«А что, какие-то выборы скоро?» — удивляется Наталья Шарова. Пенсионерка смотрит по телевизору только советские фильмы. Новости не включает лет шесть, «не могу больше про Украину слушать». «Раньше в почтовые ящики газеты с кандидатами раскладывали, а в последние годы ни листочка не приносят. Видимо, нашим депутатам избиратели не нужны. Зажравшиеся личности», — отмахивается Наталья Витальевна.

На саратовских праймериз «Единой России» больше 90 процентов голосов по списку и одномандатному округу набрал спикер ГД Вячеслав Володин. Наталья Витальевна познакомилась с ним в конце 1990-х, когда рабочие саратовского химкомбината, полгода не получавшие зарплату, устроили акцию протеста.

«Мы блокировали заводоуправление. Заперли генерального, держали двери часа два. Приехал Володин. Он был вице-губернатором, молодой, чернобровый, черноглазый. Сошлись нос к носу. Он уговаривает: «Давайте по-доброму», — а за спиной два шкафа! Я ему объясняю: «Здесь стоят люди, у которых ни-че-го нет и нет надежды на будущее, с завода уже металл начали вывозить!» Мы были на грани. Вопросы задавали не с улыбкой, не так, как сейчас с ним разговаривают. У него сделалось такое выражение лица, что я спросила: «Автомата в руках не хватает? Так бы и положил нас всех здесь, да?» Он развернулся и ушел».

Наталья Витальевна, сплетя пальцы, молчит. Выдохнув, добавляет:

Собеседница работала на «Нитроне» с начала 1980-х. «На заводе были пожарные и газоспасательная служба, но небольшие утечки мы устраняли своими силами, чтобы не портить отчетность. Однажды в цехе синильной кислоты аппаратчики увидели по приборам, что падает давление. Слышно, что капает, а где? Одна пошла искать, не вернулась. За ней — второй. Потом третий, его успели откачать. Все были в противогазах, но при больших концентрациях пары синильной кислоты всасываются через кожу».

С 1996 года на комбинате действовал забастовочный комитет. Однажды химики пошли пешим маршем из Заводского района через весь город на Театральную площадь. Милиция их не трогала. Во время шествия протестующие познакомились с другой восходящей звездой отечественной политики — Любовью Слиской, которая трудилась вице-губернатором по социальной сфере. Любовь Константиновна не подходила близко к возмущенным массам и молча следовала за колонной.

«Знаете, почему у нас никогда не получается отстоять свои права? Нет солидарности. На нашем заводе работало шесть тысяч человек, а на улицу вышло тысячи две. Мы приглашали подшипниковый завод, который тогда еле теплился, — никто не пришел. От гигантов оборонки, на каждом из которых работали по 10–15 тысяч человек, были только представители профкомов. Постояли мы на площади, покричали. А летом 1998-го нас всех сократили».

«Как будто не про нас»

Весной президент Владимир Путин в очередной раз удивился содержанию школьного учебника по истории: «Как будто не про нас!» В 2014 году он уже призывал очистить предмет от «идеологического мусора».

Над историческими вопросами бьются серьезные государственные мужи. Помощник президента Владимир Мединский, под редакцией которого вышла новая линейка учебников, одобренных Министерством просвещения, уверен, что в образовательной литературе «должны приводиться проверенные оценки ученых с учетом наших государственных интересов». Действующий историко-культурный стандарт, определяющий содержание школьного курса, разработан комиссией во главе с директором Службы внешней разведки и председателем Российского исторического общества Сергеем Нарышкиным. Госдума обещает принять поправки к закону «Об образовании», усиливающие контроль за учебными материалами.

Дедушка Шаровой прошел Первую мировую войну, выжил в Гражданскую. В 1929 году вступил в бригаду по организации колхозов. За это молодой семье (дед только что женился) пообещали жилье.

Нижне-Волжский край считался важнейшим зерновым регионом. По решению Совнаркома коллективизацию здесь ускорили. За год предполагалось включить в колхозы 87% крестьянских дворов.

В села направили городских рабочих, так называемых «двадцатипятитысячников» (на самом деле их было больше 73 тысяч по стране). Профессор саратовского университета Аркадий Герман подсчитал, что в Автономную Республику немцев Поволжья (выбранную опытно-показательным районом по сплошной коллективизации) приехали 318 рабочих из Ленинграда, многие с семьями. Но на постоянное место жительства потом осталось чуть больше 70 человек.

Многим «двадцатипятитысячникам» поручили командовать штурмовыми бригадами (название произошло от объявленного партией «социалистического штурма и подтягивания районов, отстающих по хлебозаготовкам»). Только в немецкой АССР было создано больше 150 таких объединений. «Штурмовые бригады», включавшие 15–20 активистов, под черными флагами прибывали в село, окружали его и проводили тотальную проверку хозяйственных объектов, огородов, жилья на предмет выявления зерна. Весь найденный хлеб конфисковывался», — пишет профессор Герман.

