Нацистские корни гретинизма – 1
Петер Штауденмайер. Фашистская экология: «Зеленое крыло» нацистской партии и ее исторические предшественники. Часть 1.
«Мы признаем, что отделение человечества от природы, от полноты жизни ведет к гибели человечества и гибели народов. Только путем реинтеграции человечества в полноту природы наши люди могут стать сильнее. Это фундаментальный смысл биологических задач нашего века. Само человечество больше не является центром мысли, а скорее жизнью в целом... Это стремление к соединению со всей совокупностью жизни, с самой природой, природой, в которой мы рождены, и есть самый глубокий смысл и истинная сущность национал-социалистической мысли» (1).
В нашем стремлении осудить статус-кво радикалы часто небрежно подбрасывают такие эпитеты, как «фашист» и «экофашист», способствуя тем самым своего рода концептуальной инфляции, которая никоим образом не помогает эффективной социальной критике. В такой ситуации легко упустить из виду тот факт, что в нашей политической культуре все еще присутствуют опасные формы фашизма, которые, хотя и незначительны, требуют нашего внимания. Одним из наименее признанных или понятых таких штаммов является феномен, который можно назвать «реально существующим экофашизмом», то есть озабоченность подлинно фашистских движений заботой об окружающей среде. Чтобы понять особую интенсивность и устойчивость этой связи, было бы полезно более внимательно изучить ее наиболее печально известное историческое воплощение, так называемое «зеленое крыло» германского национал-социализма.
Несмотря на обширные документы, предмет остается ускользающим, недооцениваемым профессиональными историками и активистами-экологами. В англоязычных странах, а также в самой Германии само существование «зеленого крыла» в нацистском движении, а тем более его идеи, цели и последствия, еще предстоит адекватно исследовать и анализировать. Большинство из немногих доступных толкований склоняется либо к тревожной интеллектуальной близости с их субъектом (2), либо к наивному отказу исследовать всю степень «идеологического совпадения охраны природы и национал-социализма» (3). В этой статье дается краткий и базовый схематический обзор экологических компонентов нацизма, подчеркивающий их центральную роль в нацистской идеологии и их практическое применение во времена Третьего рейха. Предварительный обзор предшественников классического экофашизма XIX и XX веков должен помочь осветить концептуальные основы, общие для всех форм реакционной экологии.
Для начала два разъяснения по порядку. Во-первых, термины «окружающая среда» и «экологический» здесь используются более или менее взаимозаменяемо для обозначения идей, установок и практик, обычно ассоциируемых с современным движением за окружающую среду. Это не анахронизм, это просто указывает на интерпретирующий подход, подчеркивающий связь с современными проблемами. Во-вторых, этот подход не предназначен для поддержки историографически дискредитированного представления о том, что исторические данные до 1933 года могут или должны рассматриваться как «неумолимо ведущие» к нацистскому бедствию. Скорее, наша задача здесь заключается в том, чтобы выявить идеологическую преемственность и проследить политическую генеалогию в попытке понять прошлое в свете нашей нынешней ситуации – сделать историю актуальной для нынешнего социального и экологического кризиса.
Корни мистики Крови и Почвы
Германия является не только местом рождения науки экологии и местом, где зеленая политика стала известной; она также стала местом для своеобразного синтеза натурализма и национализма, сформировавшегося под влиянием традиционного для романтизма иррационализма анти-Просвещения. Две фигуры XIX века иллюстрируют это зловещее соединение – Эрнст Мориц Арндт и Вильгельм Генрих Риль.
Будучи наиболее известным в Германии своим фанатичным национализмом, Арндт был также предан делу крестьянства, которое привело его к заботе о благополучии самой земли. Историки немецкого экологизма упоминают его в качестве самого раннего примера «экологического» мышления в современном понимании (4). Его замечательная статья 1815 года «О заботе за лесами и их сохранении», написанная на заре индустриализации в Центральной Европе, направлена против недальновидной эксплуатации лесов и почвы, осуждает вырубку лесов и их экономические причины. Время от времени он писал словами, поразительно похожими на те, что имеются в современном биоцентризме: «Когда человек видит природу в необходимой связанности и взаимосвязи, тогда все предметы одинаково важны – куст, червь, растение, человек, камень, ничто не является первым или последним, все представляет одно единство» (5).
Экологизм Арндта однако был неразрывно связан с яростно ксенофобским национализмом. Его красноречивые и дальновидные призывы к экологической чувствительности всегда выражались с точки зрения благосостояния немецкой земли и немецкого народа, его неоднократных сумасшедших полемических атак против кровесмешения, его требований к тевтонской расовой чистоте и эпитеты против французов, славян и евреев отмечали каждый аспект его мысли. В самом начале XIX века была прочно установлена неразрывная связь между любовью к земле и воинствующим расистским национализмом.
Риль, ученик Арндта, развил эту зловещую традицию. В некоторых отношениях его «зеленая» полоса значительно глубже, чем у Арндта. Предвосхищая определенные тенденции в нынешней экологической активности, его эссе 1853 года «Поле и лес» заканчивалось призывом бороться за «права дикой природы». Но даже здесь националистический пафос задает тон: «Мы должны спасти лес не только для того, чтобы наши печи не мерзли зимой, но и для того, чтобы пульс жизни людей продолжал биться тепло и радостно, чтобы Германия оставалась немецкой» (6). Риль был непримиримым противником индустриализации и урбанизации; его откровенное антисемитское прославление сельских крестьянских ценностей и недифференцированное осуждение современности утвердили его как «основателя аграрного романтизма и антиурбанизма» (7).
Эти последние две идеи вызрели во второй половине XIX века в контексте движения фёлькиш (völkisch), мощного культурного подхода и социальной тенденции, которая объединила этноцентрический популизм с мистикой природы. В основе своего искушения фёлькиш был патологическим ответом на современность. Перед лицом реальных изменений, вызванных триумфом промышленного капитализма и национального объединения, мыслители фёлькишцев проповедовали возвращение на землю, к простоте и целостности жизни, приспособленной к чистоте природы. Мистическая эффективность этого извращенного утопизма сопровождалась его политической пошлостью. В то время «как фёлькишевское движение стремилось реконструировать общество, санкционированное историей, укоренившееся в природе и в общении с духом космической жизни» (8), оно демонстративно отказывалось найти источники отчуждения, отрыва от корней и разрушения окружающей среды в социальных структурах, обвиняя вместо этого рационализм, космополитизм и городскую цивилизацию. Заменой всего этого был извечный объект крестьянской ненависти и негодования среднего класса: евреи. «Немцы искали таинственную целостность, которая вернула бы им первозданное счастье, уничтожив враждебную среду городской индустриальной цивилизации, навязанную им еврейским заговором» (9).
