«Самая читающая страна в мире». О чтении в СССР
Читатели в библиотеке. 1950‑е гг.
«СССР — самая читающая страна в мире» — фразу эту я помню с детства. Её часто можно было увидеть где-нибудь в библиотеке, рядом с другими подобными лозунгами, к концу восьмидесятых воспринимавшимися как формальные и пустые, например «Книга — источник знаний» или «Ученье — свет, а неученье — тьма».
И всё же, почему — «самая читающая страна»? Это взятый «с потолка» пропагандистский штамп, или это утверждение на чём-то основывалось? В интернете я нашёл информацию о международном сравнительном исследовании 1950 года, которое показало, что житель Советского Союза тратит на чтение примерно 11 часов в неделю — вдвое больше, чем житель США, Англии и Франции.
Нашлась информация, что в СССР была создана самая разветвлённая в мире библиотечная система, насчитывавшая 150 тысяч библиотек. От советских библиотек впечатление у меня осталось удручающее: затёртые обложки, вырванные страницы, да и найти что-то интересное было там крайне сложно — то, что пользовалось спросом, как правило, в открытый фонд не поступало, а выдавалось библиотекарями по знакомству.
«Нет такого языка, на который не были переведены бессмертные произведения В. И. Ленина».
Фото Эммануила Евзерихина. 1950‑е гг.
Насколько реально читающей страной был СССР к 1980‑м годам — периоду, который я застал? Я бы сказал, что вполне читающей, хотя объективных показателей, позволяющих сравнивать Советский Союз в этом отношении с другими странами, нет. Просто других форм проведения досуга и форматов развлечений было мало, и поэтому они ещё не слишком конкурировали с чтением.
Но проблема была в огромном разрыве между тем, что люди хотели читать, и тем, что предлагали им книжные магазины и библиотеки. Массовый читатель хотел детективы, приключения и мелодрамы, которые издавались небольшими тиражами и были в дефиците, а читатель более продвинутый с удовольствием бы читал литературу, которая в СССР была запрещена или не переведена на русский.
К тому моменту произошёл, говоря современным языком, слом моделей потребления литературы — она перестала быть «идеологическим оружием» и превратилась в то, чем, в принципе, и должна быть: культурный продукт. А выпускать продукт и доносить его до людей — с этим в Советском Союзе было сложно.
В детской библиотеке. Фото Б. Раскина. 1980‑е гг.
В результате сложилась ситуация, когда книжные магазины были завалены хламом, который никто не покупал и не читал — материалами съездов и пленумов КПСС, трудами членов политбюро и тому подобным. А книги, которые реально хотели покупать и читать, были в дефиците.
В середине восьмидесятых в Могилёве, где я жил, было меньше десяти книжных магазинов, и один из них, «Маяк», — не знаю, на основании чего было принято такое решение — находился в моём районе, на Рабочем посёлке, далеко не самой культурно развитой окраине города, заселённой в основном рабочими завода искусственного волокна и более мелких окрестных заводов и фабрик.
Вообще, книги нравились мне с детства. Нравилось их читать, и нравилась книга как вещь, нравилось держать её в руках и перелистывать. И поэтому, начиная с какого-то времени, я часто заходил в «Маяк», занимавший помещение на первом этаже трёхэтажного дома послевоенной постройки, рядом с троллейбусной остановкой.
Как правило, покупателей в магазине было немного. Стеллажи были, в основном, заняты белорусской литературой, нон-фикшн книгами о Великой Отечественной войне и Октябрьской революции, книгами поэтов и прозаиков второго эшелона, о которых я ничего не слышал. Более ходовые и, тем более, дефицитные книги на полки не ставили — их выкладывали на столы у витрины, поближе к кассе.
В то время дефицитом была не только жанровая литература — детективы или фантастика в магазинах практически не появлялись, — но и даже, например, практически любая переводная литература XIX века. Много позже я узнал о существовании советской жанровой литературы — в нулевые годы издательство «Ад Маргинем» запустила серию её переизданий, «Атлантида». Но это была история более ранняя, и к восьмидесятым годам книг, например Григория Гребнева или Романа Кима, в продаже уже не было.