С жителями русских сел обращались не мягче. Например, в селе Алешкино Вольского округа председатель сельсовета на собрании жителей грозил «с кровью выдавить» хлеб. В Баклушах Аркадакского района особоуполномоченный по хлебозаготовкам запретил въезд и выезд из села и заявил жителям: «Товарищи, с нами пушки, пулеметы, Красная армия. Если кто не пустит нас в амбары, мы должны пристрелить его и пройти через его труп, но хлеб взять. Для нас пристрелить кулака — ничто».

В таких же выражениях жителей убеждали вступать в колхоз. «Сегодня мы имеем торжественную ночь. Дело идет или же к жизни, или к смерти. Кто к утру не вступит в колхоз, пойдет через горы в ледяное море», — говорил председатель жителям Семеновки Федоровского района.

На совещании секретарей парторганизаций края установили «норму раскулачивания» — 50–60 тысяч хозяйств.

Первые эшелоны везли ссыльных с Волги в Сольвычегодск. Около трети раскулаченных (в основном, дети) умерли в течение первого месяца. Затем потоки перенаправили в Сибирь.

В немецких селах возникли массовые протесты. Например, в Мариенфельде (сейчас это Новониколаевка Котовского района Волгоградской области) жители распустили колхоз, дважды выгоняли из села сотрудников милиции и ГПУ, пытавшихся арестовать лидеров протеста. «Из толпы были выкрики: «Не бойся их, мы власть, а не они!» — говорится в отчете комитета ВКП(б) АССР немцев Поволжья. Сельчане зарезали быков, «мотивируя тем, что больше сеять не хотят и весной всем селом эмигрируют за границу». Через месяц в Мариенфельд направили 40 бойцов во главе с начальником Камышинского отдела ГПУ. Больше 60 жителей были арестованы и расстреляны.

Всего весной 1930 года в Нижне-Волжском крае произошло 411 крестьянских восстаний с участием 57,6 тысячи человек.

«Дед участвовал в столкновениях с кулаками. После этого решил уехать подальше», — рассказывает Наталья Витальевна.

Дедушка стал шкипером на волжском сухогрузе. Команда возила с собой семьи. «Рыбы тогда было много, это спасало от голода. У деда с бабушкой родились девять детей — в разных городах Поволжья, в зависимости от того, где в момент родов находилось судно. Мама с 12 лет работала матросом», — рассказывает собеседница. В 1942 году сухогруз под бомбежками возил в Сталинград оружие.

Когда началось строительство Волжского каскада ГЭС, семья осела в Тольятти.

В 1974 году молодежь позвали на комсомольскую стройку БАМа. «Мы с мужем до БАМа не доехали. Остановились на перегоне Восточно-Сибирской дороги под Иркутском. Контингент был страшный: алкоголики без жилья, которым больше некуда деваться». Наталья Витальевна заведовала магазином и баней. «По субботам был банный день. В четверг и пятницу я по восемь часов таскала из ручья воду на три бригады».

Потом женщина работала монтером пути. «Лапчатый лом, которым выдергивают костыль из шпалы, весит семь килограммов. Путевой молоток — еще почти шесть. А во мне тогда было 46 килограммов». Маленького сына Наталья Витальевна возила в ясли в Иркутск, забирала домой по средам и пятницам.

«Ищу рецепты без яиц и молока»

Уже в Саратове, после закрытия химкомбината, собеседница работала контролером водоканала. Сотрудникам выдавали резиновые сапоги — незаменимая деталь гардероба при обходах частного сектора в Смирновском и Октябрьском ущельях. Здесь рядом стоят развалюхи-мазанки и умопомрачительные коттеджи. «Чем шикарнее забор, тем больше вероятность, что хозяин не платит за воду. Или платит копейки: в усадьбе уличный аквариум, фонтаны, садовые дорожки моют питьевой водой — но счетчиков нет и плату рассчитывают по нормативу на одного прописанного жильца».

Контролер может лишь деликатно стучать в кованые ворота должника, надеясь, что не спустят собак.

«На самом верху Октябрьского ущелья стоят двухэтажки, куда вода просто не доходит — не хватает напора. Там жила семья с десятью детьми. Они не платили за воду, потому что действительно ее не получали. На соседней улице стоял коттедж, владелец которого накопил долг в два раза больше, хотя с водой у него было все отлично. Начальство решило подать в суд на многодетных из двухэтажки. Как мне сказали, с хозяином коттеджа несколько раз пробовали судиться, но адвокат доказал, что он ничего не должен».

