«Сестренка звала меня мамой и плакала. И меня перестали пускать в детдом...»

«Сестренка звала меня мамой и плакала. И меня перестали пускать в детдом...» Скучно, пожаловалась Александра Федоровна по телефону. Ходить никуда нельзя. Даже в церковь. Из-за коронавируса все службы отменили. И пряжа кончилась. Из прошлых запасов связала 80 пар варежек и носочков. А теперь делать нечего. Скучно. Звонила баба Шура накануне своего дня рождения. 28 апреля ей исполнялось 90 лет. По правде. По документам Александра Федоровна на два года младше. Пару лет назад об Александре Побережниковой мы снимали сюжет, который разошелся по интернету, собрав сотни тысяч просмотров. Бабушка, которая тратит пенсию на пряжу, чтобы вязать вещи для детдомовских детей, мгновенно стала народной героиней. Соцсети бурлили комментариями — куда перевести деньги, чем помочь? Александра Федоровна благодарила и просила ответить, что больше, чем сейчас, она связать не сможет. А на то, что сможет, денег у нее хватает. В день рождения Александры Федоровны мы пошли в магазин, где она обычно покупает пряжу. Какую выбрать, подсказала продавщица: «Возьмите вот эту, потолще — баба Шура ее всегда берет. А это бонусом (кладет моток дорогой мягкой шерсти). Поздравьте от меня тоже!» Набор для вязания передали через порог внучке. Из-за режима самоизоляции она была единственной, кто приехал к бабушке в день рождения — привезла огромный торт от внуков и правнуков. «Передайте Вере из магазина спасибо, такая мягкая шерсть, рукам приятно, — позвонила на следующий день Александра Федоровна. — Жаль, что вы не смогли зайти ко мне чай попить...» Когда мы снимали бабу Шуру в прошлый раз, она встречала нас «наливнушками». Что-то вроде ватрушек, только из пресного теста и вместо творога — сметана с яйцом. Выпечку в магазине Александра Федоровна не берет — приторная. Стряпает сама. Мука у нее в доме есть всегда, мешками покупает впрок — эхо тяжелого детства. Из того же детства привычка трудиться: «Я без работы не знаю, куда себя девать. Ночью проснусь — неохота спать, значит, надо чем-то заняться. Вот и вяжу...» Сбитый режим — не из-за возраста, считает Александра Федоровна. А из-за того, что 20 лет на заводе резиновой обуви отработала в три смены — неделю в первую, неделю во вторую, неделю в третью. Так что завтракать чаем с творогом и сметаной она может и в шесть утра, и в полдень. Иногда — сразу как проснется, иногда — после того, как свяжет что-нибудь. Обращаться со спицами баба Шура научилась в детстве. Вязала носки. Только пятка никак у нее не получалась — мама вывязывала, пока живая была. Ну а потом соседка научила. Пряжу делали сами. Изо льна, например, который семья выращивала в Бакчарском районе на берегу реки Иксы в 1930-х. «Сеяли лен, сами мяли, колотили. Бывало нитку тянешь — мне мягкую не давали, а что погрубее. Скажу: “Мама, у меня с пальца-то мясо вылазит уже!” А она мне: “А ты, доченька, другим пальчиком..”. Она у нас никогда не ругалась. Я другим пальчиком начну, а им неудобно. Опять нитка как соскочит на больной палец, тошнехонько...» Чтобы посеять лен, землю приходилось пахать самим — в плуг впрягались мать и дети. Лошадь, которая была в семье, забрали в колхоз. Отец, заработав охотой еще, купил вторую. Ее тоже забрали. Так и не получилось у Федула Колпакова, уехавшего с семьей в 1930 году из Кургана, спрятаться от коллективизации в Сибири:  «Отец не хотел в колхоз вступать. Мне пять дней от роду было, когда поехали. Мама говорила — мы тебя пятидённую увезли. Я спрашивала — у меня что, пять днов было, как у бочки?» Всего у Колпаковых было 11 детей. В Сибири отец рыбачил. И вместе со старшими сыновьями ездил бить уток и зайцев ловить. Мясо сдавали в сельпо. Пушнину возили в Новосибирск — туда зимой по реке было ближе, чем по дорогам до Томска. Для поездок кооперировались с немногочисленными соседями. Сначала обоз одного шел впереди, прокладывая путь по снегу, потом — другого. Кем был отец до того, как стал охотником, Александра Федоровна не знает. Но помнит, что в Сибирь он увез сундук, где хранил под замком церковные книги. «Может, за церковью присматривал в Кургане, — размышляет