В пользу почитания Царя-страстотерпца
К 101-й годовщине мученической кончины Царской Семьи
Есть ли адресат у этой статьи?
Действительно, тех, кто искренне почитает Царя Николая II, не нужно убеждать в необходимости благоговейного к нему отношения, а тех, кто почитает «так», в порядке «само собой разумеется», не только не убедишь, но, скорее, вызовешь у них лишний раз раздражение.
Царя, скажем прямо, многие (речь о православных) по-прежнему не любят, а точнее, даже не по-прежнему, а на каком-то новом витке пренебрежения — мол, что это вы нам его навязываете? Мы же не спорим, хороший был семьянин, и в заточении держался достойно, и Церковь признала, что он страстотерпец. Но ведь он же только страстотер пец, и если мы не можем принять его в других отношениях, то имеем на это все основания и полное право...
Странное право для христианина, уж очень странное: не любить святого. Я не постесняюсь спросить: признание Царственных мучеников святыми — с небес было или «от человеков»? Так и слышу молчание в ответ, за которым может скрываться и вопрос в ответ на вопрос: «А ты кто, чтоб так спрашивать?». Иногда Николая II даже люто-пафосно ненавидят (верующие!). Так одна дама однажды яростно закричала в ответ: «От человеков! от человеков!!». Она не могла простить Царю 9 января.
Для кого же я пишу эту статью? Точно не для яростной дамы. Точно не для тех резонеров, которых хлебом не корми, дай сказать, дать гнать волну... Точно не для тех, кто хотел бы считать, что наша история начинается, говоря утрированно, с февраля 1917 года, а до этого — тот же тоталитаризм, только под видом самодержавия. Сформулируем так: я пишу для тех, кто, будучи православным верующим, продолжает мыслить либерально, но лишь продолжает, по привычке к «воздуху мыслей» дорогого ему задушевного дружеского круга, кто, по той же привычке, притерпелся к фальши оного «воздуха», не замечает ее, а вообще человек нормальный и «то» от «не того» отличающий. Я и сам с юных лет и до зрелого возраста и не менее лет десяти даже после обращения в веру, страдал крепким (как исповедание) почитанием свободы. На меня в течение нескольких месяцев (!) мысленный волк набрасывался, и делал это не менее яростно, чем вышеупомянутая несчастная дама, и кричал с тремя вопросительными знаками: «Так ты против свободы???» — в тот период, когда в моей душе пренебрежительное отношение к Государю отвергалось, а благоговейное — принималось.. . Это было давно, что-то могло и забыться, но мне кажется, что за прошедшие годы я не похулил никого, кто хулил Царя (вполне я того наслушался); сам ведь такой был когда-то. Хотел бы нормально и сейчас написать, только не уверен, что получится.
В размышлениях о либеральном (или подспудно либеральном) «воздухе мыслей» в голову приходит удивительный, пусть и всего лишь литературный, пример Степана Трофимовича Верховенского. Конкретно я имею в виду его слова, сказанные незадолго до смерти и обращенные, как вы помните, к книгоноше: «Друг мой, я всю жизнь мою лгал. Даже когда говорил правду. Я никогда не говорил для истины, а только для себя, я это и прежде знал, но теперь только вижу...».
И если с этим (пусть литературным) ревнителем свободы могло произойти обращение, то и с каждым из тех, кто соединяет веру во Христа с верностью мечте наших предков — «долой самодержавие!» — может случиться метанойя, перемена мыслей. Без потрясений, но ради истины — вдруг «увидит»!
Хороший семьянин
В применении к Николаю II выражение «хороший семьянин» стало не только затертым, но прямо избитым, ни для кого уж не имеющим содержания. А ведь он действительно хороший был семьянин! И если в Наследнике Алексее Николаевиче можно было почувствовать такое достоинство, что отец его замечал: «С ним вам будет труднее справиться, чем со мной», то воспитано это достоинство было кем?
И если в семье царили неподдельные дружество, уважительность и легкосердечие, то источниками этой атмосферы разве были не родители? А готовность прийти друг друг на помощь? И не только друг другу. А веселость, приветливость, доброжелательность?
А вы знаете выражение «домашняя церковь» в применении к Царской Семье? Оно из тропаря Царственным страстотерпцам и, стало быть, о нем всегда можно скверно подумать: «Ну, это так ведь, для тропаря». Но подумать так может только не удосужившийся познакомиться с воспоминаниями о Царской Семье, привыкший считать, что семья, мол, была хорошая, ну и ладно, и безразличный к тому, как им жилось в Тобольске, к примеру. А в Тобольске Царица и дочери с трепетом (выйдет ли?) репетировали песнопения церковной службы, чтобы спеть службу самим из-за трудностей с певчими. В Екатеринбург Государь с Государыней, Марией Николаевной и немногими приближенными был привезен в Страстной Вторник, и в Великий Четверг они с Боткиным на два голоса читали 12 евангелий, поскольку священника в Дом особого назначения пригласить не дали.
