Cуд над гимназистом Горским, убийцей семи человек
Расшифровка программы «Не так» (20.07.2023). Ведущие — Сергей Бунтман и Алексей Кузнецов.
С. БУНТМАН: Добрый вечер! Ну что ж, здесь мы возвращаемся к нашим делам. К нашим делам в прямом смысле этого слова, к делам юридическим. И очередное литературное дело ведь у нас там.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, потому что это одно из тех дел, многочисленных дел, таких дел два десятка специалисты по творческому, по творчеству Достоевского как минимум перечисляют, которые так или иначе нашли отражение в его творчестве. А это дело — буквально им насыщена вся вторая часть романа «Идиот». Несколько раз по кругу, возвращаются к этому делу разные герои. Вот например, князь Мышкин обдумывает фигуру Рогожина: «Впрочем, если Рогожин убьёт, то по крайней мере не так беспорядочно убьёт. Хаоса этого не будет. По рисунку заказанный инструмент и шесть человек, положенных совершенно в бреду! Разве у Рогожина по рисунку заказанный инструмент… у него… но… разве решено, что Рогожин убьёт?! вздрогнул вдруг князь». Дело в том, что в том деле, в котором, о котором мы сегодня говорим, там, правда, не шесть, а семь человек будет, но будет вот этот по рисунку заказанный специальный…
С. БУНТМАН: По рисунку заказанный… да.
А. КУЗНЕЦОВ: Специально изготовленный инструмент, так что это совершенно чёткая примета. Ну или один из персонажей, Лукьян Лебедев, которого многие считают резонёром, выразителем идей самого автора, Достоевского, он о своём племяннике, молодом человеке нигилистических взглядов, говорит: это «будущий второй убийца будущего второго семейства Жемариных». Здесь прямо называется. Ну и наконец, несколько раз в второй части романа прямо звучит имя Витольда Горского. Что же такого случилось?
Ну, сухими — от этого, на мой взгляд, тем более страшными — строками обвинительного акта. «В городе Тамбове 1 марта 1868 года в доме купца Ивана Сергеева Жемарина в отсутствие последнего совершено убийство четырёх человек семьи Жемарина и трёх человек прислуги. Преступление обнаружено в тот же день вследствие заявления кучера Бильдена и няни Кулешовой, которые в десятом часу вечера дали знать полиции, что у них в доме неблагополучно. По прибытии полиции на место одновременно с возвращением домой купца Жемарина, найдено, что ведущее в кухню заднее крыльцо, через которое обыкновенно ходили в дом, заперто изнутри. У входа на снегу были видны следы крови, заметённые метлою, и там же лежал башмак кухарки. Переднее крыльцо оказалось отпертым, но дверь была притворена. В комнате лежали на полу убитыми: в зале, смежном с переднею, против дверей кабинета — мать Жемарина Варвара Силантьева. В кабинете старший сын Жемарина Иван. В столовой дворник и кухарка, лежащие рядом. В кухне, разделённой на две половины, в первой половине горничная, во второй жена Жемарина и в небольшом расстоянии от нея — младший сын Александр, израненный и без всякого сознания, хоть и с признаками жизни. При осмотре все убитые оказались в постоянно носимом ими платье», — то есть в обычной своей одежде.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: «Только горничная и младший сын Жемарина были в тёплой одежде, первая в салопе, а последний в полушубке, на кухарке же не оказалось одного башмака. Все трупы были окровавлены и некоторые лежали в потоках крови, а на трупе горничной усмотрено дубовое полено с окровавленным концом, а в недалёком от нея расстоянии — другое полено, меньшей величины, и тоже в крови. Сверх того, по осмотре найдены в первой половине кухни в углу и на угольнике пестик, переделанный из безмена и имеющий на одном конце обыкновенную головку, в крови, а на другом, меньшей величины — шишку, и в зале на полу разбитый пистон и три свинцовые картечи, а на столике, где занимался уроками старший сын Жемарина — несколько свинцовых стружек, аспидная доска и грифель, также в крови. Наконец, на этом столике замечены кровавые брызги и пятна, в особенности с левой стороны, а у стола на полу разбрызгана кровь, след которой оканчивается большим потоком крови». Вот такая вот совершенно жуткая картина.
С. БУНТМАН: Кошмар!