Сейчас Наталья Витальевна живет на пенсию — 18 700 рублей. Раз в месяц закупает основные продукты в гипермаркете. «Мяса я давно не беру. Покупаю куриный фарш по 100 рублей за упаковку. С ним и суп можно сварить, и котлетки. Конфеты очень подорожали, в этом году даже на Радоницу не покупала.

Несколько лет назад собеседница перенесла операцию по удалению тромба. За четыре месяца на лечение ушло 70 тысяч рублей. Теперь пенсионерке нужно регулярно принимать антикоагулянт по цене 3500 рублей за упаковку, «плюс по мелочи от давления и аллергии».

«Хотела туфли на лето купить, но все-таки не решилась», — вздыхает Наталья Витальевна. Летом она собирается поехать в Москву познакомиться с новорожденной внучкой и в Тольятти — навестить могилы родителей. Нахмурившись, женщина подсчитывает бюджет путешествия и заключает: «Значит, в июне вообще ничего покупать не буду».

Однажды в прекрасной России будущего

«Я верила в светлое будущее. Была убежденной коммунисткой. В 1980-х даже отказалась от квартиры, которую мне хотели выдать, — потому что другим нужнее. Теперь мелькает мысль: какая же ты дура! С другой стороны… Нет, я не жалею, ведь я действовала в соответствии со своими убеждениями», — говорит Наталья Кузьмина.

Сорок лет назад у Кузьминой не было оснований не верить в развитие страны. «В доме родителей собирались врачи, юристы, интеллигенты, общение с которыми было настоящей роскошью. На праздники мы, благодаря нашей хлебосольной маме, три дня готовили стол, за который садились ректора трех вузов. Мы всегда читали. Я очень любила Толстого. Родители выписывали «Новый мир», «Иностранную литературу», «Науку и жизнь». Редкие издания нам давали на одну ночь, и мы с папой читали по очереди до утра», — вспоминает Наталья Николаевна.

Отец собеседницы Николай Кузнецов во время Великой Отечественной работал санитаром в саратовском эвакогоспитале. Окончив мединститут, молодой хирург поехал по распределению на Байкал. «Там встретил маму, она была операционной сестрой. Деда по материнской линии, Георгия Дмитриевича, забрали в 1937-м, конфисковали корову. Бабушка одна воспитала семерых детей. В войну пекла хлеб на весь колхоз, а мама-школьница с младшим братом ездила в тайгу за дровами».

Лекарств в Забайкалье не хватало. По выходным хирург охотился на нерпу и медведя. Местный фельдшер научил готовить из их жира лечебные средства.

Вернувшись в Саратовскую область, Кузнецов создал первое в Заволжье урологическое отделение. «Многие говорили, что папа был гениальным хирургом. В 1990 году его выпустили на конференцию в Данию. Там ему подарили мобильный госпиталь с современным оборудованием. Но советские власти не разрешили ввезти его. То ли не знали, как оформить документы на дар из капстраны, то ли не хотели признавать, что наша медицина нуждается в передовой технике. Папа этого не перенес, сгорел от рака».

«В 1990-е я жила по принципу: я советская женщина, я все могу. Дочка была совсем маленькой. Маме по полгода не платили пенсию, она жила в ужасе, думая, что обременяет нас, пережила инфаркт, инсульт, паралич. Я была главбухом. Подъем в 6:00, зарядка, холодный душ, всех накормить, прическа, макияж и вперед! Вечером снова всех накормлю, уложу и, счастливая от того, что никто не мешает, сажусь в ночь за отчет, но ничего не вижу.

В 2000-х Наталью Николаевну трижды увольняли из крупных банков — без соблюдения трудового законодательства, по барской прихоти начальства. Женщина поднимала связи, обращалась в службу занятости. «Моя трудовая книжка, в которой значились хорошие компании и должности, работала против меня. Устроиться на равноценную позицию было трудно из-за возраста. Я была готова работать кем угодно, — операционисткой, кассиром, уборщицей. Но работодатели считали, что, если высококвалифицированный специалист согласен мыть полы, это подозрительно, и отказывали».

Семья выживала на пособие по безработице. Дочка собеседницы поступила в педагогический институт. «Я тратила все деньги на ее питание, ей же нужно было учиться. Сама жевала кукурузные хлопья. Они забивают чувство голода. От такого рациона волосы, зубы, ногти, пятки — все пришло в негодность. Не хотелось жить», — Наталья Николаевна произносит это спокойно, констатируя факт.

Перед выходом на пенсию Наталья Николаевна нашла работу в саратовском «Яблоке». В 2011 году партийному бухгалтеру дали общественную нагрузку — выдвинули кандидатом в городскую думу.