Читальный зал библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, Ленинград. Фото Всеволода Тарасевича. 1985 год
Если сравнивать доступ к книгам с доступом, например, к музыкальным записям, то читатель находился, пожалуй, в худшем положении, чем слушатель музыки. В середине восьмидесятых записи — в том числе, неофициальных советских групп и западных артистов — активно тиражировались даже в рамках официально разрешённых структур — например, студий звукозаписи (подробно я об этом я рассказывал в эпизоде «Мелодии и ритмы»). Скопировать пластинку — переписать её на магнитофон — было относительно просто, а, чтобы скопировать, например, книгу, нужно было иметь доступ к редкому тогда копировальному аппарату. В свою очередь, власти, боясь, чтобы люди не копировали запрещённую и антисоветскую литературу, доступ к копировальным аппаратам жёстко контролировали. Ну и конечно, многие книги, которые читали в большинстве стран мира, на русский просто не были переведены.
В итоге приходилось довольствоваться тем, что предлагала официальная книжная индустрия. Но она была мало того, что жёстко цензурируемой, так ещё и крайне неповоротливой. Почему было бы не напечатать достаточные тиражи идеологически безобидной, но популярной литературы — Александра Дюма, Мориса Дрюона, Артура Конан-Дойла, Агаты Кристи?
Не знаю про другие города, но в Могилёве в середине восьмидесятых практически все читабельные книги были дефицитом, и в магазинах их можно было купить лишь изредка, когда их «выбрасывали» в продажу. Книги, кстати, стоили от двух до пяти рублей — не так уж и мало при тех зарплатах.
Помню, однажды, в конце 1984 года — я учился в шестом классе — я зашёл вечером в «Маяк» и увидел толкучку у стола с новинками и очередь к кассе. Я пошёл домой, рассказал маме, и она успела купить несколько книг, «выброшенных» в тот день — в том числе, «Утраченные иллюзии» Оноре де Бальзака, «Зверобой» Джеймса Фенимора Купера и «Крестоносцы» Генрика Сенкевича. Да, почти все дефицитные книги были переводными.
Дом книги, Ленинград. 1980‑е гг. Источник pastvu.com/p/156762
Что происходило тогда в официальной советской литературе, по книжным магазинам представить себе было сложно. На полках пылились книги давно забытых соцреалистов, рассказывающие о комсомольских стройках, Байкало-Амурской магистрали и решении производственных проблем под чутким руководством коммунистической партии, но ни об авторах этих, ни об их книгах ничего толком и не знали. А откуда было что-то узнать? Насколько я помню, в мейнстримовой прессе рецензий на книги, да и просто статей о современной литературе не публиковали — за исключением идеологических атак на какую-либо книгу или автора.
Сам я начал читать достаточно рано, ещё до школы. Помню, перед первым классом читал книгу Николая Носова — автора книг про Незнайку — «Витя Малеев в школе и доме». Книгу выпустило минское издательство, большим тиражом, она, помню, — в отличие от «Незнайки» — свободно продавалась в «Маяке». В «Вите Малееве» привлекало описание повседневной жизни советского школьника, с которым я себя, готовясь к поступлению в первый класс, в принципе мог идентифицировать. Читая, я замечал, что какие-то детали в конце семидесятых выглядели явно устаревшими. Сейчас проверил: повесть была впервые опубликована в 1951 году, а автор получил за неё сталинскую премию. Кстати, никакой идеологии я в ней не помню, а, если она и присутствовала, то, получается, прошла мимо меня. Книги про Незнайку я тоже читал — правда, несколько позже. В магазине их не было никогда, и мама брала у кого-то на время потрёпанные книжки. Кстати, сатиру на капитализм в «Незнайке на Луне» я в девятилетнем возрасте не понял.
Ещё, помню, нравилась — опять же, во многом из-за идентификации себя с героями — повесть белорусского автора Павла Мисько «Новосёлы». Действие происходило в белорусском городе Гродно — вряд ли принципиально отличавшемся от Могилева, а впервые опубликована книга была в 1972‑м. Из переводной литературы, прочитанной в младшей школе, помню «Карлсона» Астрид Линдгрен и «Алису в стране чудес» Льюиса Кэрролла.
А вот с литературой для тинейджеров было уже посложнее, хотя в СССР такие книги, конечно, писали и издавали. Не было в магазинах и библиотеках, например, книг Анатолия Рыбакова из серии про Кроша или его же «Кортика» или «Бронзовой птицы». Их экранизации можно было посмотреть по телевизору, по крайней мере, раз в несколько лет, а прочитать первоисточник было практически невозможно.