А. КУЗНЕЦОВ: Даже если представить себе, что дом немаленький — дом немаленький, хотя нельзя сказать, что это какой-то там родовой замок. Потом Жемарин построит, единственный выживший из этой семьи это её глава, да? Иван Сергеевич Жемарин. Он потом построит большой дом — но уже, так сказать, не получится в нём большой семьи, он женится второй раз, но у него в этом браке детей не будет. Вот. В этом доме практически в каждой комнате обнаружено мёртвое тело. Надо сказать, что полиции удалось практически сразу же выйти на след основного подозреваемого, который впоследствии и оказался убийцей. Полин, дайте, пожалуйста…
У нас сегодня единственная картинка: вот так получилось, что ни для кого, ни для, значит, председателя суда, ни для прокурора, ни для адвоката, ни для самого купца Жемарина — ну нет никаких их изображений, я не смог найти. Это тоже не фотография, это рисунок, исполненный художником — художником Соколовым, иллюстратором очень известного в то время издания «Иллюстрированная история». Это такая еженедельная газета, которая перепечатывала различные истории, довольно часто всякие судебные, криминальные отчёты. И вот, в частности, там, вскоре после того как закончится суд по этому делу, появилась статья, сравнивающая двух убийц, нашего и заграничного, и вот два их портрета были нарисованы штатным художником-иллюстратором этого издания. Вот таким образом он изобразил 18-летнего юношу, Витольда Людвиговича Горского. Значит, каким образом полиция, почему она заподозрила его? Ну, у купца Жемарина было алиби. Даже если бы по полицейские по привычке убийц родственников искать среди родственников — есть такая линия, всегда была…
С. БУНТМАН: Ну да, всегда. Первые подозреваемые…
А. КУЗНЕЦОВ: И кстати, не так уж редко это действительно оправдывается, самые страшные иной раз вещи, так сказать, творятся внутри семьи, но дело в том, что даже если представить себе, что купец Жемарин решил расправиться не только с тёщей и женой… Или не с тёщей? Нет, там мать его, да? Мать Жемарина Варвара Силантьева.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Что он решил расправиться с матерью и женой, но ещё и с двумя детьми, девяти и четырёх лет, они маленькие совсем, его сыновья, да? Даже если представить, что вот он спятил и всё прочее, у него было абсолютно надёжное, прочное алиби. Он вышел из дома, когда вся семья была ещё, так сказать, жива и здорова и благополучна, и вернулся он при свидетелях, его приподход к дому был зафиксирован, его привёз кучер, у входа в дом его встретили топчущиеся там уже не первый час второй кучер и нянька, которые не могли проникнуть в дом, да с ними был ещё полицейский и с ним солдат. Вот. То есть его видело много народу. У него алиби совершенно железное, он, так сказать, всё время находился в поле зрения каких-то людей.
И когда начали первичный опрос: а кто ещё был в доме из тех, кто не лежит здесь сейчас мёртвым телом или не стоит, не даёт свидетельские показания, то выяснилось, что был, был молодой человек, гимназист седьмого класса местной тамбовской мужской гимназии, Витольд Горский. А он кто? — А он домашний учитель. Он каждый рабочий день, то ли пять, то ли шесть раз в неделю, уж не знаю, как с ним там договаривались, он приходит заниматься со старшим мальчиком. Старший мальчик — ему девять лет, значит, видимо, он его готовил к поступлению в гимназию. А может быть, репетировал с ним — тот мог уже быть гимназистом первого курса, может быть, репетировал с ним…
С. БУНТМАН: Первого класса! Гимназии. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Первого класса, конечно, да, разумеется. Ну, обычно около девяти в гимназию поступали. Может быть, он с ним, значит, занимался классическим репетиторством, трудно сказать, чем-то он с ним занимался. Он у нас уже несколько месяцев, значит, вот ему положено в месяц — сначала положили пять рублей, потом накинули, шесть рублей в месяц он получает за свои уроки. Я хочу сказать, что я посчитал — получается, что за один урок он получал где-то около двадцати пяти копеек. Это очень неплохая для гимназиста — даже не студента! — это очень неплохая ставка и такса по тем, по тогдашним временам.
Анатолий Фёдорович Кони, который, став студентом Московского Университета, юридического факультета, и тоже вынужденный заниматься репетиторством, вспоминал, что он считал большой удачей, когда он за урок получал тридцать копеек. Это тоже шестидесятые годы, только первая их половина. Я не думаю, что цены сильно изменились за это время. Но он-то студент уже университета, да ещё в Москве, а здесь всё-таки провинциальный, пусть и губернский, Тамбов, и мальчишка-гимназист. Я к чему это говорю, я к тому, что у Горского оснований вот этих, по крайней мере, жаловаться на судьбу…
С. БУНТМАН: Экономических.
А. КУЗНЕЦОВ: Экономических, что ему там не доплачивают, что его эксплуатируют, нет. Двадцать пять копеек в день, рубль за четыре дня, полтора рубля в неделю — это очень неплохие для его положения деньги. И вот он, значит, был этот Горский, и вот он занимался, а потом он ушёл. И Горский тут как тут оказывается, и Горский тоже подходит к дому: «А что? А чего? А вот я пришёл!» В общем, ничего внятного он произнести не может, он сразу становится подозрителен полиции, и дальше довольно быстро складывается такая картина. В этот день, первого марта, как обычно, Горский приходит заниматься где-то днём, это происходит уже после его собственных уроков в гимназии, где-то два-три-четыре часа дня. Его приглашают к чаю.