Преобразование традиционного немецкого антисемитизма в дружественные к природе термины привело к тому, что движение фёлькиш несло неустойчивую смесь культурных предрассудков девятнадцатого века, романтических навязчивых идей с чистотой и анти-просвещенческих настроений в политическом дискурсе двадцатого века. Появление современной экологии создало последнее звено в роковой цепи, связавшей агрессивный национализм, мистически заряженный расизм и экологические пристрастия. В 1867 году немецкий зоолог Эрнст Геккель ввел термин «экология» и начал устанавливать его как научную дисциплину, посвященную изучению взаимодействия между организмом и окружающей средой. Геккель был также главным популяризатором дарвиновской и эволюционной теории для немецкоязычного мира и разработал своеобразную социальную дарвинистскую философию, которую он назвал «монизмом». Немецкая монистическая лига, основанная им, объединила научно обоснованный экологический холизм с социальными взглядами фёлькиш. Геккель верил в нордическое расовое превосходство, решительно выступал против смешения рас и с энтузиазмом поддерживал расовую евгенику. Его пылкий национализм стал фанатичным с началом Первой мировой войны, и он разразился антисемитскими речами против послевоенной Баварской Советской Республики.
Таким образом, «Геккель внес вклад в то особое немецкое мышление, которое послужило основой для национал-социализма. Он стал одним из главных идеологов Германии в отношении расизма, национализма и империализма» (10). В конце своей жизни он вступил в Общество Туле, «секретную, радикально правую организацию, сыгравшую ключевую роль в создании нацистского движения» (11). Но здесь речь идет не только о личной преемственности. Пионер научной экологии вместе со своими учениками Виллибальдом Хентшелем, Вильгельмом Бельше и Бруно Вилле глубоко сформировал мышление последующих поколений экологов, включив заботу о мире природы в плотную сеть регрессивных социальных тем. Таким образом, с самого начала экология была связана с крайне реакционным политическим подходом.
Конкретные контуры этого раннего сочетания экологии и авторитарных социальных взглядов весьма поучительны. В центре этого идеологического комплекса находится прямое, непосредственное применение биологических категорий в социальной сфере. Геккель утверждал, что «цивилизация и жизнь народов регулируются теми же законами, которые преобладают в природе и органической жизни» (12). Это понятие «естественных законов» или «естественного порядка» долгое время было основой реакционной экологической мысли. Ему сопутстсвует антигуманизм:
Таким образом, для монистов, пожалуй, самой пагубной чертой европейской буржуазной цивилизации было завышенное значение, придаваемое ею идее человека в целом, его существованию и его талантам, а также убеждению, что благодаря своим уникальным рациональным способностям человек может по сути воссоздать мир и добиться все более гармоничного и этически справедливого социального порядка. [Человечество] было незначительным существом, если рассматривать его как часть и измерять по сравнению с простором космоса и подавляющими силами природы (13).
Другие монисты расширили этот антигуманистический акцент и смешали его с традиционными мотивами фёлькишского беспорядочного антииндустриализма и антиурбанизма, а также с новым псевдонаучным расизмом. Ключом опять же стало смешение биологических и социальных категорий. Биолог Рауль Франсэ, член-основатель Лиги Монистов, разработал так называемые Lebensgesetze, «законы жизни», посредством которых естественный порядок определяет социальный порядок. Он выступал против расового смешения, например, как «неестественного». Франсэ признан современными экофашистами как «пионер экологического движения» (14).
Коллега Франсэ Людвиг Вольтманн, еще один ученик Геккеля, настаивал на биологической интерпретации всех общественных явлений – от культурных установок до экономических договоренностей. Он подчеркивал предполагаемую связь между экологической чистотой и «расовой» чистотой: «Вольтман отрицательно относился к современной индустриализации. Он утверждал, что переход от аграрного к индустриальному обществу ускорил упадок расы. В отличие от природы, которая породила гармонические формы германизма, появились большие города, дьявольские и неорганические, уничтожающие достоинства расы» (15).
Таким образом, к началу двадцатого века определенный тип «экологической» аргументации, насыщенный правым политическим содержанием, достиг определенной степени респектабельности в политической культуре Германии. В течение бурного периода до и после Первой мировой войны, смесь этноцентрического фанатизма, регрессивного отказа от современности и подлинной заботы об окружающей среде оказалась действительно очень сильным зельем.
Югендовское движение и Веймарская эра
Главным средством доведения этого идеологического созвездия до известности стало югендовское движение (Die deutsche Jugendbewegung), аморфное явление, сыгравшее решающую, но крайне двусмысленную роль в формировании немецкой массовой культуры в течение первых трех бурных десятилетий этого столетия. Югендовское движение, также известное как «Вандерфёгель» (Wandervögel, что примерно переводится как «блуждающий свободный дух»), стало мешаниной контркультурных элементов, сочетавших неоромантизм, восточную философию, мистику природы, враждебность к разуму и сильный коммунальный импульс в запутанном, но не менее горячем поиске подлинных, неотчужденных социальных отношений. Его акцент был сделан на страстную чувствительность к миру природы и ущербу, от которого он страдал. Югендовцев удачно назвали «правыми хиппи». Хотя некоторые части движения продвинулись к освободитеьной политике (при этом обычно отбрасывая свои экологические атрибуты), бОльшая часть Вандерфёгель в конечном итоге влилась в ряды нацистов. Этот переход от поклонения природе к поклонению фюреру заслуживает изучения.
Различные направления югендовского движения разделяли общую самооценку: они были якобы «неполитическим» ответом на глубокий культурный кризис, подчеркивая приоритет прямого эмоционального опыта над социальной критикой и действиями. Они довели противоречия своего времени до предела, но не смогли или не захотели сделать последний шаг к организованному, целенаправленному социальному бунту, «убежденные в том, что изменения, какие они хотели произвести в обществе, не могут быть осуществлены политическими средствами, но только путем улучшения личности» (16). Это оказалось роковой ошибкой. «Вообще говоря, для них были открыты два способа восстания: они могли продолжать свою радикальную критику общества, что со временем привело бы их в лагерь социальной революции. [Но] Вандерфёгель выбрал другую форму протеста против общества – романтицизм» (17).
Эта позиция слишком легко приспособилась к совершенно другому типу политической мобилизации – «неполитическому» фанатизму фашизма. Югендовское движение не просто провалилось в выборе формы протеста, оно активно переориентировалось, когда его члены тысячами перешли к нацистам. Его контркультурная энергия и мечты о гармонии с природой принесли самые горькие плоды. Возможно, это неизбежная траектория любого движения, признающего и противостоящего социальным и экологическим проблемам, но не признающего их системных корней или активно противостоящего политическим и экономическим структурам, которые их порождают. Отказавшись от общественных преобразований в пользу личных изменений, якобы аполитичная неудовлетворенность в период кризиса может привести к варварским результатам.
Привлекательность, какую такие перспективы оказывают на идеалистическую молодежь, очевидна: масштабы кризиса, казалось, требовали полного отказа от его очевидных причин. Именно в особой форме этого отказа и заключалась опасность. Здесь полезной является работа еще нескольких теоретических умов того периода. Философ Людвиг Клагес оказал глубокое влияние на молодежное движение и, в частности, сформировал его экологическое сознание. В 1913 году он написал чрезвычайно важное эссе под названием «Человек и Земля» для легендарного собрания Вандерфёгеля в Мейснере (18). Этот чрезвычайно острый текст, самый известный из всех произведений Клагеса, оказался не только «одним из самых великих манифестов радикального движения экопацифистов в Германии» (19), но и также явился классическим примером соблазнительной терминологии реакционной экологии.