Передвижная библиотека на территории завода ВЦТМ (Волгоцеммаш), Тольятти. 1966 год
Классе в шестом я обнаружил в школьной библиотеке собрания сочинений Аркадия Гайдара и Джеймса Фенимора Купера. О том, почему собрания сочинений именно этих авторов были закуплены для библиотеки окраинной школы, я тогда не задумывался. Но эти два десятка томов на какое-то время «закрыли» мои читательские потребности. Из Гайдара не помню ничего, даже роман «Школа», в честь которого через много лет назову свой собственный роман. Купер — о котором я узнал благодаря публикации минском издательством «Юнацтва» («Юность») романов «Последний из могикан» и «Зверобой» — и который писал в основном об индейцах в США, запомнился больше. Тогда меня его годы жизни не интересовали, а сейчас я узнал из интернета, что родился он в 1789 году, умер в 1851‑м, а на русский язык его романы переводились ещё с 1840‑х годов.
Когда я учился классе в восьмом, у мамы появилась знакомая библиотекарша, через которую она брала почитать редкие книги. Что брала она для себя, я уже не помню, а мне перепадало кое-что из фантастики — тоже дефицитной тогда и достаточно популярной. Помню, «Туманность Андромеды» советского фантаста Ивана Ефремова, впервые изданную в конце 1950‑х гг.
Школьная программа по русской литературе никакого энтузиазма не вызывала. То, что нужно было читать большие объёмы текста в «хрестоматии», да ещё и вызубривать объяснения этих тексов в духе марксистско-ленинского учения в «критике», скорей отталкивало от книг, входивших в программу — например, русской классики XIX века. Только через несколько лет, после двадцати, я открыл для себя русскую классическую литературу XIX века, читая её без всякого давления и идеологических пояснений.
Возвращаясь к проблеме книжного дефицита в СССР, расскажу о том, как её пытались решить.
В книжном магазине, Новосибирск. 1988 год
Одним из способов была запущенная в середине 1970‑х годов программа, неформально называвшаяся «Книги на макулатуру». За каждые 20 килограммов макулатуры, сданных в пункт приёма, там же можно было купить книги, в продажу не поступавшие — или поступавшие, но крайне редко. В моей библиотеке до сих пор есть, например, роман Виктора Гюго «Собор Парижской богоматери», купленный «на талоны». Выпущен он минским издательством «Мастацкая лiтаратура» (Художественная литература) — в 1984 году, и на последней странице присутствует такой вот текст:
«Уважаемые товарищи!
Чтобы сохранить лесные богатства нашей страны, с 1974 года организован сбор макулатуры в обмен на художественную литературу, для чего расширен выпуск популярных книг отечественных и зарубежных авторов.
Сбор и сдача вторичного бумажного сырья — важное государственное дело. Ведь 60 кг макулатуры сохраняют от вырубки одно дерево, которые вырастет в течение 50–80 лет.
Призываем вас активно содействовать заготовительным организациям в сборе макулатуры — это даст возможность увеличить производство бумаги для дополнительного выпуска нужной населению литературы».
«Собор Парижской богоматери» и ещё несколько книг мои родители купили в середине восьмидесятых, сдав макулатуру. Ассортимент книг, которые можно было получить таким образом, состоял, в основном, из переводной иностранной литературы. Помню, серию книг французского писателя Мориса Дрюона «Проклятые короли». Книги эти я не читал ни тогда, ни тем более позже, и об авторе ничего не знал. Сейчас, погуглив, выяснил его годы жизни — 1918–2009 и годы издания семи романов серии — 1955–1977. Кстати, из интернета я узнал, что «Проклятые короли» стали одним из главных источников вдохновения при написании цикла романов Джорджа Мартина «Песнь льда и огня», по мотивам которого снят сериал «Игра престолов».
При всех плюсах программы «Книги на макулатуру» у неё был один большой минус: макулатуру нужно было как-то отвезти в пункт приёма. Свои автомобили в то время были мало у кого, а везти, например, даже 20 килограммов старых газет и журналов на общественном транспорте, а потом ещё тащить пешком от остановки было не слишком удобно. Существовали правда передвижные пункты приема вторсырья, и грузовик ездил прямо по дворам, но случалось это очень редко.