Ипатьевский дом. Здесь читали 12 евангелий
Государь читал положенные чтения и в Великую Пятницу. Вы задумывались над тем, как страстные евангельские чтения звучали тогда для узников? Или тут все тоже «само собой разумеется»? А оно и раньше вовсе не само собой разумелось, но давалось для нас неподъемным трудом, для нас представимым, ибо каждый из нас, кто имеет семью, знает, к примеру, что понуждение детей к тому, что надо и правильно, — это труд, считаться с близкими — труд, каждодневная тревога за близких — труд.
Почему же для нас неподъемным? Во-первых, потому, что они никогда не только не ссорились, но и голоса друг на друга не повышали, у нас так не выйдет. А во-вторых потому, что Государь был «хороший семьянин» и по отношению ко всей России, с которой был обручен. С каким ядом хулители его произносят «Хозяин земли русской» — что ж, мол, вышло в итоге у хозяина? А вышла — спасительная жертва с его стороны. Потому что не отпусти он нас «на сторону далече» (к берегам свободы...), всё изнутри сгнило бы до бесповоротности.
Увы, эта жертва народом не признается. Богом — принята, а народом — нет.
Приговор остается в силе
«Виновен» — таков приговор Императору Николаю II, в связи с лишением его царской власти, трактуемым обвинителями как добровольное отречение от престола. Теперь, с 2000-го года, имеет место уточнение: да, страстотерпец, но в крушении — виновен! Говорят об этом по-разному. Кто с ожесточением, а кто с горечью и даже почти без пафоса. При этом подложность «манифеста» об отречении и подделка подписи под ним уже давно широко известны. Более того, хорошо и очень давно известны насильственные меры, предпринятые для того, чтобы вынудить Царя отказаться от власти. Должен был держаться? Так он и держался до конца, и не кто иной, как коммунист Михаил Кольцов, писал: «Где тряпка? Где сосулька? Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека — самого Николая... Единственным человеком, пытавшимся упорствовать в сохранении монархического принципа, был сам монарх».
Пусть бы убили? (иногда прямо так и говорят, мол, это было б «легитимнее»). Вы что же, думаете, он смерти боялся??
При спокойном, безпафосном и уважительном отношении всякому хоть сколько-нибудь вникшему в вопрос человеку понятно, что Государь боялся одного: великой смуты в стране во время Великой войны. А если бы его убили, смута была бы неизбежной, смерти он не боялся. И надо иметь в виду, что конкретный шаг с его стороны (согласие на отказ от власти) остается и, верно, так и останется неизвестным: документы подложны, воспоминания недобросовестны. Только косвенно (что не убили) можно заключить, что, видимо, согласие было — тем более, что впоследствии, в заточении, Государь переживал отрешение от власти как свое решение. Но есть люди (и — по отсутствию верных свидетельств — они имеют право на этот взгляд), которые считают, что ни на какое согласие Государь не пошел. Как бы то ни было, он принял случившееся как волю Божию, смирился. И ясно, почему, и ясно, с какой целью, и ясно, чего хотел.
Так приговор остается в силе? Да, и можно ее описать. Это та «великая праздная сила», о которой говорил Достоевский. Резонерская, пафосная, порой многознающая (а не только многоглаголивая), иногда очень искренняя. При национальной нашей черте: найти виноватого, тем и тешиться. А главное, всегда с одним и тем же замесом: «Не для истины».
Хозяин земли русской
Знаете ли вы, что восстановление русского флота после поражения при Цусиме осуществилось только благодаря неустанному попечению Государя об этом восстановлении? Ибо злосчастное «общественное мнение» было настроено вполне представимым и гнусным образом: «Флот? Наш флот? Да что говорить о нем после Цусимы?» — и приходилось пробиваться сквозь это. И флот был не только восстановлен, но модернизирован на самом высоком уровне. Попечение — это и есть первая обязанность и первый признак радетельного хозяина. Пример другого плана — образование. Третий пример — рабочее законодательство, на тот период истории в России оно было самым гуманным.
Был такой человек — протопресвитер армии и флота отец Георгий Шавельский, весьма вероятный участник заговора против Царя, ибо в феврале 1917 года он «слишком вовремя» уехал из Ставки. Судя по его же воспоминаниям, он был на стороне врагов Императора. Тем ценнее следующее свидетельство Шавельского. Но прежде, чем привести его, напомним читателю, что годы 1907-1913 – период многопланового и мощного развития России; подробнее можно познакомиться с этим на , автора недавно вышедшей книги «История России, которую приказали забыть».