Эссэ «Человек и Земля» предвосхитило практически все темы современного экологического движения. Оно осудило ускоренное исчезновение видов, нарушение глобального экосистемного баланса, вырубку лесов, уничтожение коренных народов и диких мест обитания, разрастание городов и растущее отчуждение людей от природы. В категорических выражениях он осуждал христианство, капитализм, экономический утилитаризм, сверхпотребление и идеологию «прогресса». Он даже осудил экологическую разрушительность безудержного туризма и убийства китов и продемонстрировал четкое признание планеты как экологической совокупности. И все это в 1913 году!
Может оказаться неожиданным узнать, что Клагес на протяжении всей своей жизни был политически консерватором и ядовитым антисемитом. Один историк называет его «фёлькишским фанатом», а другой считает его просто «интеллектуальным стимулятором Третьего рейха», «проложившим путь фашистской философии во многих важных отношениях» (20). В «Человеке и Земле» подлинное возмущение разрушением природной среды сочетается с политическим подтекстом культурного отчаяния (21). Несмотря на все его заявления о капитализме Клагес диагностирует недуги современного общества, всегда возвращаясь к одному виновнику – «духу» (Geist). Его уникальное использование этого термина, означающего разум или интеллект, предназначалось для осуждения не только гиперрационализма или инструментального разума, но и самого рационального мышления. Такое массовое обвинение в разуме не может не иметь диких политических последствий. Это исключает любую возможность рационально восстановить отношения общества с природой и оправдывает самый жестокий авторитаризм. Но экологам оказалось тяжело извлечь уроки из жизни и работ Клагеса. В 1980 году эссэ «Человек и Земля» было переиздано в качестве уважаемого и оригинального трактата, сопровождавшего рождение немецких Зеленых.
Другим философом и строгим критиком Просвещения, помогшего соединить фашизм и экологию, был Мартин Хайдеггер. Гораздо более известный мыслитель, чем Клагес, Хайдеггер проповедовал «подлинное бытие» и подверг резкой критике современные технологии, поэтому его часто называют предшественником экологического мышления. На основе его критики технологии и отрицания гуманизма современные глубинные экологи возвели Хайдеггера в свой пантеон эко-героев:
Критика Хайдеггером антропоцентрического гуманизма, его призыв к человечеству учиться «быть самим собой», его представление о том, что человечество вовлечено в «игру» или «танец» с землей, небом и богами, его размышления о возможности подлинного способа «обитания» на земле, его жалоба на то, что промышленные технологии опустошают землю, его акцент на важности локального места и «родины», его утверждение, что человечество должно охранять и сохранять вещи, а не доминировать над ними, – все эти аспекты мысли Хайдеггера помогают подтвердить утверждение о том, что он является крупным глубоким экологическим теоретиком (22).
Такие излияния в лучшем случае опасно наивны. Они предлагают стиль мышления, совершенно не обращающий внимания на историю фашистских присвоений всех элементов, которые процитированный отрывок отмечает в Хайдеггере. (К его чести, автор вышеприведенных строк, глубокий экологический теоретик сам по себе, с тех пор изменил свою позицию и красноречиво призвал своих коллег сделать то же самое) (23). Что же касается философа «бытия самим собой», то он стал – в отличие от Клагеса, который жил в Швейцарии после 1915 года, – активным членом нацистской партии и какое-то время с энтузиазмом и даже обожанием поддерживал фюрера. Его мистическая панегирика в отношении Heimat (родины) была дополнена глубоким антисемитизмом, а его метафизически сформулированные высказывания против технологий и современности аккуратно слились с популистской демагогией. Несмотря на то, что он продолжал жить и преподавать в течение еще тридцати лет после падения Третьего рейха, Хайдеггер ни разу публично не сожалел, не говоря уже о том, что не отказывался от своей причастности к национал-социализму и даже ни разу не осудил его преступления. Его работа, какими бы ни были ее философские достоинства, является сегодня сигналом предостережения о политическом использовании антигуманизма в экологической одежде.
В дополнение к молодежному движению и протофашистской философии, конечно, во время веймарского периода были предприняты практические усилия по защите естественных мест обитания. Многие из этих проектов были глубоко вовлечены в идеологию, какая завершилась победой «Крови и почвы». Участок вербовки 1923 года для организации по сохранению лесных массивов дает представление об экологической риторике того времени:
«В каждой немецкой груди немецкий лес содрогается вместе с его пещерами и оврагами, скалами и валунами, водами и ветрами, легендами и сказками, с его песнями и его мелодиями, он пробуждает сильную тоску и мечту по дому; во всех душах Германии немецкий лес живет и вьется своей глубиной и широтой, своей тишиной и силой, своей мощью и достоинством, своими богатствами и красотой – это источник немецкой внутренности, немецкой души, немецкой свободы. Поэтому защищайте немецкий лес и заботьтесь о нем ради старейшин и молодежи, и присоединяйтесь к новой немецкой «Лиге защиты и освящения немецкого леса» (24).
Подобное мантре повторение слова «немецкий» и мистическое изображение священного леса сплавляют, опять же, национализм и натурализм. Это переплетение приобрело ужасающее значение после краха Веймарской республики. Наряду с относительно безобидными природоохранными группами росла другая организация, предложившая для этих идей гостеприимный дом – Национал-социалистическая немецкая рабочая партия, ставшая известной под аббревиатурой NSDAP. Опираясь на наследие Арндта, Риля, Геккеля и других (все они в период между 1933 и 1945 годами были отмечены как предшественники победившего национал-социализма), включение нацистским движением тем, связанных с окружающей средой, стало решающим фактором роста популярности и получения государственной власти.
Природа в национал-социалистической идеологии
Реакционные экологические идеи, очертания которых изложены выше, оказали мощное и продолжительное влияние на многих ключевых деятелей НСДАП. В конце концов веймарская культура была заполнена такими теориями, но нацисты вывели ее на новый уровень. Национал-социалистическая «религия природы», как ее описал один историк, представляла собой гибкую смесь первобытного тевтонского природного мистицизма, псевдонаучной экологии, иррационального антигуманизма и мифологии расового спасения через возвращение на землю. Ее главными темами были «естественный порядок», органический холизм и клевета на человечество: «В писаниях не только Гитлера, но и большинства нацистских идеологов можно различить фундаментальное осуждение людей по отношению к природе и, как логическое следствие этого, – нападки на человеческие усилия по освоению природы» (25).
Цитируя нацистского педагога, тот же источник продолжает: «Антропоцентрические взгляды в целом должны быть отвергнуты. Они были бы действительны только в том случае, если предположиь, что природа была создана только для человека. Мы решительно отвергаем это отношение. Согласно нашей концепции природы человек является звеном в живой цепи природы, как и любой другой организм» (26).
