Режиссер Андрей Кончаловский: «Мы вступаем в эпоху колоссальных тектонических сдвигов»
Материал опубликован в №5 печатной версии газеты «Культура» от 26 мая 2022 года.
В интервью «Культуре» режиссер рассказал о двух своих новых проектах — шекспировской трилогии в Театре имени Моссовета и масштабном сериале о русской революции, для которого уже идет народный кастинг.
Петруччо появляется на сцене в мотоциклетном шлеме, площадь Падуи с фонтанчиком словно сошла с полотна сюрреалиста Джорджо де Кирико. В спектакле «Укрощение строптивой» Андрей Кончаловский перенес действие в двадцатые годы прошлого века. Герои двух следующих спектаклей, которые должны составить шекспировскую трилогию, «Макбет» и «Буря», видимо, тоже будут жить в начале двадцатого века.
— Андрей Сергеевич, вы обещали поставить в Театре имени Моссовета шекспировскую трилогию, три спектакля в трех разных жанрах — комедия, трагедия, фантазия. Почему вы начали с комедии?
— Мы ходим по тропам, которые когда-то проложили. Я поставил «Укрощение строптивой» в Италии, думал, что стоит сохранить эти поиски и попробовать их как-то, как говорил Михаил Сергеевич, углУбить. Потому что в Италии театр мимолетен, как и везде в Европе, они ставят спектакль, потом ездят по городам, играют по одному спектаклю в Пизе, Флоренции, потом еще где-то, объехали десять городов и забыли. А у нас, слава Богу, есть репертуарный театр, где моя «Чайка» шла двенадцать лет, вот сейчас уже одиннадцать лет идет «Дядя Ваня». И до сих пор билеты сложно купить, а это значит, что есть зритель. А в Италии зрителя нет. Я поставил там Бергмана два года назад — в зале одни седые головы. Слава Богу, что у нас есть зритель, который дает возможность спектаклю жить.
Осенью я должен начать снимать большой сериал, поэтому я прервусь на какое-то время, но надеюсь, что следом за «Укрощением строптивой» выйдет «Макбет», а за ним будет «Буря». И это вызов определенный, потому что я хочу сделать все в одной декорации, ничего не меняя, и с теми же артистами. Костюмы поменяются в силу того, что эпохи могут меняться, но от этого спектакль не меняет своей сущности. Я просто люблю, когда со сцены несется запах какой-то эпохи, будь то Чехов, будь то двадцатые годы или шестнадцатый век, но запах эпохи — это важно для меня.
— У вашего «Укрощения строптивой» запах эпохи ар-деко, на сцене двадцатый век, а не шестнадцатый.
— Конечно, это запах ар-деко, но я не изменил ни одного слова в пьесе и не вывернул ничего наизнанку, оставил все, как Шекспир написал. Конечно, некоторые его мысли устарели, ну и что? Искусство — это сообщение чувства, как говорил Лев Николаевич Толстой, и сообщение чувства является главным источником эстетического удовольствия в театре или в кинематографе, и даже в живописи. Мысли могут устареть, чувства — никогда.
— Сериал о русской революции из шестнадцати серий, ради которого вы отложили постановку «Макбета», для вас, видимо, тоже отчасти вызов.
— Да, я не делал проекта более объемного, он охватывает двадцать лет российской истории, с 1904-го по 1924 год. Там как бы четыре части — рассвет, раскол, распад, расплата. Четыре фазы русской истории.
— А почему вы заканчиваете 1924-м, а не 1929-м, годом великого перелома?
— 1924 год — год смерти Ленина. Хотя это будет сериал не о Ленине и не о Николае II, там много действующих лиц, включая Ленина, Сталина, Бухарина, Рыкова, Горького. Просто есть герои, которые идут через все эти двадцать лет. И конечно, я очень долго изучал этот период русской истории, лет пять, может быть. Там восемьдесят процентов текстов, которые произносят исторические персонажи, это их буквальные реплики. Есть просто гениальные фразы.