Ещё одним способом купить дефицитные книги было членство во Всесоюзном добровольном обществе любителей книги или, как его обычно называли, «Обществе книголюбов». Образовалось оно в том же 1974 году, когда была запущена программа «Книги на макулатуру» — не знаю, была в этом связь, или просто совпадение. Из интернета я узнал, что Общество книголюбов было одной из самых массовых общественных организаций Советского Союза, и на пике его членами были более 16 миллионов человек. Годовой взнос в середине восьмидесятых составлял один рубль — деньги символические. Но и польза от членства на тот момент была сомнительной: дефицитные книги через общество книголюбов можно было купить только с «нагрузкой» в виде неликвидного шлака. То есть, например, председателю общества на заводе, фабрике или в школе, а также его приближённым книги доставались без всякой нагрузки, а рядовым членам приходилось вместе, например с «Тремя мушкетёрами» Александра Дюма, покупать ещё и биографию видного партийного деятеля или что-то подобное. Официально продажа книг «с нагрузкой» была запрещена, но, припоминаю, практиковалась не только через общества книголюбов, но и через магазины, хотя детали в памяти не сохранились.
В середине 1980‑х гг. появилось ещё одно нововведение, которое по идее должно было помочь людям купить дефицитные книги — отделы книгообмена. Открылся такой и в магазине «Маяк», но просуществовал недолго. Теоретически там можно было обменять одну книгу на другую, но для этого нужно было, во-первых, иметь дефицитную книгу, от которой ты готов был избавиться, а, во-вторых, выбор того, что ты мог получить взамен, был ограничен.
Конечно же, в Советском Союзе существовал, и чёрный рынок книг, но в те годы я с ним никак не пересекался, и, в основном, он охватывал столицы республик и крупные города, где — как я узнал уже позже — книжные спекулянты тусовались у букинистических магазинов. Был магазин «Букинист» и в Могилёве — в сталинском доме рядом с кинотеатром «Родина», — и я заходил в него, когда бывал в кино. Спекулянтов у «Букиниста» я не помню. В основном, продавалась там не художественная литература — но можно было, например, найти редкие книги о кино или изобразительном искусстве.
Торговля книгами. Москва. 1960‑е гг. Источник pastvu.com/p/273121
Ближе к концу восьмидесятых случился литературный бум, связанный с публикацией прежде запрещённых текстов — как официальных советских авторов, писавших также «в стол», так и эмигрантов. Одним из реальных результатов реформ Горбачёва было снятие многих глупых запретов, и этим сразу же воспользовались, прежде всего, редакторы толстых — как их называют до сих пор — литературных журналов. Советская книжная индустрия была слишком неповоротливой, и подготовка публикации книги могла занимать год или больше. Толстые журналы — «Новый мир», «Дружба народов», «Знамя» — действовали более оперативно.
Номера журналов с топовыми перестроечными текстами — например, «Дружба народов» с романом «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова, которого я уже упомянул как автора литературы для подростков — давали почитать знакомым и друзьям буквально на несколько дней, а то и на одну ночь.
Ко мне они тоже попадали — их брала у кого-то мама, работавшая в школе, а я, соответственно, тоже читал. «Дети Арбата» впечатлили меня, 15-летнего, откровенными описаниями жизни и быта молодёжи тридцатых годов, а также вставками — как я сейчас понимаю, достаточно механически присобаченными к основному действию, — в которых точно так же описывался быт Сталина. Помню, в конце девятого класса о «Детях Арбата» высказалась даже моя учительница русского языка и литературы — в отличие, от других учителей моей школы, достаточно интеллигентная, но скорей реакционная. Её претензии к роману были банальными — «мне говорили, что в то время на Арбате так не жили», — и такими высказываниями она себя скорей дискредитировала и обесценила всё, что говорила о каких-то других книгах.
Кроме «Детей Арбата», в те годы я прочитал журнальные издания «Доктора Живаго» Бориса Пастернака, «Нового назначения» Александра Бека, «Белых одежд» Владимира Дудинцева. Ни одна из этих книг особого впечатления не произвела — возможно, потому что, в отличие от героев тех же «Детей Арбата», с их героями я себя идентифицировать не мог.