Шавельский пишет о небывалом подъеме страны и замечает: «Думаю, что блестящие министры последнего царствования Столыпин, Витте, Кривошеин, Коковцев и другие — своими настойчивыми и
талантливыми мероприиятиями способствовали российскому прогрессу. Но было бы большой несправедливостью не отдать должное и личности Императора Николая II, всегда и всей душой откликавшегося на клонившиеся к народному благу разнеы реформы, если только эти реформы предлагались соответствующими министрами или иными начальниками. Всякий начальник мог быть совершенно уверен в поддержке Императора, если только он сумеет
представить ему необходимость и полезность нового начинания. Государь неподдельно и безгранично любил Родину, не страшился новизны и очень ценил смелые порывы вперед своих сотрудников».
Непохоже на «слабого и упрямого», но похоже на разумного и уважительного.
Государственный муж
Есть люди, хорошо относящиеся к Царской Чете — например, воспринявшие ту любовь к ним, с которой написана знаменитая книга Роберта Мэсси «Николай и Александра» — однако, вслед за упомянутым только что талантливым американским историком, считающие, что Николаю II просто «нужно было быть частным человеком». В связи с этим, рассмотрим один эпизод — как он изложен у Мэсси, и как было на самом деле.
В июле 1905 года (напомним, в это время в американском городе Портсмуте уже шли переговоры между Японией и Россией о заключении мира) кайзер Вильгельм II и наш Царь встретились в финских шхерах (Бьёрк) и подписали соглашение. По рассказу Мэсси, кайзер обхитрил простодушного российского Императора, и лишь последовавшее возмущение министра внутрених дел Ламсдорфа помогло ликвидировать допущенную оплошность. Мэсси опускает важные подробности, а приводит их и поясняет, что Государь сознательно не взял с собой Ламсдорфа, зная, что тем легче затем можно будет счесть соглашение недействительным. А оно ему нужно было по двум причинам: 1) чтобы вынудить Германию оказать давление на Японию в шедших переговорах; 2) чтобы ознакомить с ним Францию и охладить возникавшую «дружбу» Франции и Германии на почве тогдашнего дележа между ними Марокко. И то, и другое сработало, а договор был дезавуирован.
Коснемся внутренней политики. Задним числом вольно возмущаться Царем в период перед крушением Империи. В частности, зная, что главным врагом Государя была Государственная Дума, удивляться тому, что Император допускал ее существование. Почему не распускал ее, когда, казалось бы странно было не распустить? А он знал, что врагам то и нужно, чтобы Дума была распущена — тем бы дан был знак поднять заводы и фабрики на ее защиту! Он знал о настроениях, знал о заговорах; полицейское ведомство трудилось исправно. На предупреждения отвечал одно: надо сначала победить Германию.
Да, предательства в армии — не предполагал. Но, как писал Иван Солоневич, Цезаря нельзя упрекать за то, что предательство Брута не было предусмотрено.
Перед Престолом Божиим
Ангел не предстанет перед вами с мечом и не скажет: «Почему вы пренебрегаете вашим Царем? Он молится о вас перед Престолом Божиим, а вы не только не молитесь ему, не только не читаете правдивых и верных книг о нем, но, довольствуясь своими представлениями, готовы хулить его!». Конечно, в собственных мыслях все мы совершенно свободны. Можем считать, как хотим. Можем не задумываться над тем, сами ли мы так считаем или «с чужого голоса». Читать — не читать, задуматься — не задуматься, молиться или нет, мы в этом вольны всегда.
Отношение к Царственным мученикам — говорю по собственному опыту — требует внимательной и трезвой рефлексии. Если к размышлениям о них не прилагать элементарной честности и трезвости, и труда, они (размышления) останутся под охраной мысленных волков.
Задним числом я хорошо очень помню, что когда-то, думая о Царской Чете «с чужого голоса», я не только не понимал того, но был «искренне убежден» (и горячо убежден) в справедливости собственных суждений: обвинений в том, том и том — ничего при этом толком не зная... Период моего неофитства попал на начало 1980-х годов, и царская тема тогда присутствовала, поскольку в ноябре 1981 года РПЦЗ канонизировала новомучеников российских, канонизировала Царскую Семью. Хорошо помню, как мы киваем друг другу: «Ну, конечно, из политических соображений». Спроси тогда хоть кого из нас: «Да из каких политических?», никто бы не смог ответить. А просто жило в душе все то же родное «долой самодержавие!». Долой советскую власть, а в прошлом — самодержавие. Мы же были все за свободу! Самым же диким для меня в том времени (и ничего не поделать, оно должно было просто пройти, стать изжитым) является следующее. Мне дали почитать воспоминания Пьера Жильяра о Царской Семье («тамиздат»), и они мне очень понравились. Но благородный облик Царя в благородной передаче Жильяра — совершенно не запечатлелся в моей душе, я как был к нему безразличен, так и остался. И главным было не столько то, какой хорошей была Царская Семья, сколько то, как же лгали большевики и какие же они были злодеи, что таких людей так убили! — прекрасно помню пафос своего возмущения, получившего новый повод. А что узнал для себя что-то значимое — то сказалось лишь много лет спустя.