Когда офицеры Генерального штаба пришли к Николаю II и сказали, что Путилов (финансист и промышленник, в 1910 –1914 годы создавший военно-промышленный синдикат, который строился вокруг Путиловских заводов. — «Культура») наживается на производстве снарядов, вообще капиталисты наживаются на войне, в то время как солдаты сражаются за Россию, царь сказал: «Пусть наживаются, лишь бы не воровали». Это гениально.
Есть вообще изумительные воспоминания о том, как после отречения бывший император, сосланный вместе с семьей в Тобольск, вытащил из кармана «Манифест» Маркса и спросил собеседника: «Вы читали?» Это было то ли в день, когда его отправили в Тобольск, то ли накануне. «А мне батюшка когда-то сказал прочитать, а я поленился. Вот теперь изучаю». Ну, гениальная фраза!
— Вы пишете сценарий один или у вас есть соавторы?
— Последние восемь лет я пишу вместе с писательницей и журналисткой Еленой Киселевой. Мы с ней сделали «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», мы с ней сделали «Грех», мы с ней сделали «Дорогие товарищи!», и благодаря ей я, может быть, все-таки завершу и этот проект. Потому что я его уже бросил, а она прочитала и говорит: «Ну, что вы, нельзя...» У нас хороший тандем, у нее прекрасный вкус, и мы понимаем друг друга с полуслова.
— Что для вас русская революция? Это национальная катастрофа или неизбежный этап в развитии страны?
— Вы знаете, у меня нет простого, краткого определения этого события. Была ли она неизбежна? Ответ — была. Когда человек заболевает какой-то страшной болезнью, только гениальный врач задолго до возникновения этой смертельной болезни поймет ее причины. Причины болезни, может быть, возникают задолго до того, как она возникла. Так все устроено в природе.
— Как написал один из героев вашего сериала — декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию, ее подхватили герои «Народной воли»...
— То, что декабристы разбудили Герцена, не привело к революции. Возможно, первопричиной было варварское, безжалостное вмешательство в историю страны Петром I. Как говорил философ Михаил Гершензон: «Петр накрыл Россию тонким плащом цивилизации». Потому что до этого времени русский боярин, русская элита, как и русский крестьянин любой, они пели одни песни и пили один мед.
— Но ведь русский народ ломали о колено и до Петра. Патриарх Никон распорядился перестроить русские обряды на греческий лад, переписать иконы и молиться по-другому. Всех, кто пытался спорить, наказывали с особой жестокостью.
— Да, но у Никона все-таки это не было насильственное насаждение европейских вкусов, это все-таки была религиозная борьба, не была светская. А Петр пришел и сказал: бороды сбрить, кофе пить, церковь проклясть, учредить Синод и так далее. Он заставил русскую элиту принять европейские вкусы, которые тем поколением воспринимались как варварские, а в следующем поколении стали естественными. И этот разлом, когда крестьянин остался в традиционной России, а элита стала европейской, был смертелен для общества, в нем возникла пропасть, которой до этого в России не было. У элиты и народа были одни и те же устои.
В Европе этого разрыва не произошло, французский дворянин и французский крестьянин пели одни и те же песни и пили одно и то же вино. И этот разрыв очень важен, потому что в 1861 году, когда под влиянием западных влияний и прочих иллюзий Александр II решил освободить крестьян, дворяне не позволили императору отдать крестьянам землю. На этом этапе, когда крестьянина как бы освободили, но не дали земли, разрыв между народом и элитой увеличился. В начале двадцатого века он образовал незаживающую, страшную, зияющую рану, и, конечно, ничего, кроме революции, не могло произойти. На мой взгляд, несмотря на усилия большевиков, этот разрыв в российском обществе сохранился до сих пор.
— Вы считаете, что в современной России разрыв между народом и элитами — это культурный разрыв?