Кроме доходящих с опозданием до читателей, долгое время пролежавших в столе текстов, появлялись и свежие, отражающие реалии жизни в СССР, о которых до этого писать было не принято — например, «Интердевочка» Владимира Кунина, опубликованная в журнале «Аврора» в 1988 году и рассказывающая о валютных проститутках.
Читая тогда «Интердевочку», я не знал, что Кунин был также автором повести «Хроника пикирующего бомбардировщика», по которой поставлен одноименный фильм — один из моих любимых о Великой Отечественной войне.
Ещё одним перестроечным литературным «хитом» стала повесть «Сто дней до приказа…» Юрия Полякова — она была опубликована в 1987 году в журнале «Юность», и темой была дедовщина в советской армии. Кстати, и «Интердевочка», и «Сто дней до приказа…» были достаточно быстро экранизированы. И если фильм Петра Тодоровского по «Интердевочке» был достаточно конвенциональным, то режиссёр «Ста дней…» Хусейн Эркенов, для которого это был дебютный «полный метр», снял очень странное, экспериментальное кино, в котором от литературного первоисточника практически ничего не осталось.
Очередь за свежими газетами, Кирово-Чепецк, 1980‑е гг.
Ещё в середине восьмидесятых, бывая в центре Могилёва, я часто заходил в отдел подписных изданий в магазине «Ранiца» на проспекте Мира — просто, чтобы поглазеть на стоявшие на полках, за стеклом, красивые тома с цифрами на корешках — собрания сочинений русских, советских и зарубежных авторов. Эти книги просто так не продавались — только по подписке, а, чтобы попытаться выиграть подписку, нужно было отстоять длинную очередь, а потом тянуть жребий. Тем, кто выигрывал подписку, потом приходила открытка о поступлении очередного тома, и можно было идти его выкупать в магазин. Об этой процедуре я узнал несколько позже. У нас дома подписных изданий не было, родители этим не занимались. Но тогда я с некоторой завистью смотрел на корешки томов собраний сочинений.
В начале девяностых система подписки перестала быть «эксклюзивной». Помню, что в 1991 году я подписался на собрания сочинений вполне, кстати, типичных «перестроечных» авторов — Андрея Битова и Фазиля Искандера, — которые выпускало издательство «Молодая гвардия». Но распад СССР помешал довести эти проекты до конца. В итоге было выпущено два тома из четырёх Искандера и один из трёх Битова — все они, кстати, до сих пор есть в моей библиотеке. На всякий случай я решил проверить — вдруг, были напечатаны и остальные тома, но до меня просто не дошли, потому что с декабря 1991 года я жил уже в независимой Беларуси. Оказалось, что нет, другие тома так и не вышли.
А ещё через пару лет я решил купить собрания сочинений классиков — Толстого и Достоевского. Это была середина 1990‑х годов, расцвет «дикого капитализма», и обедневшие бывшие советские интеллигенты избавлялись от «подписок», чтобы на вырученные деньги купить что-то более необходимое. У меня же, в основном благодаря коммерческим поездкам в Польшу, какие-то деньги были.
Я уже не помню порядок цен, но продавали «подписки» недорого — думаю, меньше доллара за том. За 22 томами Толстого я приехал в двухэтажный дом в центре Могилёва, чуть в стороне от главной улицы — Первомайской. Продавала «подписку» женщина лет шестидесяти — возможно, преподавательница или из «технической интеллигенции». Книги были в идеальном состоянии: каждый том был упакован в прозрачную полиэтиленовую обложку для школьных учебников. Женщине явно было жалко расставаться с книгами.
Она тогда произнесла странную фразу: вот придёт к вам, молодой человек, в гости девушка, увидит «подписку» Толстого, и это сразу возвысит вас в её глазах. Я внутренне усмехнулся: в то время среди моих знакомых девушек книги — тем более, какая-то там русская классика — не котировались. Девушки любили «сникерсы», ликёр «амаретто» и ментоловые сигареты. Я сложил тома в большую сумку, отдал женщине деньги и вышел.