Итак, я по себе хорошо представляю, как трудно решиться на то, чтоб обратиться с молитвой к Царю Николаю II, тем более — к Царице. Тут стоят наготове уже мысленные тигры и львы, не только волки. Но, опять же, знаю по себе, что решиться на молитву царским детям — несложно. К ним сердце у всех расположено без каких-либо оговорок. Так здесь, поверьте, та ниточка, за которую стоит потянуть, тихонько-тихонько потянуть...
Ибо без молитвы что-либо верно понять в царской теме невозможно. То или другое трудно сердцем принять, с тем или другим согласиться; все какие-то «вьюги мыслей» начинают свистеть — в том или другом Царя обвинять воодушевленно, «искренно»... Я ведь по себе это знаю.
Клевета на Царскую Чету была в начале ХХ века не только широко распространенной, но, как хорошо это видно по цепкости ее аж до теперешнего времени, носила (и носит) иррациональный, бесовски-углубленный характер. Без молитвы — я это помню по себе — необъяснимо тянет обвинять Царя в том и том, не давать ему «спуску». Бывает, возразишь обвинителю, и он согласится, «разрешит» Государю быть самим собой и поступать по-своему. Но через минуту собеседника вновь подмывает обвинять!
А Государь, конечно же (почитайте хотя бы у Жильяра, как переживал он Брестский мир) не оставил своей страны попечением и молится о ней перед Престолом Божиим. Вряд ли вы скажете: ну и пусть себе молится, нам-то что.
Избавление от скитальчества
Скитальцами в «Пушкинской речи» Достоевский назвал интеллигенцию в смысле отрыва от «почвы». Я попытался сказать об актуальности и поныне этой нашей большой беды в статье, посвященной книге прот. Андрея Кордочкина «Кесарю кесарево?» с подзаголовком «Должен ли христианин быть патриотом?». Книга, скажем коротко, «освобождает» православного российского гражданина от такой неприятной обязанности, как патриотизм. Другой ее подзаголовок: «Был ли Христос патриотом?». В книге показывается, что будто бы не был — а значит, и нам не заповедал. Да как же не был? Если Он плакал об Иерусалиме, то был! И если тебе что-другое у нас происходящее чуждо, то это не повод считать себя «свободным» от сердечной обязанности любить свое Отечество, о каковой обязанности толкуют всем православным детям как об одном из пониманий заповеди почитания родителей. Никто не мешает тебе молиться и по поводу чуждого, хоть бы и с плачем.
Связь с нашей темой здесь простая. Или история России была бессмысленной и остается бессмысленной, или самодержавие было нашей «скрепой» (этимологическое значение слова «держава»). Я не говорю о восстановлении монархии — при имеющем место разброде («разрухе в головах») какая уж может быть монархия? Но говорю лишь о правдивом рестроспективном взгляде.
Если вы отобьетесь от мысленных хищников и правдиво посмотрите на нашего мученика-Царя, то история России станет исполненной смысла, пусть трагического, если брать катастрофу 1917 года, но все-таки смысла, и у вас появится почва под ногами, вы избавитесь от скитальчества.
Заключение
Быть нам или не быть? В смысле некой духовной общности, реального «мы». На мой взгляд, все существенно зависит от православной интеллигенции. Я видел «представительное собрание» оной на презентации книги отца Андрея Кордочкина, принятой с восторгом. Мне вспомнился рассказ Джека Лондона, в конце которого льдина с людьми, на ней собравшимися, отрывается и мчится в океан, и когда они это обнаруживают, то, по чьей-то инициативе, начинают петь вместе гимн родной Америке. Здесь все наоборот. Люди не понимали, что собрались на льдине и что льдина мчится в океан, но солидарно пели гимн — свободе от Отечества! Вам это покажется красным словцом? А мне страшно.
Можно ведь «есть и пить перед Ним» (Лк.13.26), а потом услышать «не знаю вас» (Лк.13.27). Ибо верующий в Христа верит не в Бога, открывшегося Дмитрию Быкову, с его ласками и угощеньями наподобие Деда Мороза, и не в Бога Николая Бердяева, с приматом свободы и оправданием личности через творчество. Но в Бога преподобного Сергия Радонежского, преподобного Серафима Саровского и нашего Царя-страстотерпца. Если же кому-нибудь это дискомфортно, то для христианства дискомфортность — дело нормальное и, при желании, преодолимое.