Такие аргументы имеют остужающий характер в современном экологическом дискурсе – ключом к социально-экологической гармонии становится установление «вечных законов природных процессов» (Гитлер) и организация общества, которое в соответствии с ними. Фюрер особенно любил подчеркивать «беспомощность человечества перед лицом вечного закона природы» (27). Повторяя Геккеля и монистов, «Майн Кампф» объявляет: «Когда люди пытаются восстать против железной логики природы, они вступают в конфликт с теми же самыми принципами, каким они обязаны своим существованием в качестве людей. Их действия против природы должны привести к их собственному падению» (28).
Авторитарные последствия этого взгляда на человечество и природу становятся еще более ясными в контексте акцента нацистов на холизме и органицизме. В 1934 году директор Имперского агентства по охране природы Вальтер Шенихен поставил следующие задачи для учебных программ по биологии: «Очень рано молодежь должна понять гражданское значение «организма», то есть координацию всех частей и органов на благо единой и высшей жизненной задачи» (29). Эта (уже знакомая нам) непосредственная адаптация биологических концепций к социальным явлениям послужила оправданием не только тоталитарного социального порядка Третьего рейха, но и экспансионистской политики Lebensraum (план завоевания «жизненного пространства» в Восточной Европе для немецкого народа). Это также обеспечило связь между идеями экологической чистоты и расовой чистоты:
Две центральные темы биологического образования следуют [по мнению нацистов] с точки зрения целостности: охрана природы и евгеника. Если человек рассматривает природу как единое целое, учащиеся автоматически разовьют в себе чувство экологии и сохранения окружающей среды. В то же время концепция охраны природы будет обращать внимание на урбанизированную и «чрезмерно цивилизованную» современную человеческую расу (30).
Во многих разновидностях национал-социалистического мировоззрения экологические темы были связаны с традиционным аграрным романтизмом и враждебностью к городской цивилизации, все время вращающимися вокруг идеи укорененности в природе. Это концептуальное созвездие, особенно поиск утраченной связи с природой, было наиболее ярко выражено среди неоязыческих элементов в нацистском руководстве, прежде всего у Генриха Гиммлера, Альфреда Розенберга и Вальтера Дарре. Розенберг писал в своем колоссальном «Мифе 20-го века»: «Сегодня мы видим постоянный поток из сельской местности в город, смертельно опасный для Народа. Города разрастаются все больше и больше, нервируя Народ и разрушая нити, которые связывают человечество с природой; они привлекают авантюристов и спекулянтов всех мастей, тем самым способствуя расовому хаосу» (31).
Источники
1. Ernst Lehmann, Biologischer Wille. Wege und Ziele biologischer Arbeit im neuen Reich, München, 1934, pp. 10-11. Леманн был профессором ботаники, который характеризовал национал-социализм как «политически прикладную биологию».
2. Anna Bramwell, автор единственного книжного исследования на эту тему является образцовой в этом отношении. См. ее Blood and Soil: Walther Darré and Hitler’s 'Green Party', Bourne End, 1985, и Ecology in the 20th Century: A History, New Haven, 1989.
3. См. Raymond H. Dominick, The Environmental Movement in Germany: Prophets and Pioneers, 1871-1971, Bloomington, 1992, особенно часть третью, "The Völkisch Temptation."
4. Например, Dominick, The Environmental Movement in Germany, p. 22; и Jost Hermand, Grüne Utopien in Deutschland: Zur Geschichte des ökologischen Bewußtseins, Frankfurt, 1991, pp. 44-45.
5. Цитата из: Rudolf Krügel, Der Begriff des Volksgeistes in Ernst Moritz Arndts Geschichtsanschauung, Langensalza, 1914, p. 18.
6. Wilhelm Heinrich Riehl, Feld und Wald, Stuttgart, 1857, p. 52.
7. Klaus Bergmann, Agrarromantik und Großstadtfeindschaft, Meisenheim, 1970, p. 38. Нет удовлетворительного английского аналога "Großstadtfeindschaft," термин, который означает враждебность к космополитизму, интернационализму и культурной терпимости городов как таковых. Этот «антиурбанизм» является полной противоположностью тщательной критике урбанизации, разработанной Murray Bookchin в Urbanization Without Cities, Montréal, 1992, и The Limits of the City, Montréal, 1986.
8. George Mosse, The Crisis of German Ideology: Intellectual Origins of the Third Reich, New York, 1964, p. 29.
9. Lucy Dawidowicz, The War Against the Jews 1933-1945, New York, 1975, pp. 61-62.
10. Daniel Gasman, The Scientific Origins of National Socialism: Social Darwinism in Ernst Haeckel and the German Monist League, New York, 1971, p. xvii.
11. Там же, p. 30. Тезис Гасмана о политике монизма вряд ли является бесспорным; центральный же аргумент книги является однако вполне здравым.
12. Цитата из: Gasman, The Scientific Origins of National Socialism, p. 34.
13. Там же, p. 33.
14. См. предисловие к перепечатке его книги 1923 года. Die Entdeckung der Heimat, напечатанной крайне правым MUT Verlag.
15. Mosse, The Crisis of German Ideology, p. 101.
16. Walter Laqueur, Young Germany: A History of the German Youth Movement, New York, 1962, p.41.
17. ibid., p. 6. Краткий портрет молодежного движения, в котором сделаны аналогичные выводы, см. John De Graaf, "The Wandervogel," CoEvolution Quarterly, Fall 1977, pp. 14-21.
18. Перепечатано в: Ludwig Klages, Sämtliche Werke, Band 3, Bonn, 1974, pp. 614-630. Нет перевода на ангийский.
19. Ulrich Linse, Ökopax und Anarchie. Eine Geschichte der ökologischen Bewegungen in Deutschland, München, 1986, p. 60.
20. Mosse, The Crisis of German Ideology, p. 211, и Laqueur, Young Germany, p. 34.
21. См.: Fritz Stern, The Politics of Cultural Despair, Berkeley, 1963.
22. Michael Zimmerman, Heidegger’s Confrontation with Modernity: Technology, Politics and Art, Indianapolis, 1990, pp. 242-243.
23. См.: Michael Zimmerman, "Rethinking the Heidegger -- Deep Ecology Relationship", Environmental Ethics vol. 15, no. 3 (Fall 1993), pp. 195-224.
24. Воспроизведено в: Joachim Wolschke-Bulmahn, Auf der Suche nach Arkadien, München, 1990, p. 147.
25. Robert Pois, National Socialism and the Religion of Nature, London, 1985, p. 40.
26. Там же, pp. 42-43. Цитата из: George Mosse, Nazi Culture, New York, 1965, p. 87.
27. Гитлер в: Henry Picker, Hitlers Tischgespräche im Führerhauptquartier 1941-1942, Stuttgart, 1963, p. 151.
28. Adolf Hitler, Mein Kampf, München, 1935, p. 314.
29. Цитата из: Gert Gröning and Joachim Wolschke-Bulmahn, "Politics, planning and the protection of nature: political abuse of early ecological ideas in Germany, 1933-1945", Planning Perspectives 2 (1987), p. 129.
30. Änne Bäumer, NS-Biologie, Stuttgart, 1990, p. 198.