— Для начала надо ответить на вопрос, что такое культура. Культура — это система ценностей, то, что движет человеком с того момента, как он утром встал, до того момента, как он лег спать. Как он встает, надевает шлепанцы, идет в туалет и так далее, потом работает, потом еще что-то делает, это все система ценностей. Россия в силу своего исторического развития никогда не имела буржуазии в том смысле, в котором она возникала в Европе. Буржуазия начинается не только с производства ремесел, она начинается с наличия рынка и наличия возможностей продать куда-нибудь добавочный продукт. А в России добавочного продукта было до крайности мало. Поскольку добавочного продукта не было, не было рынка и не возникло понятия капитала.
— Перед революцией в России было много успешных промышленных предприятий, «Товарищество» Кузнецова было крупнейшим фарфоровым производством в Европе, Сергей Иванович Щукин финансировал научные экспедиции, покупал у французских маршанов полотна Сезанна и заказывал картины Матиссу, на деньги Саввы Морозова был создан Московский художественный театр. В России была просвещенная буржуазия.
— Давайте попробуем определить, что такое буржуазия. Это не потребительская корзина, не «мерседес» и не богатство. Буржуазия — это класс, который благодаря своему капиталу имеет политическую независимость. В России элита всегда была полностью зависима от центральной власти. Вспомните гоголевского «Ревизора» — купцов на коленях перед городничим. Это и есть то, что называется патримониальным государством. И до сих пор в России капиталисты целиком зависят от власти, и любые попытки обрести политическую независимость сразу жестко пресекаются. Именно поэтому я считаю, что Россия как была, так и осталась крестьянской страной по системе ценностей, я убежден в этом. Очень узкий круг доверия, за пределами семьи все враги, отнять и распределить, работа не волк, в лес не убежит... Кто-то из мудрых людей заметил, что худший враг крестьянина — это богатый крестьянин. Так вот наши олигархи — те же богатые крестьяне, они безжалостны так, как только богатый крестьянин может быть безжалостен к своему соседу. Ни в коем случае я не говорю про какую-то отсталость, смешно говорить об отсталости. Мы растем не быстро, как пальма, а столетиями, как дуб, поэтому расцвет нашего государства как патерналистского, а не демократического общества, я думаю, еще впереди.
— Я узнала о вашем сериале из объявления о народном кастинге — вы предлагаете всем, кто считает себя похожим на Ленина, Сталина, Николая II и Крупскую, попробоваться на эту роль. Почему вы решили отдать роли исторических фигур непрофессионалам?
— Дело в том, что я люблю неизвестные лица, они вызывают у меня, если я правильно найду человека, ощущение абсолютной правды. Конечно, есть замечательные артисты, но когда берешь их на эту роль, зритель смотрит — да, здорово артист сыграл того-то или того-то. Поэтому в «Дорогих товарищах!» деда играет пчеловод, а не актер. Я сначала видел в этой роли Сережу Гармаша, но потом я сказал ему, что снял непрофессионала. Он расстроился: «Как же так, Андрей Сергеевич?» А потом посмотрел фильм и сказал: «Да...»
— Сцены с дедом, который после расстрела толпы, бастующей против повышения цен, достает откуда-то свои георгиевские кресты и икону, действительно запоминаются надолго.
— Наверное, потому что в них есть правда. В театре такое невозможно, театр требует артиста. А в кинематографе могут быть люди с улицы, итальянские неореалисты, Витторио Де Сика это показали. И я со времен «Первого учителя», уже не говоря об «Асе Клячиной», очень люблю снимать людей, которые соответствуют характеру персонажа. Что касается сериала, там появляются люди, которых я очень хорошо представляю себе — Ленин, Сталин, — и поэтому мне важна похожесть.
— Но если сыграть Сталина может обычный человек, значит, и на его месте мог бы оказаться человек обычный, поднявшийся к вершинам власти по воле случая?
— Безусловно. Другой вопрос — все должно было совпасть, психофизические, исторические и культурологические вещи, чтобы этот бутон так расцвел. Сталин мог остаться там, где его колотил выпивающий папа, это возможно. Если бы не ряд совпадений, Владимир Владимирович Путин мог бы всю жизнь работать с Собчаком, и не случилось бы так, что история его сюда привела и сказала: выполняй.
— И все-таки за кого вы, Андрей Сергеевич, в этом сериале, за красных или за белых?