баба Шура. — А когда их рушить начали, решил спасти, что мог. Везде этот сундук за собой таскали». В 1941-м Колпаковых сожгли. Соседи, говорит баба Шура, которые от Красной армии бегали, не хотели на войну идти. Ушли жить в лес. Чтобы с голоду не умереть, по ночам выходили в деревню — скот красть. А дом Колпаковых прямо у них на дороге стоял. Боялись, что донесут. Подожгли, когда отец со старшими братьями на охоту уехал. Мать малышей через окно на улицу вынесла, а сама в дом вернулась. За хлебом. Иначе чем детей кормить, пока отец не вернется. Обожглась сильно. «На маме юбка загорелась. А соседи стояли в сторонке, наблюдали. Смеялись — о, Ефросинья выскочила, подол горит. Им смешно было...» Дом Колпаковых сгорел дотла. Вместе с сундуком и церковными книгами. Семья уехала в другую деревню. Там сначала умерла мать, оставив новорожденную дочь. Подавилась рыбной косточкой. Потом, в 1942-м, умер отец. Страдал желудком, не смог пережить наступивший голод. «Мы по колхозным полям бегали, искали старую картошку. Одну поднимешь — черная. А другая — в кожуре, но белая. Считали, что это крахмал. Хоть какая-то кормежка была — толкушку из нее с травой делали». Сейчас картошку Александра Федоровна употребляет редко. Как-то внучка из деревни три ведра привезла. Одно ведро бабушка отдала племяннику, немного положила в холодильник — супы варить, а остальное сгрузила в подвал. На днях узнала, что она там проросла: «Вчера и позавчера терла на крахмал, буду кисель варить. Ягоды с осени еще запасла — в магазине клюквы, черники, брусники купила...» После смерти родителей малышей Колпаковых забрали в Бакчарский детский дом. Старшие братья ушли на фронт. Хозяйство осталось на подростках. Их в детдом не взяли — кто-то должен был в колхозе работать. И Саша работала. Время от времени ходила за 125 км в Бакчар — навестить младших.  Брату в детдоме сменили имя — церковное Полиет показалась слишком сложным. И он стал Колей. Предложили выбрать и новое отчество — и он стал Алексеичем. Сестренка осталась Агафьей Федуловной. Но видеться с ней Саше вскоре запретили. «Я бывало приду, тряпочку какую-нибудь принесу — не пустой же идти. А она ко мне бросится — мама, мама пришла! — от мамы трехмесячная осталась. Я-то хоть маму помню, а она ведь нет… Сядет ко мне на колени, заплачем вместе. А потом меня пускать не стали в детдом — мол, придешь, только расстроишь, а она потом маму ищет...». Сбежать из колхоза Саша решила в 18. Услышала, что в районе Колпашево работает московская экспедиция — измеряет русло Кети, чтобы понять, пригодна ли она для судоходства. Паспорта у Саши не было, колхозникам не выдавали. Но начальник экспедиции девушку в команду принял — здоровая, трудолюбивая. И с отличным вестибулярным аппаратом — кроме нее, никто не мог работать на промерах. Стоя в узком обласке надо было бросать в реку 12-метровый шток с отметками глубины — причем, следить, чтобы в воду он входил строго вертикально. У Саши получалось. Когда москвичи уезжали восвояси, попросила у начальника справку — что она не колхозница. Он выписал. И она пошла получать паспорт. Но за то, что с опозданием, полагался штраф в 10 рублей. А денег у Саши не было — в экспедиции их одевали и кормили, но зарплату не выдавали. Вот и пришлось два года себе скинуть. Замуж Александра Федоровна выходила дважды. Один раз официально — от этого брака осталась фамилия Побережникова и единственная дочь. Второй раз неофициально. Почти 40 лет были вместе — чуть-чуть ее Георгий до красивой даты не дожил. Умение рукодельничать здорово облегчало жизнь Александре Федоровне во времена советского дефицита. Шила платья, вязала кофты-юбки-платки себе и дочке: «Как-то сделала ей костюм Снежной Королевы, так за ней дети бегали — ой, Людка, дай фату понесем!». А когда дочка выросла и подарила девять внуков, баба Шура стала обвязывать их. А потом и их супругов. Вяжет Александра Федоровна и для знакомых. Не продает, просто дарит. А они в ответ тоже что-нибудь хорошее делают. Сосед вот на днях крапивы свежей принес. Так что на обед у бабы Шуры крапивный суп — лук, картошка, крапива и сметана для заправки. Пропускать обеды, ужины