31. Alfred Rosenberg, Der Mythus des 20. Jahrhunderts, München, 1938, p. 550. Розенберг был, по крайней мере, в первые годы главным идеологом нацистского движения.
http://www.spunk.org/library/places/germany/sp001630/peter.html
«Мы признаем, что отделение человечества от природы, от полноты жизни ведет к гибели человечества и гибели народов. Только путем реинтеграции человечества в полноту природы наши люди могут стать сильнее. Это фундаментальный смысл биологических задач нашего века. Само человечество больше не является центром мысли, а скорее жизнью в целом... Это стремление к соединению со всей совокупностью жизни, с самой природой, природой, в которой мы рождены, и есть самый глубокий смысл и истинная сущность национал-социалистической мысли» (1).
В нашем стремлении осудить статус-кво радикалы часто небрежно подбрасывают такие эпитеты, как «фашист» и «экофашист», способствуя тем самым своего рода концептуальной инфляции, которая никоим образом не помогает эффективной социальной критике. В такой ситуации легко упустить из виду тот факт, что в нашей политической культуре все еще присутствуют опасные формы фашизма, которые, хотя и незначительны, требуют нашего внимания. Одним из наименее признанных или понятых таких штаммов является феномен, который можно назвать «реально существующим экофашизмом», то есть озабоченность подлинно фашистских движений заботой об окружающей среде. Чтобы понять особую интенсивность и устойчивость этой связи, было бы полезно более внимательно изучить ее наиболее печально известное историческое воплощение, так называемое «зеленое крыло» германского национал-социализма.
Несмотря на обширные документы, предмет остается ускользающим, недооцениваемым профессиональными историками и активистами-экологами. В англоязычных странах, а также в самой Германии само существование «зеленого крыла» в нацистском движении, а тем более его идеи, цели и последствия, еще предстоит адекватно исследовать и анализировать. Большинство из немногих доступных толкований склоняется либо к тревожной интеллектуальной близости с их субъектом (2), либо к наивному отказу исследовать всю степень «идеологического совпадения охраны природы и национал-социализма» (3). В этой статье дается краткий и базовый схематический обзор экологических компонентов нацизма, подчеркивающий их центральную роль в нацистской идеологии и их практическое применение во времена Третьего рейха. Предварительный обзор предшественников классического экофашизма XIX и XX веков должен помочь осветить концептуальные основы, общие для всех форм реакционной экологии.
Для начала два разъяснения по порядку. Во-первых, термины «окружающая среда» и «экологический» здесь используются более или менее взаимозаменяемо для обозначения идей, установок и практик, обычно ассоциируемых с современным движением за окружающую среду. Это не анахронизм, это просто указывает на интерпретирующий подход, подчеркивающий связь с современными проблемами. Во-вторых, этот подход не предназначен для поддержки историографически дискредитированного представления о том, что исторические данные до 1933 года могут или должны рассматриваться как «неумолимо ведущие» к нацистскому бедствию. Скорее, наша задача здесь заключается в том, чтобы выявить идеологическую преемственность и проследить политическую генеалогию в попытке понять прошлое в свете нашей нынешней ситуации – сделать историю актуальной для нынешнего социального и экологического кризиса.
Корни мистики Крови и Почвы
Германия является не только местом рождения науки экологии и местом, где зеленая политика стала известной; она также стала местом для своеобразного синтеза натурализма и национализма, сформировавшегося под влиянием традиционного для романтизма иррационализма анти-Просвещения. Две фигуры XIX века иллюстрируют это зловещее соединение – Эрнст Мориц Арндт и Вильгельм Генрих Риль.
Будучи наиболее известным в Германии своим фанатичным национализмом, Арндт был также предан делу крестьянства, которое привело его к заботе о благополучии самой земли. Историки немецкого экологизма упоминают его в качестве самого раннего примера «экологического» мышления в современном понимании (4). Его замечательная статья 1815 года «О заботе за лесами и их сохранении», написанная на заре индустриализации в Центральной Европе, направлена против недальновидной эксплуатации лесов и почвы, осуждает вырубку лесов и их экономические причины. Время от времени он писал словами, поразительно похожими на те, что имеются в современном биоцентризме: «Когда человек видит природу в необходимой связанности и взаимосвязи, тогда все предметы одинаково важны – куст, червь, растение, человек, камень, ничто не является первым или последним, все представляет одно единство» (5).
Экологизм Арндта однако был неразрывно связан с яростно ксенофобским национализмом. Его красноречивые и дальновидные призывы к экологической чувствительности всегда выражались с точки зрения благосостояния немецкой земли и немецкого народа, его неоднократных сумасшедших полемических атак против кровесмешения, его требований к тевтонской расовой чистоте и эпитеты против французов, славян и евреев отмечали каждый аспект его мысли. В самом начале XIX века была прочно установлена неразрывная связь между любовью к земле и воинствующим расистским национализмом.
Риль, ученик Арндта, развил эту зловещую традицию. В некоторых отношениях его «зеленая» полоса значительно глубже, чем у Арндта. Предвосхищая определенные тенденции в нынешней экологической активности, его эссе 1853 года «Поле и лес» заканчивалось призывом бороться за «права дикой природы». Но даже здесь националистический пафос задает тон: «Мы должны спасти лес не только для того, чтобы наши печи не мерзли зимой, но и для того, чтобы пульс жизни людей продолжал биться тепло и радостно, чтобы Германия оставалась немецкой» (6). Риль был непримиримым противником индустриализации и урбанизации; его откровенное антисемитское прославление сельских крестьянских ценностей и недифференцированное осуждение современности утвердили его как «основателя аграрного романтизма и антиурбанизма» (7).
Эти последние две идеи вызрели во второй половине XIX века в контексте движения фёлькиш (völkisch), мощного культурного подхода и социальной тенденции, которая объединила этноцентрический популизм с мистикой природы. В основе своего искушения фёлькиш был патологическим ответом на современность. Перед лицом реальных изменений, вызванных триумфом промышленного капитализма и национального объединения, мыслители фёлькишцев проповедовали возвращение на землю, к простоте и целостности жизни, приспособленной к чистоте природы. Мистическая эффективность этого извращенного утопизма сопровождалась его политической пошлостью. В то время «как фёлькишевское движение стремилось реконструировать общество, санкционированное историей, укоренившееся в природе и в общении с духом космической жизни» (8), оно демонстративно отказывалось найти источники отчуждения, отрыва от корней и разрушения окружающей среды в социальных структурах, обвиняя вместо этого рационализм, космополитизм и городскую цивилизацию. Заменой всего этого был извечный объект крестьянской ненависти и негодования среднего класса: евреи. «Немцы искали таинственную целостность, которая вернула бы им первозданное счастье, уничтожив враждебную среду городской индустриальной цивилизации, навязанную им еврейским заговором» (9).