Видимо, он уже настолько на положении домашнего учителя, что его регулярно приглашают за стол, но за стол именно к чаю, в его оплату харчи, как говорится, не входят, потому что он живёт там же, он живёт в Тамбове, он живёт в своей собственной семье, его больше деньги интересуют, а не продукты. За чаем он показывал, демонстрировал игрушечный пистолетик, пистолетик такой, который был, у меня точно был в детстве, я очень хорошо помню, классе в первом, во втором, из свинца отлитый маленький револьверчик с пистонной лентой. Вставляется туда лента…
С. БУНТМАН: Пугач такой, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну это пугач, да. Его невозможно перепутать с настоящим оружием, он именно для того, чтобы звуком пугать прислугу, зазевавшихся других женщин, что и было учинено. Сначала Горский выстрелил, показал, как этот пистолетик щёлкает пистоны, затем хозяин дома, Жемарин, взял, тоже попробовал. Горский говорит: «Я этот пистолетик младшенькому вашему принёс в подарок». На что купец говорит: «Нет, нет, не надо, он ещё маленький для таких игрушек, не ровен час ещё кого-нибудь там неудачно перепугает». В общем, позабавились, посмотрели, нормальная такая дружелюбная атмосфера, а дальше из-за этого чайного стола народ начинает расходиться. Жемарин уезжает куда-то по своим купеческим делам. Его жена, взяв младшего четырёхлетнего сына, отправляется навестить какую-то свою то ли воспитанницу, в общем, я не знаю, в каком статусе эта молодая женщина пребывала, у неё была некая призреваемая младшая подруга — монашка в монастыре, и вот у этой монашки был день ангела, и та поехала её поздравить, взяла с собой младшего сына, по этой причине няньку на несколько часов отпустили. А нет, вру, не так было! Нянька поехала с ними, и кучер поехал с ними, но когда они приехали в монастырь, няньку и кучера отпустили: «Всё, вы нас привезли, мы здесь сколько-то часов пробудем, а вы там поезжайте по своим делам, потом нас заберёте».
Значит, нянька с кучером какие-то свои дела поделали, опять заехали в монастырь, их забрали, привезли домой, а сами сразу в дом не пошли. Кучер отправился на конюшню, ему нужно было лошадей распрячь, ему нужно было лошадей почистить, ему нужно было им корму, воды задать, в общем, по меньшей мере на полчаса он был занят своими непосредственными обязанностями. Нянька тоже что-то делала за пределами дома. Одним словом, когда они оба, намереваясь уже зайти в дом, зашли с заднего крыльца, как они всегда привыкли заходить, вот тут они увидели первые признаки тревоги, описанные в обвинительном акте. Дверь закрыта, хотя она всегда была открыта. И, когда они начали оглядываться, они увидели, что на снегу рядом с крыльцом следы крови, причём достаточно небрежно заметённые какой-то метлой, и башмак, который они опознали как башмак кухарки. При этом самой кухарки не видно, а башмак её почему-то валяется на этой самой. Но ломиться… Да, им ещё послышалось, что из дома доносится стон. И у них тогда возникло предположение: дело в том, что было известно, что кухарка на сносях и вот-вот родит. Потом, когда акт вскрытия будет опубликован, в акте вскрытия, в частности, будет отмечено, что при вскрытии обнаружен плод совершенно уже…
С. БУНТМАН: Сформировавшийся.
А. КУЗНЕЦОВ: Не просто уже сформировавшийся, а без признаков недоношенности.
С. БУНТМАН: То есть это уже всё?
А. КУЗНЕЦОВ: То есть она вот-вот должна была родить. Ещё бы там несколько дней, и родился бы, дай бог, здоровый ребёнок. Это ещё к вопросу о сроке, об этом обвинитель-прокурор будет говорить в своём выступлении в прениях, будет говорить, что Горский мог, конечно, не знать, что она беременна, хотя, каждый день бывая в доме, где прислуги, в общем-то, не так уж много, скорее всего, это было темой для разговора, но, в любом случае, это невозможно было не заметить.