«Мой округ находился в суровом Заводском районе. Председатель УИК поставила вокруг сейфа все фикусы в больших кадках, какие нашлись в школе, и, прячась за ними, достала пачку для вброса. Другие члены комиссии заполняли книги избирателей — у них были паспортные данные жителей, ведь кандидатом от «ЕР» шел руководитель местных ТСЖ. Я пыталась возразить. Тогда три пьяные тетки — они пили там же, на участке — поперли на меня с криками: «Полиция, уберите эту, она нам мешает!» В ночь подсчета я написала заявления в прокуратуру и Следственный комитет. Никакой реакции. Я с кровотечением попала в больницу».

Наталья Николаевна продолжает ходить на выборы. Прошлым летом, увидев во дворе избирательный участок на пеньках, она поделилась удивлением со старшей по дому.

Может быть, я остаюсь идеалисткой, но я уверена, что с людьми надо говорить. Молодые люди пашут, не поднимая головы, им некогда критически осмыслять то, что жужжит ящик, искать альтернативные источники информации. Мои ровесники живут в уверенности: как может быть неправдой то, что сказали по телевизору? Они рады обманываться. Я, насколько могу, стараюсь объяснять одноклассницам и подругам, что видеть реальность бывает больно, но нужно».

«Я никогда не сдаюсь»

«Я безбашенная, — говорит Зоя. — Когда мы жили в поселке в Башкирии, каждое утро на весельной лодке или на моторке возила детей в садик и школу на другом берегу. Река у нас широкая, это водохранилище. Однажды младший сын Мишенька опрокинул на себя ведро кипятка с плиты. Была весна, ледоход. Понесла его в больницу через реку. Встаю на льдинку, она под ногой проваливается в черную воду, но я успеваю прыгнуть на следующую. Я никогда не сдаюсь. Наверное, поэтому до сих пор жива».

Дед и бабушка Зои вырастили 13 детей. В начале 1930-х семью раскулачили. В 1937-м деда расстреляли за «провокационные слухи о голоде». Бабушка вскоре умерла. Мама Зои выросла в детдоме. «В 1980-е, как только стало можно, мы с мамой пытались узнать в архивах о деле деда. Но мамин старший брат, милиционер, сказал: «Не суйтесь».

Зоя работала экономистом районного узла связи. В 1990-х по заданию гендиректора объезжала жителей деревень и выкупала акции компании. Прибыль от перепродажи получало начальство, а к Зое ходили бандиты. «Заходили в кабинет с автоматами. Человек по пять сразу. Требовали списки акционеров, или сами акции, или деньги, — буднично вспоминает женщина. — Я не плакала никогда. Я была очень красивая, меня не били. Ну пришли они и ушли».

Однажды младший сын и дочь не вернулись с прогулки. Ночью Зоя побежала в милицию. Утром взяла фотографии детей и пошла по поселку, опрашивая прохожих. «Было видно: многие что-то знают, но боятся говорить». Знакомые операторы с АТС помогли выяснить, с какого номера был последний звонок на домашний телефон. Через три дня она нашла Мишу в заброшенном общежитии, привязанного к батарее.

Зоя вынимает из конверта сделанные «мыльницей» снимки: на облезлой зеленой койке — покрытый огромными синяками мальчик-подросток. «В больнице его охраняли друзья из училища. Чтобы не добили».

Дочку нашли поздно. Тело лежало под железобетонными плитами. Ей было четырнадцать.

Зоя нанимала адвоката, писала в милицию и прокуратуру республики. «Закон никого не покарал. Только Аллах. Никого из тех уже нет в живых. Не хочу ворошить», — останавливает она дальнейшие расспросы.

Зоя уехала в Уфу. Таксовала на «семерке». Предпочитала дальние рейсы до Перми или Самары. На многих трассах тогда висели таблички с предупреждением о риске разбойных нападений. Женщина старалась не останавливаться в придорожных кафе, зимой возила суп в термосе, летом готовила яичницу на капоте: «Сворачиваешь из фольги тарелочку, разбиваешь яйца — под солнцем они жарятся за две минуты».

Переехав в Бугуруслан, Зоя начала строить собственный бизнес. «Купила на заводе в Тольятти ВИСы с морозилками. Открыла пельменный цех, построила теплицы. Вешенки, укроп, петрушка, помидоры шли на ура. Цены выставляла рублей на пять меньше, чем у конкурентов. «Скоро мою продукцию закупали 180 точек в Оренбургской, Самарской областях и Башкирии. Конкуренты обиделись. Предложили продать оборудование по-хорошему. Но во мне чувства самосохранения почему-то нет. Решила бороться. Дошла до Нургалиева и Чайки. Получила отписки. Отжали у меня все».