Преобразование традиционного немецкого антисемитизма в дружественные к природе термины привело к тому, что движение фёлькиш несло неустойчивую смесь культурных предрассудков девятнадцатого века, романтических навязчивых идей с чистотой и анти-просвещенческих настроений в политическом дискурсе двадцатого века. Появление современной экологии создало последнее звено в роковой цепи, связавшей агрессивный национализм, мистически заряженный расизм и экологические пристрастия. В 1867 году немецкий зоолог Эрнст Геккель ввел термин «экология» и начал устанавливать его как научную дисциплину, посвященную изучению взаимодействия между организмом и окружающей средой. Геккель был также главным популяризатором дарвиновской и эволюционной теории для немецкоязычного мира и разработал своеобразную социальную дарвинистскую философию, которую он назвал «монизмом». Немецкая монистическая лига, основанная им, объединила научно обоснованный экологический холизм с социальными взглядами фёлькиш. Геккель верил в нордическое расовое превосходство, решительно выступал против смешения рас и с энтузиазмом поддерживал расовую евгенику. Его пылкий национализм стал фанатичным с началом Первой мировой войны, и он разразился антисемитскими речами против послевоенной Баварской Советской Республики.
Таким образом, «Геккель внес вклад в то особое немецкое мышление, которое послужило основой для национал-социализма. Он стал одним из главных идеологов Германии в отношении расизма, национализма и империализма» (10). В конце своей жизни он вступил в Общество Туле, «секретную, радикально правую организацию, сыгравшую ключевую роль в создании нацистского движения» (11). Но здесь речь идет не только о личной преемственности. Пионер научной экологии вместе со своими учениками Виллибальдом Хентшелем, Вильгельмом Бельше и Бруно Вилле глубоко сформировал мышление последующих поколений экологов, включив заботу о мире природы в плотную сеть регрессивных социальных тем. Таким образом, с самого начала экология была связана с крайне реакционным политическим подходом.
Конкретные контуры этого раннего сочетания экологии и авторитарных социальных взглядов весьма поучительны. В центре этого идеологического комплекса находится прямое, непосредственное применение биологических категорий в социальной сфере. Геккель утверждал, что «цивилизация и жизнь народов регулируются теми же законами, которые преобладают в природе и органической жизни» (12). Это понятие «естественных законов» или «естественного порядка» долгое время было основой реакционной экологической мысли. Ему сопутстсвует антигуманизм:
Таким образом, для монистов, пожалуй, самой пагубной чертой европейской буржуазной цивилизации было завышенное значение, придаваемое ею идее человека в целом, его существованию и его талантам, а также убеждению, что благодаря своим уникальным рациональным способностям человек может по сути воссоздать мир и добиться все более гармоничного и этически справедливого социального порядка. [Человечество] было незначительным существом, если рассматривать его как часть и измерять по сравнению с простором космоса и подавляющими силами природы (13).
Другие монисты расширили этот антигуманистический акцент и смешали его с традиционными мотивами фёлькишского беспорядочного антииндустриализма и антиурбанизма, а также с новым псевдонаучным расизмом. Ключом опять же стало смешение биологических и социальных категорий. Биолог Рауль Франсэ, член-основатель Лиги Монистов, разработал так называемые Lebensgesetze, «законы жизни», посредством которых естественный порядок определяет социальный порядок. Он выступал против расового смешения, например, как «неестественного». Франсэ признан современными экофашистами как «пионер экологического движения» (14).
Коллега Франсэ Людвиг Вольтманн, еще один ученик Геккеля, настаивал на биологической интерпретации всех общественных явлений – от культурных установок до экономических договоренностей. Он подчеркивал предполагаемую связь между экологической чистотой и «расовой» чистотой: «Вольтман отрицательно относился к современной индустриализации. Он утверждал, что переход от аграрного к индустриальному обществу ускорил упадок расы. В отличие от природы, которая породила гармонические формы германизма, появились большие города, дьявольские и неорганические, уничтожающие достоинства расы» (15).
Таким образом, к началу двадцатого века определенный тип «экологической» аргументации, насыщенный правым политическим содержанием, достиг определенной степени респектабельности в политической культуре Германии. В течение бурного периода до и после Первой мировой войны, смесь этноцентрического фанатизма, регрессивного отказа от современности и подлинной заботы об окружающей среде оказалась действительно очень сильным зельем.
Югендовское движение и Веймарская эра
Главным средством доведения этого идеологического созвездия до известности стало югендовское движение (Die deutsche Jugendbewegung), аморфное явление, сыгравшее решающую, но крайне двусмысленную роль в формировании немецкой массовой культуры в течение первых трех бурных десятилетий этого столетия. Югендовское движение, также известное как «Вандерфёгель» (Wandervögel, что примерно переводится как «блуждающий свободный дух»), стало мешаниной контркультурных элементов, сочетавших неоромантизм, восточную философию, мистику природы, враждебность к разуму и сильный коммунальный импульс в запутанном, но не менее горячем поиске подлинных, неотчужденных социальных отношений. Его акцент был сделан на страстную чувствительность к миру природы и ущербу, от которого он страдал. Югендовцев удачно назвали «правыми хиппи». Хотя некоторые части движения продвинулись к освободитеьной политике (при этом обычно отбрасывая свои экологические атрибуты), бОльшая часть Вандерфёгель в конечном итоге влилась в ряды нацистов. Этот переход от поклонения природе к поклонению фюреру заслуживает изучения.
Различные направления югендовского движения разделяли общую самооценку: они были якобы «неполитическим» ответом на глубокий культурный кризис, подчеркивая приоритет прямого эмоционального опыта над социальной критикой и действиями. Они довели противоречия своего времени до предела, но не смогли или не захотели сделать последний шаг к организованному, целенаправленному социальному бунту, «убежденные в том, что изменения, какие они хотели произвести в обществе, не могут быть осуществлены политическими средствами, но только путем улучшения личности» (16). Это оказалось роковой ошибкой. «Вообще говоря, для них были открыты два способа восстания: они могли продолжать свою радикальную критику общества, что со временем привело бы их в лагерь социальной революции. [Но] Вандерфёгель выбрал другую форму протеста против общества – романтицизм» (17).
Эта позиция слишком легко приспособилась к совершенно другому типу политической мобилизации – «неполитическому» фанатизму фашизма. Югендовское движение не просто провалилось в выборе формы протеста, оно активно переориентировалось, когда его члены тысячами перешли к нацистам. Его контркультурная энергия и мечты о гармонии с природой принесли самые горькие плоды. Возможно, это неизбежная траектория любого движения, признающего и противостоящего социальным и экологическим проблемам, но не признающего их системных корней или активно противостоящего политическим и экономическим структурам, которые их порождают. Отказавшись от общественных преобразований в пользу личных изменений, якобы аполитичная неудовлетворенность в период кризиса может привести к варварским результатам.
Привлекательность, какую такие перспективы оказывают на идеалистическую молодежь, очевидна: масштабы кризиса, казалось, требовали полного отказа от его очевидных причин. Именно в особой форме этого отказа и заключалась опасность. Здесь полезной является работа еще нескольких теоретических умов того периода. Философ Людвиг Клагес оказал глубокое влияние на молодежное движение и, в частности, сформировал его экологическое сознание. В 1913 году он написал чрезвычайно важное эссе под названием «Человек и Земля» для легендарного собрания Вандерфёгеля в Мейснере (18). Этот чрезвычайно острый текст, самый известный из всех произведений Клагеса, оказался не только «одним из самых великих манифестов радикального движения экопацифистов в Германии» (19), но и также явился классическим примером соблазнительной терминологии реакционной экологии.