С. БУНТМАН: Действительно, это, так скажем, очень видно.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот-вот! Это к тому, что он мог не сомневаться, что он убивает не просто женщину, а он убивает беременную женщину. И они решили, что, возможно, у неё начались роды, и по этой причине и дверь заперта. Поэтому они не стали ломиться, поэтому они не сразу побежали в полицию. Но потом, по мере того как ничего не происходило, новых криков не слышно… Видимо, нянька — женщина опытная, она понимает, что это как-то то нарастать должно, то ещё что-то. Ну и, наконец, в десятом часу темно уже, первого марта, понятно, в десятом часу совсем темно, появился купец, вернувшийся со своих дел, а они тем временем уже успели сбегать в полицию, потому что они пошли погреться.
Горский, который тут же случился, говорит: «А что, пойдёмте погреемся в конюшню». И по какому-то наитию, а может, просто по случайности, кучер сказал: «Да не, а что мы в конюшню пойдём, пойдемте, вот тут лавка неподалеку открыта, там погреемся». Логично предположить — прокурор, собственно, это и сделает — что Горский не случайно предлагал им погреться в конюшне. Он собирался убить и их тоже. В конюшне он это мог сделать, в конюшне только лошади.
С. БУНТМАН: В лавке — нет.
А. КУЗНЕЦОВ: В лавке — нет. В лавке были посетители, в лавке были приказчик, хозяева, кто-то был. В результате они погрелись в лавке, и эти двое остались живы. Ну и когда пришёл хозяин дома, он начал распоряжаться, и тут зашли с парадной стороны и обнаружили, что дверь закрыта, но не заперта, то есть они зашли спокойно, ничего ломать не пришлось. Ну и вот обнаружили ту картину, которая описана в обвинительном акте. Горский становится, таким образом, единственным подозреваемым, и полиция берёт его, как говорится, в плотную разработку. Сразу начинает работу по кругу общения. Осмотр тел, даже первичный, опытным полицейским взглядом указывает на то, что из семи, ну сразу скажем — шесть человек уже мертвы, маленький мальчик без сознания, но ещё жив, но вскоре скончается и он, то есть общее число семь, он не приходя в сознание умрёт. Из семи убитых четверо застрелены, трое убиты ударами по голове. В одном случае в качестве орудия убийства было определено полено, в двух других случаях детей, и старшего, и младшего, их черепа были размозжены, раздроблены вот этим, то, что в протоколах называется тупым твёрдым предметом, но очень быстро этот предмет обнаружили.
С. БУНТМАН: Это вот этот пестик.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот этот вот пестик, переделанный из грузового безмена. А дело в том, что у безмена действительно такая вот шишка круглая есть, в неё продевается кольцо, за которое его держат, и вот эта шишка и была естественным таким вот, придавала ему вид палицы. Насколько этот безмен был мощным орудием: он в весовом в обвинительном акте упоминается, что его вес составил одну целую и три четверти фунта, то есть семьсот грамм.
С. БУНТМАН: Много.
А. КУЗНЕЦОВ: Потом Горский, когда его начнут, когда его припрут, и выяснится, что он действительно кузнецу заказал, принёс этот безмен, заказал его переделать, набросал ему рисунок, что он хочет получить: вот он хочет получить пестик, вот чтобы один шар у него был побольше, а другой чтобы был поменьше, за второй он держит, первым он бьёт по голове. Тот объяснил, почему пестик это называется, потому что кузнецу он сплёл историю, что это ему нужно как гантель для физических упражнений.
С. БУНТМАН: Ну, я только хотел сказать: напоминает такую…
А. КУЗНЕЦОВ: Гантель.
С. БУНТМАН: …неравную гантель.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. Только не очень понятно, зачем для физических упражнений нужна гантель со смещённым, скажем так, центром тяжести. Но, возможно, кузнец этого вопроса и задавать не стал: что ему, заказчик деньги платит, да. Может быть, Горский сплёл что-то…
С. БУНТМАН: Может, он… Да, может, он что-то объяснил.
А. КУЗНЕЦОВ: Что он по какой-нибудь там французской системе, там, особая гимнастика, и так далее. Понятно, что копеечная…
С. БУНТМАН: …разработка кисти… Сказал бы я, будь я такой маньяк, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Копеечная работа, да. Я думаю, что кузнец не очень даже задавался вопросом. Ему нарисовал заказчик? Нарисовал.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Деньги заплатил? Заплатил. Он ему этот безмен, значит, и переделал. Поэтому Горского начали допрашивать и насчёт принадлежности безмена — нет, первый раз вижу, я не я, кобыла не моя. Довольно быстро установили, что местный кузнец указал: ему я сделал. И то же самое с револьвером. Значит, когда Горского начали спрашивать: «А у вас, господин гимназист, револьвер-то есть?» «Нет у меня револьвера». Начали опрашивать круг его знакомых — и выясняется, что несколько десятков человек у него видели револьвер. Причём буквально вот в последние дни перед убийством. Значит, в гимназии за пару дней до этого он пришёл, подозвал одного из своих одноклассников, вытащил наполовину из кармана револьвер и говорит: «Смотри, что у меня есть».