— Ну, вы знаете, еще Чехов говорил, что все в мире перемешано, прекрасное с уродливым, чистота с грязью, невозможно отделить одно от другого. Поэтому я стараюсь быть амбивалентным. В моем фильме «Рай» главный герой — нацистский офицер, но это не значит, что он должен быть исчадием ада. Для меня самый лучший результат — когда зритель озадачен и должен сам решать, кто есть кто.
— В таком проекте, видимо, должно быть много исторических консультантов. И художник важен — чтобы передать запах эпохи.
— Ну, художник, естественно, тот, с которым я делаю свои последние фильмы. А консультанты... вы знаете, у меня нет консультантов, есть историки, которых я уважаю и которые дали свои заключения по сценарию. Я прочитал сотни книг-воспоминаний и анализов, это было очень поучительно и полезно, и я многое узнал. Например, почему Сталин терпеть не мог Свердлова?
— Не могу догадаться.
— Потому что в сибирской ссылке он все время проигрывал Свердлову в шахматы.
— А он не любил проигрывать, да.
— Такие детали все наполняют другим смыслом. Ленин заблудился в горах, в Карпатах, с Крупской вместе, они чуть не свалились в пропасть, был гром, гроза, они поскользнулись и чудом уцелели. Или вот Ленин любил купаться голым, и местные буржуа ужасались: «Срам какой». А он говорил: «Какие дикие люди. Вот в Германии все купаются голые, и никто не обращает внимания друг на друга. Да, батенька, это вопросы воспитания».
— У нас Ленин живым так не стал. Сначала он был бронзовый, потом его долго пинали, и живым человеком он не выглядит до сих пор.
— Он был нетерпеливый, нетерпимый, зануда. Он был гениален. Недаром Сталин стоял над ним, когда он умер, и повторял: «Что ты сделал? Что ты сделал?» Хотя Ленин просил у Сталина яд, и Сталин на Политбюро докладывал, что «Старик просит яду». Ленин был недержим, был нетерпимый, и в день большевистского переворота все решили: надо Ленина держать подальше от Смольного, иначе он всех сведет с ума. И его держали на квартире, пускай там сидит. Но он не выдержал и пошел пешком в Смольный. И говорит: «Надо стрелять по Зимнему дворцу». Это почти юношеское нетерпение так трогательно, его обожали, но знали, что он может все испортить.
— Какой период из российской истории в вашем фильме будет выглядеть совершенно не так, как мы его представляем?
— Все. По-другому не скажешь — все.
— Мы все время переписываем собственную историю, на моей памяти это происходило несколько раз. Мы страна непредсказуемого прошлого. Ваш сериал восстановит историческую справедливость?
— Вы говорите про историческую справедливость так, как будто она есть. Ее нету. Исторической справедливости нет, и каждый человек имеет право быть неправым, ошибаться. Как говорят индусы, и я все время это повторяю для себя, чтобы судить человека, надо надеть его башмаки и пройти его путь. Вот ты пройдешь его путь, тогда суди. Поэтому главная моя задача — попытаться залезть в эти башмаки и пройти как-то их путь, чтобы понять. Хотя до конца понять историю, на мой взгляд, невозможно. Можно только создать свое впечатление о времени и о той великой тайне, которую хранит человеческая жизнь. Главное, что понимаешь, — все суета, и тут никак по-другому не скажешь. Для одного надеждой является то, что для другого является приговором.
— Как вы считаете, ждут ли Россию сейчас потрясения, которые по масштабу можно сопоставить с произошедшим за те двадцать лет, о которых вы снимаете свой сериал?
— Могу сказать, что мы вступаем в эпоху колоссальных тектонических сдвигов, которых, может быть, не было со времен Второй мировой войны. Тектонических сдвигов, которые говорят, что прежняя экономическая система подходит к своему концу, но вопросы алчности и жажды власти по-прежнему являются двумя главными причинами всех человеческих страданий.
Фотографии: Валерий Шарифулин / ТАСС; Александр Авилов / АГН Москва (на анонсе).