Эссэ «Человек и Земля» предвосхитило практически все темы современного экологического движения. Оно осудило ускоренное исчезновение видов, нарушение глобального экосистемного баланса, вырубку лесов, уничтожение коренных народов и диких мест обитания, разрастание городов и растущее отчуждение людей от природы. В категорических выражениях он осуждал христианство, капитализм, экономический утилитаризм, сверхпотребление и идеологию «прогресса». Он даже осудил экологическую разрушительность безудержного туризма и убийства китов и продемонстрировал четкое признание планеты как экологической совокупности. И все это в 1913 году!
Может оказаться неожиданным узнать, что Клагес на протяжении всей своей жизни был политически консерватором и ядовитым антисемитом. Один историк называет его «фёлькишским фанатом», а другой считает его просто «интеллектуальным стимулятором Третьего рейха», «проложившим путь фашистской философии во многих важных отношениях» (20). В «Человеке и Земле» подлинное возмущение разрушением природной среды сочетается с политическим подтекстом культурного отчаяния (21). Несмотря на все его заявления о капитализме Клагес диагностирует недуги современного общества, всегда возвращаясь к одному виновнику – «духу» (Geist). Его уникальное использование этого термина, означающего разум или интеллект, предназначалось для осуждения не только гиперрационализма или инструментального разума, но и самого рационального мышления. Такое массовое обвинение в разуме не может не иметь диких политических последствий. Это исключает любую возможность рационально восстановить отношения общества с природой и оправдывает самый жестокий авторитаризм. Но экологам оказалось тяжело извлечь уроки из жизни и работ Клагеса. В 1980 году эссэ «Человек и Земля» было переиздано в качестве уважаемого и оригинального трактата, сопровождавшего рождение немецких Зеленых.
Другим философом и строгим критиком Просвещения, помогшего соединить фашизм и экологию, был Мартин Хайдеггер. Гораздо более известный мыслитель, чем Клагес, Хайдеггер проповедовал «подлинное бытие» и подверг резкой критике современные технологии, поэтому его часто называют предшественником экологического мышления. На основе его критики технологии и отрицания гуманизма современные глубинные экологи возвели Хайдеггера в свой пантеон эко-героев:
Критика Хайдеггером антропоцентрического гуманизма, его призыв к человечеству учиться «быть самим собой», его представление о том, что человечество вовлечено в «игру» или «танец» с землей, небом и богами, его размышления о возможности подлинного способа «обитания» на земле, его жалоба на то, что промышленные технологии опустошают землю, его акцент на важности локального места и «родины», его утверждение, что человечество должно охранять и сохранять вещи, а не доминировать над ними, – все эти аспекты мысли Хайдеггера помогают подтвердить утверждение о том, что он является крупным глубоким экологическим теоретиком (22).
Такие излияния в лучшем случае опасно наивны. Они предлагают стиль мышления, совершенно не обращающий внимания на историю фашистских присвоений всех элементов, которые процитированный отрывок отмечает в Хайдеггере. (К его чести, автор вышеприведенных строк, глубокий экологический теоретик сам по себе, с тех пор изменил свою позицию и красноречиво призвал своих коллег сделать то же самое) (23). Что же касается философа «бытия самим собой», то он стал – в отличие от Клагеса, который жил в Швейцарии после 1915 года, – активным членом нацистской партии и какое-то время с энтузиазмом и даже обожанием поддерживал фюрера. Его мистическая панегирика в отношении Heimat (родины) была дополнена глубоким антисемитизмом, а его метафизически сформулированные высказывания против технологий и современности аккуратно слились с популистской демагогией. Несмотря на то, что он продолжал жить и преподавать в течение еще тридцати лет после падения Третьего рейха, Хайдеггер ни разу публично не сожалел, не говоря уже о том, что не отказывался от своей причастности к национал-социализму и даже ни разу не осудил его преступления. Его работа, какими бы ни были ее философские достоинства, является сегодня сигналом предостережения о политическом использовании антигуманизма в экологической одежде.
В дополнение к молодежному движению и протофашистской философии, конечно, во время веймарского периода были предприняты практические усилия по защите естественных мест обитания. Многие из этих проектов были глубоко вовлечены в идеологию, какая завершилась победой «Крови и почвы». Участок вербовки 1923 года для организации по сохранению лесных массивов дает представление об экологической риторике того времени:
«В каждой немецкой груди немецкий лес содрогается вместе с его пещерами и оврагами, скалами и валунами, водами и ветрами, легендами и сказками, с его песнями и его мелодиями, он пробуждает сильную тоску и мечту по дому; во всех душах Германии немецкий лес живет и вьется своей глубиной и широтой, своей тишиной и силой, своей мощью и достоинством, своими богатствами и красотой – это источник немецкой внутренности, немецкой души, немецкой свободы. Поэтому защищайте немецкий лес и заботьтесь о нем ради старейшин и молодежи, и присоединяйтесь к новой немецкой «Лиге защиты и освящения немецкого леса» (24).
Подобное мантре повторение слова «немецкий» и мистическое изображение священного леса сплавляют, опять же, национализм и натурализм. Это переплетение приобрело ужасающее значение после краха Веймарской республики. Наряду с относительно безобидными природоохранными группами росла другая организация, предложившая для этих идей гостеприимный дом – Национал-социалистическая немецкая рабочая партия, ставшая известной под аббревиатурой NSDAP. Опираясь на наследие Арндта, Риля, Геккеля и других (все они в период между 1933 и 1945 годами были отмечены как предшественники победившего национал-социализма), включение нацистским движением тем, связанных с окружающей средой, стало решающим фактором роста популярности и получения государственной власти.
Природа в национал-социалистической идеологии
Реакционные экологические идеи, очертания которых изложены выше, оказали мощное и продолжительное влияние на многих ключевых деятелей НСДАП. В конце концов веймарская культура была заполнена такими теориями, но нацисты вывели ее на новый уровень. Национал-социалистическая «религия природы», как ее описал один историк, представляла собой гибкую смесь первобытного тевтонского природного мистицизма, псевдонаучной экологии, иррационального антигуманизма и мифологии расового спасения через возвращение на землю. Ее главными темами были «естественный порядок», органический холизм и клевета на человечество: «В писаниях не только Гитлера, но и большинства нацистских идеологов можно различить фундаментальное осуждение людей по отношению к природе и, как логическое следствие этого, – нападки на человеческие усилия по освоению природы» (25).
Цитируя нацистского педагога, тот же источник продолжает: «Антропоцентрические взгляды в целом должны быть отвергнуты. Они были бы действительны только в том случае, если предположиь, что природа была создана только для человека. Мы решительно отвергаем это отношение. Согласно нашей концепции природы человек является звеном в живой цепи природы, как и любой другой организм» (26).
Такие аргументы имеют остужающий характер в современном экологическом дискурсе – ключом к социально-экологической гармонии становится установление «вечных законов природных процессов» (Гитлер) и организация общества, которое в соответствии с ними. Фюрер особенно любил подчеркивать «беспомощность человечества перед лицом вечного закона природы» (27). Повторяя Геккеля и монистов, «Майн Кампф» объявляет: «Когда люди пытаются восстать против железной логики природы, они вступают в конфликт с теми же самыми принципами, каким они обязаны своим существованием в качестве людей. Их действия против природы должны привести к их собственному падению» (28).
