится убедительной победой и он не успеет под призыв, но война пошла в затяг. К тому времени он учился в Московском индустриальном техникуме, окончил два курса, но учёбу пришлось прервать. Брат Лёня вернулся домой. В 1944 году его, восемнадцатилетнего, призвали в армию. Пройдя двухмесячные подготовительные курсы, Лёня получил военную квалификацию пулемётчика и был отправлен в Литву, в составе войск освобождал литовский город Шауляй.
Мама, не переставая печалиться и ожидать вестей от мужа, от сына, работала в колхозе на заготовке сена, уборке хлебов, выращивании рассады овощей. Все трудились, не получая зарплаты, за трудодни, «за палочки»: «Всё для фронта!» А тут еще требовало приложения сил домашнее хозяйство, без которого не прожить: дом, корова, три овцы, куры и огород, заготовка кормов и прочего на долгую зиму. Здесь по полной привлекались дети.
Война продолжалась. Основные действия перешли за границу. Пулемётчики, как известно, всегда на передовой, лицом к лицу с врагом. Мой брат Алексей, другие бойцы тоже иногда слышали немецкую речь из окопов, расположенных в двухстах метрах. Сидели, не поднимая головы: пули свистели непрерывно.
Брат рассказал такой случай. Однажды в ясный солнечный день бойцы сидели в окопах под Шауляем. Недалеко в тылу, на взгорке, ясно просматривалась пасека. Стояло очередное затишье. Один солдатик заявил, что он не прочь побаловаться медком и друзей угостить. Его стали отговаривать: мол, попадёшь под мины. Но он от уговоров ещё больше расхорохорился, взял оцинкованное ведро и короткими перебежками, ползком стал подниматься на холм. Конечно, он был открыт для всех взоров, в том числе неприятельских. Не успел он дойти до ульёв, как его засёк немецкий снайпер, пули стали свистеть то справа, то слева – уж очень заметная мишень это блестящее ведро. Боец отбросил ведро, упал на землю и с пригорка стал то катиться, то ползти, то перебегать зигзагами. Словом, в окоп ввалился целым и невредимым, только ребята подтрунивали над ним, спрашивали, сладкий ли мёд, и присвоили ему кличку Медовый.
После гибели мужа мать воспринимала обстановку, в которой воевал сын Алексей, особенно болезненно. Но Лёня выжил, и даже был награждён медалью «За боевые заслуги».
Война истощила людские ресурсы, многие погибали или выходили из строя по ранению. Таял офицерский корпус, требовалось его пополнение. В окопах объявились военные кадровики, отбирали наиболее грамотных, неплохо показавших себя в боях ребят и отправляли в военные училища. Брат подходил под требования. Он оказался в артиллерийском училище в г. Шуя. Я начинал узнавать о брате по его письмам. Своё первое в жизни письмо печатными, ещё дошкольными буквами на тетрадочной обложке я написал ему под диктовку матери. Брат окончил училище в 1949 году, война к тому времени завершилась. Однако в Германии он всё-таки побывал, при распределении получил направление в Группу советских войск, где отслужил несколько лет. Отслужив более 30 лет в Советской армии, ушёл в отставку в звании полковника…
Закончилась Великая Отечественная война. Начали возвращаться воины. Стали считать потери. В каждой третьей семье был погибший или двое-трое. Объявили праздник – День Победы. Праздник со слезами на глазах. Страна приступила к восстановлению народного хозяйства. Возрождались города и сёла, заводы и фабрики, колхозы и совхозы, культурные и учебные заведения.
А мне пришла пора идти в первый класс. Я пошёл поздно, на девятом году: не во что было обуться. Обычно донашивал одежду и обувь за средним братом Колей, но тут ботинки были разбиты до невозможного. Школа была в селе Юраково. Хомутские ребята по дороге в школу собирались большой гурьбой, к которой мы примыкали последними. Возможно, такая стадность формировала характер ребят: хомутских считали задиристыми, даже хулиганистыми, учились они хуже других.
В школу собирались ребята из всех окрестных сёл и деревень: Хомут, Павловка, Филатово, Алексеевка, совхоз «Семенники», Шилово, Бестужево, Ляпуновка – и, естественно, из Юракова. На эти девять насёлённых пунктов был рассчитан приход церкви первоверховных апостолов Петра и Павла, расположенной напротив, метрах в двухстах от школы.
Мама, напутствуя детей в большую жизнь, говорила: «Мы, старые, как верили в Бога, так и будем верить. А детям жизнь укажет». Жизнь указывала стать октябрёнком, пионером, комсомольцем. И учёба. Обязательное бесплатное среднее образование, открыта дорога во все средние специальные и высшие учебные заведения. Только не ленись.
Школьная жизнь журчала и звенела детскими голосами, в которую вторгались взрослые: родители и учителя, у кого своя жизнь, свои взаимоотношения, слабости, любовь и неприязнь. Детей во внеклассную жизнь старались не втягивать, проблемы бытового и воспитательного характера предпочитали решать в учительской. Да разве за дощатой перегородкой можно сохранить тайну! Особенно, если там переходили на повышенные тона. Дети слышали, как плакали учителя в день смерти Сталина.
В школе почти все дети были озабочены немецким языком. Его преподавал учитель Иван Макарович Якушев. Ох, как его все побаивались!.. Не только ученики, но и родители, да и учителя тоже. Даже самые нерадивые ребятишки вначале готовили задания по немецкому, а только потом русский, математику, физику, химию. Строгий был учитель. Он участвовал в недавно завершившейся войне и вернулся живым, но правая рука безжизненно висела или покоилась на бедре. Для ребят он был «старый» – ему было 32 года. Он был резкий, не церемонился не только с учениками, но со своими коллегами и родителями.
Все недоумевали, не могли взять в толк, зачем нужно зубрить немецкий язык, почему за него спрашивают строже, чем за другие предметы. К немцам была непреодолимая ненависть. Вот и недоумевали все: зачем с таким усердием учить немецкий язык, ведь война закончилась? А если начнётся снова, то мы все пойдём без знания языка косить их из автоматов и пулемётов, как Лёшка Говоров это делал в прошедшую войну.
И моё отношение к немецкому языку было сложным. Окончил семилетку, поехал в подмосковный город Ступино поступать в авиационно-металлургический техникум. Вступительный экзамен по-немецкому сдал на пятёрку. Однако в техникуме учили только английский, пришлось начинать с нуля. По окончании техникума служил три года в армии. Язык не пригодился. Английский забыл напрочь, а немецкий помнил. По окончании службы на вступительных экзаменах в Тульский политехнический институт сдавал немецкий. И я всякий раз с благодарностью вспоминал строгость учителя по немецкому языку. Позже когда меня спрашивали, какой язык изучал, отвечал: «Я полиглот».
Анатолий Говоров, Почетный гражданин Рязанской области