С. БУНТМАН: Ну это не пугач, нет.
А. КУЗНЕЦОВ: Не-ет, нет. Тот-то — маленький пистолетик совсем, а это — большой. Представляешь себе револьвер 1868 года? Здоровая, да, такая штука, такой смит-вессон (Smith & Wesson), Уэбли (Webley) такой армейский, да? Тот говорит: «Ой, дай посмотреть!» «Нет-нет, сейчас нельзя, я не могу его здесь вытаскивать — слишком много народу смотрит». Но похвастался-то он многим. Довольно быстро история этого револьвера была установлена: револьвер он спёр. У кого он его спёр? Он его спёр у отца своего одноклассника. Одноклассник его позвал в гости, а у отца его, чиновника, на подоконнике, под какими-то бумагами лежал сломанный револьвер: у него заедал барабан и у него был надломлен курок, боёк. Пропал этот револьвер. Пропал. Не сразу пропажу обнаружили, потому что он лежал под бумагами.
А Горский его отнёс к оружейнику в местную воинскую часть (потом этот оружейник и несколько солдат, которые при этом присутствовали, будут давать показания и на следствии, и в суде). Они показали, что вот пришёл молодой человек — они его опознали совершенно однозначно, вот он самый пришёл, вот он попросил, значит, нарастить боёк, то есть вернуть его в нормальное рабочее состояние, выяснить, в чём причина заедания барабана, смазать револьвер и попросил зарядить его всеми пятью пулями (он был пятизарядный), ну, пятью патронами. Что и было исполнено. С него взяли какие-то, там, два рубля, по-моему, за всю эту ремонтную работу. То есть он и с этим револьвером, и, по большому счёту, с этой гантелей он наследил вообще везде, где только можно было наследить. Ну и после того, как совершенно однозначно выясняется, что револьвер у него был, что этот револьвер был заряжен, что он был приведён в боевое состояние, да, что он был отремонтирован, что этот самый предмет тяжёлый тупой был для него по заказу изготовлен — после этого он, припёртый к стенке, начинает, собственно, признаваться. Ну, признаётся он, прямо скажем, не безоговорочно. Ну, запираться ему трудно.
Вот пожалуйста, перед перерывом я успею зачитать отрывок из протокола обыска в его… У него была в доме, где жила его семья (семья состояла из отца-матери, он был старший из детей, были ещё брат и сестра младшие), у него была отдельная комната. «В доме отца своего Витольд Горский имел особую комнату, и при взятии его пристав застал его спящим. В комнате же у него найдена дробь в двух жестяных коробках, крупная дробь в бумажках, порох в бумажном мешочке и в пороховнице, четыре конические и две круглые пули. Сверх того, по осмотру платья Горского замечено: на правой петлице воротника у сюртука кровавое пятно, на правом рукаве с нижней лицевой стороны несколько сплошных пятен величиною с трёхкопеечную монету и одно отдельное, величиною с кедровый орех, по-видимому, кровавые. Такие же пятна на сгибе рукава против кисти на правом поле с внутренней стороны, последние — величиной с двухкопеечную монету, на левом сапоге сверху — до десяти кровавых брызг, а на подмётке и каблуке и на правой подошве — пятна, смешанные с песком. Сюртук Горского отправлен для исследования в медицинский департамент Министерства внутренних дел и оттуда не возвращён, а пятна на сапогах по исследованию места признаны происшедшими от человеческой крови». То есть они совпали по размеру и форме.
С. БУНТМАН: Вот, пока видно, уже более-менее понятно, что он, понятно, чем, но зачем и почему — это остаётся неясным. Сейчас у нас реклама и мы представим вам ещё книжку, а потом продолжим.
Ну, а книжку, которую мы сегодня представляем с большим удовольствием вместе с Алексеем Кузнецовым — это книга Александра Минкина — нашего коллеги, коллеги как журналиста. Но вот в таких исследованиях мы ему вовсе не коллеги, потому что это вряд ли удаётся…
А. КУЗНЕЦОВ: Нам учиться и учиться…
С. БУНТМАН: Нам учиться и учиться, потому что мы сегодня представляем книгу «Немой Онегин». Вы первую партию раскупили, ещё большую часть второй партии раскупили этой книги: роман о поэме. Замечательно. Я её раньше не читал, до отпуска своего, и он просто… Знаешь, как «мысли чёрные к тебе придут»…
А. КУЗНЕЦОВ: «Откупори шампанского бутылку…»
С. БУНТМАН: Нет, не нужно никакого шампанского.
А. КУЗНЕЦОВ: Шампанского не нужно? Что, это лучше «Женитьбы Фигаро»?