Авторитарные последствия этого взгляда на человечество и природу становятся еще более ясными в контексте акцента нацистов на холизме и органицизме. В 1934 году директор Имперского агентства по охране природы Вальтер Шенихен поставил следующие задачи для учебных программ по биологии: «Очень рано молодежь должна понять гражданское значение «организма», то есть координацию всех частей и органов на благо единой и высшей жизненной задачи» (29). Эта (уже знакомая нам) непосредственная адаптация биологических концепций к социальным явлениям послужила оправданием не только тоталитарного социального порядка Третьего рейха, но и экспансионистской политики Lebensraum (план завоевания «жизненного пространства» в Восточной Европе для немецкого народа). Это также обеспечило связь между идеями экологической чистоты и расовой чистоты:
Две центральные темы биологического образования следуют [по мнению нацистов] с точки зрения целостности: охрана природы и евгеника. Если человек рассматривает природу как единое целое, учащиеся автоматически разовьют в себе чувство экологии и сохранения окружающей среды. В то же время концепция охраны природы будет обращать внимание на урбанизированную и «чрезмерно цивилизованную» современную человеческую расу (30).
Во многих разновидностях национал-социалистического мировоззрения экологические темы были связаны с традиционным аграрным романтизмом и враждебностью к городской цивилизации, все время вращающимися вокруг идеи укорененности в природе. Это концептуальное созвездие, особенно поиск утраченной связи с природой, было наиболее ярко выражено среди неоязыческих элементов в нацистском руководстве, прежде всего у Генриха Гиммлера, Альфреда Розенберга и Вальтера Дарре. Розенберг писал в своем колоссальном «Мифе 20-го века»: «Сегодня мы видим постоянный поток из сельской местности в город, смертельно опасный для Народа. Города разрастаются все больше и больше, нервируя Народ и разрушая нити, которые связывают человечество с природой; они привлекают авантюристов и спекулянтов всех мастей, тем самым способствуя расовому хаосу» (31).
Источники
1. Ernst Lehmann, Biologischer Wille. Wege und Ziele biologischer Arbeit im neuen Reich, München, 1934, pp. 10-11. Леманн был профессором ботаники, который характеризовал национал-социализм как «политически прикладную биологию».
2. Anna Bramwell, автор единственного книжного исследования на эту тему является образцовой в этом отношении. См. ее Blood and Soil: Walther Darré and Hitler’s 'Green Party', Bourne End, 1985, и Ecology in the 20th Century: A History, New Haven, 1989.
3. См. Raymond H. Dominick, The Environmental Movement in Germany: Prophets and Pioneers, 1871-1971, Bloomington, 1992, особенно часть третью, "The Völkisch Temptation."
4. Например, Dominick, The Environmental Movement in Germany, p. 22; и Jost Hermand, Grüne Utopien in Deutschland: Zur Geschichte des ökologischen Bewußtseins, Frankfurt, 1991, pp. 44-45.
5. Цитата из: Rudolf Krügel, Der Begriff des Volksgeistes in Ernst Moritz Arndts Geschichtsanschauung, Langensalza, 1914, p. 18.
6. Wilhelm Heinrich Riehl, Feld und Wald, Stuttgart, 1857, p. 52.
7. Klaus Bergmann, Agrarromantik und Großstadtfeindschaft, Meisenheim, 1970, p. 38. Нет удовлетворительного английского аналога "Großstadtfeindschaft," термин, который означает враждебность к космополитизму, интернационализму и культурной терпимости городов как таковых. Этот «антиурбанизм» является полной противоположностью тщательной критике урбанизации, разработанной Murray Bookchin в Urbanization Without Cities, Montréal, 1992, и The Limits of the City, Montréal, 1986.
8. George Mosse, The Crisis of German Ideology: Intellectual Origins of the Third Reich, New York, 1964, p. 29.
9. Lucy Dawidowicz, The War Against the Jews 1933-1945, New York, 1975, pp. 61-62.
10. Daniel Gasman, The Scientific Origins of National Socialism: Social Darwinism in Ernst Haeckel and the German Monist League, New York, 1971, p. xvii.
11. Там же, p. 30. Тезис Гасмана о политике монизма вряд ли является бесспорным; центральный же аргумент книги является однако вполне здравым.
12. Цитата из: Gasman, The Scientific Origins of National Socialism, p. 34.
13. Там же, p. 33.
14. См. предисловие к перепечатке его книги 1923 года. Die Entdeckung der Heimat, напечатанной крайне правым MUT Verlag.
15. Mosse, The Crisis of German Ideology, p. 101.
16. Walter Laqueur, Young Germany: A History of the German Youth Movement, New York, 1962, p.41.
17. ibid., p. 6. Краткий портрет молодежного движения, в котором сделаны аналогичные выводы, см. John De Graaf, "The Wandervogel," CoEvolution Quarterly, Fall 1977, pp. 14-21.
18. Перепечатано в: Ludwig Klages, Sämtliche Werke, Band 3, Bonn, 1974, pp. 614-630. Нет перевода на ангийский.
19. Ulrich Linse, Ökopax und Anarchie. Eine Geschichte der ökologischen Bewegungen in Deutschland, München, 1986, p. 60.
20. Mosse, The Crisis of German Ideology, p. 211, и Laqueur, Young Germany, p. 34.
21. См.: Fritz Stern, The Politics of Cultural Despair, Berkeley, 1963.
22. Michael Zimmerman, Heidegger’s Confrontation with Modernity: Technology, Politics and Art, Indianapolis, 1990, pp. 242-243.
23. См.: Michael Zimmerman, "Rethinking the Heidegger -- Deep Ecology Relationship", Environmental Ethics vol. 15, no. 3 (Fall 1993), pp. 195-224.
24. Воспроизведено в: Joachim Wolschke-Bulmahn, Auf der Suche nach Arkadien, München, 1990, p. 147.
25. Robert Pois, National Socialism and the Religion of Nature, London, 1985, p. 40.
26. Там же, pp. 42-43. Цитата из: George Mosse, Nazi Culture, New York, 1965, p. 87.
27. Гитлер в: Henry Picker, Hitlers Tischgespräche im Führerhauptquartier 1941-1942, Stuttgart, 1963, p. 151.
28. Adolf Hitler, Mein Kampf, München, 1935, p. 314.
29. Цитата из: Gert Gröning and Joachim Wolschke-Bulmahn, "Politics, planning and the protection of nature: political abuse of early ecological ideas in Germany, 1933-1945", Planning Perspectives 2 (1987), p. 129.
30. Änne Bäumer, NS-Biologie, Stuttgart, 1990, p. 198.
31. Alfred Rosenberg, Der Mythus des 20. Jahrhunderts, München, 1938, p. 550. Розенберг был, по крайней мере, в первые годы главным идеологом нацистского движения.
http://www.spunk.org/library/places/germany/sp001630/peter.html