Владимир Козлов
https://vatnikstan.ru/history/samaya-chitayushhaya-strana/
*****
Вот такие воспоминания у писателя Владимира Козлова. Не могу не прокомментировать. Я так понимаю, что он либерал до сих пор, судя по анализу «Детей Арбата», лично я даже тогда и тем более сейчас нахожусь на позиции его учительницы русского языка, дискредитировавшей себя в его глазах. Я тоже считаю, что на Арбате так не жили, а книжица сугубо конъектурная, литературно достаточно слабенькая и, действительно, с режущими глаз врубками «своевременных мыслей».
Далее он перечислил не впечатлившие его последующие книжонки, но вывод какой-то странный для писателя, как по мне. А не приходило ему в голову, что перечисленные и пошедшие в тираж книжонки просто были недостаточно хорошего качества в плане художественного слова? В частности «Доктора Живаго» я лично до конца так и ни разу не осилила, не помню уже со скольких попыток… Потом всё спасло кино, теперь хоть знаю, о чём там было написано, а чем этот роман так хорош, не поняла до сих пор, возможно всё в том, что надо было нахваливать диссидентов? Уж лучше бы «Бабий яр» Кузнецова рекламировали.
Но вернусь к моменту, когда автор говорит о книгах, которые выпускались на макулатуру:
«Ассортимент книг, которые можно было получить таким образом, состоял, в основном, из переводной иностранной литературы»
Вот с этим абсолютно не согласна, возможно, причина в том, что я-то как раз находилась в то время в возрасте его мамы, поэтому и помню лучше. Вот книги в нашей библиотеке с того периода:
Пушкин 3-хтомник, Лермонтов 2-хтомник, Маяковский 2-хтомник,
Данилевский, Виноградов, Лажечников, Карамзин, Соловьёв,
Александр Беляев, Булгаков,
Джек Лондон 4-хтомник, Дюма, Дрюон, Честертон, Сименон, Золя, Моэм, Фейхтвангер, Сабатини, Конан Дойль, Стивенсон, Дрюон, О`Генри, Швейк,
Сборники детективов, Жюль Верн, Хаггард,
Сказки (Маугли и др.), Сказки (Перро, Гримм и др), Скандинавские сказки, Городок в табакерке.
А вот что об этом в Яндексе
Теперь о проблемах перевозки макулатуры. У нас все возили на тележке, они тогда были у всех, зачастую с ними же ездили за продуктами в Москву. Сумочку можно было снять, а макулатуру привязать непосредственно к раме.
Пунктов приёма в Московской области было много, можно было подобрать тот, что поближе. Возможно, в Могилёве было по-другому.
О «нагрузках» – да, были, но биографий политических деятелей или другой политической литературы не было ни разу. Думаю, что тут, возможно, разница в том, где председатель общества получал книги, это ведь могло быть и издательство Политпросвещения. А потому со словосочетанием «неликвидный шлак» не согласна. Вот, например, какие книги у меня были в нагрузку:
Аврора, или Утренняя звезда в восхождении, Бёме,
Сатирикон, Петроний,
это те, что сохранились до сих пор, а вот то, что помню, но уже их нет:
путеводители, учебник иностранного с диском, что-то ещё.
Тут же упомяну зависть автора к председателю, типа «уж ему-то всё это шло без нагрузки». Но почему-то он не задумывается о том, что тот безвозмездно занимался в личное время договорами, раздачей книг, у нас ещё и сбором макулатуры, заказывал машину и пр…
Корочка члена общества у меня до сих пор жива. А «нагрузку», если не нравилась, просто выкидывали, кстати, такая же система в 80-90-е была и с театральными билетами. Не помните? Дурацкие перекосы, конечно, но страну разваливать из-за этого не сто́ило, конечно.
Я, конечно, задумывалась над этими «нагрузками». Зачем их было выпускать? Но если посмотреть тиражи тогда и сейчас, многое станет понятным. Наверное, не всегда можно предугадать, что такую ценную историческую книгу, как «Сатирикон», не станут покупать. Вот и получались эти неликвиды. Сейчас в мире капитализма всё по-другому, тираж в 3 000 уже считается большим, не то, что советские многомилионные. Интересно, писателю Владимиру Козлову какой тираж хотелось бы иметь? Вопрос риторический)))
О подписках – да, я тоже не дополучила тома подписки Дюма, вместо обещанных 35 томов у меня только 20. Интересовалась, говорили, что издательство развалилось.
Хочу поблагодарить автора за грустную концовку своего повествования. Вот с этим полностью согласна.