С. БУНТМАН: «Женитьба Фигаро», ну, в общем-то, уступает очень сильно, потому что это абсолютно увлекательная книга, при этом обоснованная в своих исследованиях многажды, много раз, с оговорками, с подходами, и обоснованная и цитатами и исследованиями, — при всей лёгкости и чудесности изложения, — исследованиями настоящими, настоящими вполне. Да, и вот, и сам Минкин мне говорил, и вот сегодня Кузнецов — они не сговариваясь повторили, что «Чайка», которая ранее выходила, исследование, что она ещё лучше, чем «Немой Онегин».
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, это моё субъективное ощущение.
С. БУНТМАН: Минкинское тоже, кстати.
А. КУЗНЕЦОВ: Да?
С. БУНТМАН: Да, абсолютно. Вот, так что это замечательно. Плюс, ещё здесь великолепный бонус в этой книге, в этом издании: «Немой Онегин» плюс собственно текст «Евгения Онегина», напечатанный по старой орфографии. И это можно абсолютно точно и без всяких размышлений, на кофейной гуще гаданий, как должна звучать рифма и как выглядит строфа. Потому что, насчёт [того как] выглядит строфа — это очень важно, потому что мы действительно теряем графику, как поэт писал. Кстати, у нас скоро о фуриях будет революционных…
А. КУЗНЕЦОВ: Вот-вот ждём, да, из типографии уже должен появиться.
С. БУНТМАН: Да, вот совсем уже, вот сейчас на этих днях. И там, знаешь, кто из наших фурий выступал против новой орфографии? Лариса Рейснер.
А. КУЗНЕЦОВ: Лариса Рейснер?
С. БУНТМАН: Да, она была в комиссии как раз тогда, в 1918 году. Она выступала и очень, я бы сказал, обоснованно тогда. Так что «Немой Онегин», Александр Минкин, покупайте дальше. Вот: «Слушала лекцию, — Галина, — …о романе Пушкина. Может быть, куплю. Спасибо за рекламу». Конечно, стоит купить. Лекция — это одно, а сама книга — это совершенно другое. Там столько хитростей всяких есть и столько ловушек для нас с вами.
А. КУЗНЕЦОВ: А я не могу удержаться, похвастаюсь: у меня два «Немых Онегина».
С. БУНТМАН: Один не твой?
А. КУЗНЕЦОВ: Один мне подарил с собственной дарственной надписью Александр Минкин, когда он был ещё в эховские времена в «Книжном казино» с этой книгой (одно из последних «Книжных казино» на Новом Арбате), а второе мне в начале июня моя учительница, моя школьная учительница литературы, с которой мы очень дружим, человек очень тонкого вкуса, подарила две книжки на день рождения, и одна из них «Немой Онегин» Минкина.
С. БУНТМАН: Так что не только с автографом, но и с рекомендациями есть у тебя.
А. КУЗНЕЦОВ: Да-да-да.
С. БУНТМАН: С рекомендательными действиями и письмами.
А. КУЗНЕЦОВ: Одобрено ведущими специалистами — я бы так сказал.
С. БУНТМАН: Всё, но нас торопит ещё…
А. КУЗНЕЦОВ: Да, нас ждёт жуткое кровавое дело.
С. БУНТМАН: Да, так что давайте, переворачиваем сейчас страницу и приступаем. Но всё же — в чём тут дело? Что он хотел или не хотел? Что им двигало?
А. КУЗНЕЦОВ: В начале мая того же года — следствие проведено очень быстро, очень эффективно, так сказать, и так, что, в общем, потом претензий к следствию серьёзных практически не будет на суде. Это дело в городе Тамбове рассматривает специальная выездная сессия Московского военно-окружного суда. И вот здесь первая загадка: с какого лешего военно-окружной суд? Тамбовский окружной, обычный суд, уже существует, почти два года как действует, уже, так сказать, есть практика. Почему его не судит обычный общеуголовный суд с присяжными?
С. БУНТМАН: Это какой год у нас?
А. КУЗНЕЦОВ: 1868 год.
С. БУНТМАН: Шестьдесят восьмой?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, с осени 1866 года уже действует Тамбовский окружной суд. Сам Горский не является военным, его отец не является военным (его отец — отставной чиновник, коллежский секретарь), и вообще, военные в этом деле — это только вот этот оружейник и несколько солдат, которые дают свидетельские показания. Казалось бы, никакого отношения к военному суду это всё не имеет. Оказывается, именно военного суда потребовал пострадавший, потерпевший, купец Жемарин.
С. БУНТМАН: А основания?
А. КУЗНЕЦОВ: Иван Сергеевич в «Русском инвалиде» — в одном из самых, так сказать, консервативных и при этом популярных изданий, написал такую статью-обращение, требуя судить его военным судом. Цитата: «Горский действовал согласно правилам польского катехизиса, не один, а в составе целого общества».