и завтраки Александре Федоровне не рекомендуется — во время еды надо таблетки для сердца принимать. С 2006 года она живет с кардиостимулятором. Первый, который поставили после инфаркта, проработал больше 12 лет. Когда сказали, что надо менять, иначе батарейка сядет, решила ничего не делать — мол, сколько проработает, столько и проживу, годов-то уже много. Но доктора и соседи убедили заменить. Чтобы держать себя в форме, баба Шура каждый день делает зарядку. Приседает, отжимается, висит на самодельном турнике и разминает руки на самодельном тренажере с кольцами: «Я ведь сиднем сижу. Если я зарядку делать не буду, вообще околею. Вот в больнице лежала, мне женщина одна говорит — ты столько вяжешь, почему ты не горбатая? Я говорю, если бы не делала зарядку — давно сгорбатилась». Вязать для детей, которые растут без родителей, Александра Федоровна начала в нулевых. Ее внук по болезни оказался в интернате. И дочь однажды сказала — мама, может, хоть следочки для детей свяжем, такие хорошие детки там… Но интернат, где учился внук, был слишком далеко — в Шегарке, и баба Шура, навязав разноцветных носков и варежек, решила раздать их детям из томских детдомов и приютов. Адреса выбирала наугад. «Когда я пришла в дом ребенка в первый раз, к трехлеткам — они сидели за столами. Я только в двери вошла с пакетом своим, они все подскочили, бегут ко мне — бабушка, бабушка! Это как в детстве, когда я в детдом к брату с сестрой ходила, а она ко мне бежала — мама, мама пришла... Меня это настолько взбудоражило, что я стала вязать. Все равно без работы я не могу». В большинстве детдомов бабушкины дары принимают с благодарностью. Но недавно попросила сотрудников одного из приютов приехать, забрать — не приехали. Тогда баба Шура отнесла вязаные вещи в церковь: «Раз не приехали, значит, не надо. Положила в церкви на стол — кому надо, тот возьмет. Все разобрали». В церковь Александра Федоровна регулярно ходит последние три года. В старообрядческую. Брат посоветовал, и ей понравилось. До этого ходила в православную — в Богоявленский собор, тот самый, на территории которого в советское время был завод резиновой обуви, и она с дочерью делала галоши. — Церковь что дает вам? — Для очищения души, что ли. — Уж вам-то что очищать? — Ну как, грехов-то все равно навалом. Аборт я делала. Разве это не грех? Это очень большой грех. До сих пор на душе лежит. Ведь хоть и маленький, только завелся, а все равно живое существо. Вот сейчас, когда прихожу в детские дома, не могу без слез на детишек смотреть… Из 11 детей Колпаковых до 90-летия Александры Федоровны дожила лишь сестра Агафья — та самая, к которой она в бакчарский детдом бегала. Дочку несколько лет назад Александра Федоровна похоронила — «сахар съел ее». Из девяти внуков осталось семь. Сколько сейчас правнуков, навскидку сказать затрудняется, но «точно больше десяти». Все живут отдельно. По дому бабе Шуре помогает «нянька» — специально выделенный отделом соцзащиты работник. Ходит для бабушки в магазин и аптеку, пока режим самоизоляции. В опасность коронавируса Александра Федоровна верит: вон сколько смертей, говорит, по телевизору показывают. В карантин занимает себя вязанием да стряпней — недавно внучка передала кусок замороженного теста, и Александра Федоровна пирожков с колбой и яйцом для соседей по подъезду напекла.  За месяц, что прошел с ее дня рождения, баба Шура связала еще 20 пар следков. Сейчас решила дать рукам отдохнуть. Глаза давно видеть нормально перестали — однажды, когда вязала, как будто молния блеснула, и появилось черное пятно. Сделали две операции лазером. Но пятно никуда не делось. Впрочем, гораздо хуже, говорит бабушка, когда руки «твердыми становятся». «Стараюсь растирать каждый пальчик. Пока руки чувствуют, я могу и в темноте, и с закрытыми глазами вязать. А чувствительности не будет в руках — все, я пропала…». Прямо в окна Александры Федоровны стучится ветками береза. Летом из-за листвы в квартире становится темно — проблема для человека с плохим зрением. «Несколько лет прошу спилить, куда только не обращалась, — говорит бабушка. — Напишите у себя про березу, вдруг что-то изменится?»