С. БУНТМАН: Оооо…
А. КУЗНЕЦОВ: «Пример Горского служит основным доказательством того, что можно ожидать обществу и родителям от образования детей в гимназиях, где нравственный надзор доверяют полякам». То, что у добрейшего Ивана Сергеевича Жемарина… Он на самом деле был очень крупным благотворителем и в городе Тамбове был популярен не только как крупный предприниматель (он из первой гильдии), но и как человек действительно очень много сделавший, и на его деньги многое было построено в Тамбове. Ну, во-первых, тут любой, знаете, озвереет — я понимаю, что он, в общем, не вполне в себе был, когда всё это писал и заявлял. Ну и, кроме того, дело в том, что и перед процессом, и во время процесса, и, как мы увидим, после процесса, польское происхождение Горского очень многим людям не будет давать покоя, с учётом того, что всего пять лет прошло с…
С. БУНТМАН: Пять лет прошло с восстания.
А. КУЗНЕЦОВ: …с восстания, да. С восстания, которое абсолютно однозначно русское общество осудило. Я знаю только один пример человека, который подал голос в пользу мятежных поляков — это Александр Иванович Герцен. Ни одного другого русского деятеля общественного, который бы одобрил их действия, я не знаю. И вот, с уважением к одному из наиболее важных столпов тамбовского общества… Думаю, что было на этот счёт некое высочайшее решение — император будет принимать участие во всём этом деле (Горский — дворянин формально). Но дело в том, что вот давайте представим себе ситуацию: мальчишка 18-летний убил в течение двух часов, забив троих тяжёлыми тупыми предметами, четверых застрелив, среди них старуха, среди них беременная женщина, среди них двое детей, с одним из которых он несколько месяцев занимался ежедневно, а с другим, там, играл, и вот, пистолетик ему принёс. Да, он забил и застрелил. Но по гражданским законам смертной казни нет.
С. БУНТМАН: Вот почему.
А. КУЗНЕЦОВ: А по военным законам она есть. И я думаю, что все, и юристы и не юристы, может быть, отводя глаза в сторону, так сказать, чтобы не попасть друг другу взглядом в глаза, согласились: пусть будет военно-окружной суд, он может приговорить к смертной казни. Я уверен, что именно это соображение и было главным.
С. БУНТМАН: Вот тут очень важную вещь спрашивают, вот, задают вопрос. Константин Смирнов здесь задал вопрос: а каковы были правила хранения оружия, там, ещё что-то?
А. КУЗНЕЦОВ: Никаких особых правил в то время не было.
С. БУНТМАН: Не было, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Ни обязательной регистрации, ни вот этих нынешних, обязательных для охотничьего даже оружия, что нужен сейф обязательно, вот, участковый…
С. БУНТМАН: Купил и всё, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Купил и всё, конечно. Надо сказать, что, несмотря на то что имелось признание Горского и в этой ситуации суд мог решить, что судебное следствие не нужно, обвинение и защита сразу переходят к прениям сторон. Но прокурор, кстати, в будущем очень известный, уже довольно известный юрист, но пока в узких кругах, Яков Александрович Неелов, прокурор Московского военно-окружного суда, а в будущем — заместитель главного военного прокурора всей Российской Империи. Он сказал: «Нет, я как прокурор настаиваю на том, чтобы было судебное следствие, я настаиваю на том, чтобы были допрошены свидетели, чтобы были представлены вещественные доказательства».
Зачем? Я абсолютно уверен, что тоже как бы всё в одном: если судебного следствия нет, суд начнёт колебаться со смертной казнью. А вот когда всё это ещё раз прозвучит: когда все свидетели покажут на него пальцем без сомнения, когда ещё раз будут прочитаны вот эти жуткие протоколы, когда ещё раз будут… И когда самого Горского допросят — вот тут суду будет легче постановить смертный приговор. Горский, впрочем, пытался на суде сдать задом, отказаться от части своего признания. Он скажет: «Да, я принимал участие в убийстве, но я не основной убийца, я, вроде как, в основном типа наводчик».
С. БУНТМАН: А, то есть…
А. КУЗНЕЦОВ: Он выдумает двух человек, которым якобы он открыл дверь, он их запустил, да, а убивали-то в основном они.
С. БУНТМАН: Тем самым он поддерживал идею заговора в чём-то.
А. КУЗНЕЦОВ: Но дело в том, что из дома вообще ничего не пропало: никакие ценности, никакие деньги, ни то, что было на виду. Горский бывал в доме несколько месяцев подряд, значит, наверное, он себе представлял, где… Ну, где деньги, может, и не представлял, но представлял себе, где какие ценные вещи в доме, в каких комнатах, какой серебряный подсвечник, где столовое серебро, где что-то… Ничего не исчезло. И это, конечно, заводит вопрос о мотиве в абсолютный тупик и, собственно, этим вопросом в большой степени будет заниматься суд. Горского напрямую спросили: «Зачем вы убили?» Он говорит: «Я хотел ограбить, мне деньги нужны были».
С. БУНТМАН: Так.
А. КУЗНЕЦОВ: «Мне деньги нужны были, но вот я не смог». Надо сказать, что ни суд, ни обвинение, в первую очередь, этому не поверило, и обвинитель в своей речи довольно подробно, как бы, с часами в руках, когда уже станет понятно по минутам, что он делал, когда он входил… На самом деле картина совершенно жуткая, потому что он убивал по одному: первого он убил своего ученика. Вот они сели за стол заниматься — он достал эту гантель и разбил ему голову. Потом вышел, позвал горничную: «Барину плохо, у него кровь носом пошла». Она прибежала в комнату, он её застрелил в упор, чтобы не громко было, уперев ствол в тело. Затем он позовёт ещё, ещё, ещё… Когда вернутся хозяйка с маленьким сыном, кучер пойдёт на конюшню, нянька, там, ещё куда-то, он и их убьёт. Почему они в салопе? Потому что не успели раздеться.
С. БУНТМАН: Ну да-да-да. Все остальные в обычном, то есть домашнем, да?
А. КУЗНЕЦОВ: И прокурор очень подробно во время допроса купца Жемарина спросит: «Вы выдвинули обвинение, что он убивал как поляк».
С. БУНТМАН: Что это такое?
А. КУЗНЕЦОВ: Скажите пожалуйста, у вас есть какие-нибудь свидетельства его принадлежности к какому-нибудь тайному обществу? — Нет, ну вот я, значит, слышал, что его отец — из ссыльных. Нет, вот пожалуйста, вот у обвинения есть все справки. Отец приехал в Тамбов в 1848 году. В Тамбове есть некоторое количество ссыльных поляков, но отец, он служил в Вильне каким-то обычным чиновником в городской управе.
С. БУНТМАН: То есть даже ни 1831-го тебе, ни 1863-го.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, ровно посередине между этими двумя мятежами, на равном от них отдалении. Он служил в Вильне в обычной городской управе, ушёл в отставку по причине женитьбы, приехал в Тамбов. Значит, в Тамбове опять возобновил чиновную службу — он вообще никакого отношения… Единственное, он жаловался, ну, в частном порядке жаловался, что когда в 1863 году произошло восстание, его как поляка вроде начали задвигать по службе, там уже, в Тамбове.
С. БУНТМАН: Возможно.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, возможно, мало ли, действительно. Но в любом случае, это не то, из-за чего сын, так сказать, за поруганную честь отца берётся мстить, какой бы он ни был. Да, признаю, значит, этих оснований у него… — Скажите, может быть, как… Вы вообще вели, вот, с Горским разговоры? — Да, вот, мы с ним чай пили регулярно. Он когда-нибудь высказывал какое-нибудь озлобление, ещё что-нибудь? — Нет, не высказывал. — У вас были основания к нему плохо относиться? — Нет, не было. - Вы как к нему относились? — Я к нему хорошо относился. Вот жена моя, покойница, вот ей он как-то не очень нравился. А у меня нет, ничего, вот нормально.
То есть Иван Сергеевич не стал грех дополнительный на душу брать, он, в общем-то, честно признался, что у него для вот этих вот обвинений — у него оснований не было. Горского спросили — вы как поляк вот это всё?.. Нет, сказал Горский и соврал — видимо, по привычке, хотя это проверяемо да? — соврал: я и польский-то плохо знаю, сказал он. Ну тут же, тут же его уличили. Дома говорили по-польски, он был, видимо, билингва, да? Он в равной степени владел двумя языками, с русскими он говорил по-русски, он учился в русской гимназии, никто у него особенного никакого ни акцента, ничего не… Но дома они между собой, вот эта семья, они говорили по-польски. И когда он будет писать, уже после приговора, значит, письма своей сестре, он будет писать их по-польски. Не после приговора, оказавшись в тюрьме. Перед судом, потому что на суде они будут оглашены. Он будет их писать по-польски, это тут же прокурор предъявит.
С. БУНТМАН: Что-то тут вообще как-то так… Очень всё странно.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот у французов есть такое — насколько я знаю — выражение cruauté mentale. Нравственная черствость, нравственная жестокость, да? Вот у меня такое ощущение, что Горский — это яркий пример какой-то абсолютной нравственной тупизны такой вот.
С. БУНТМАН: Всё равно нужен толчок.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот смотри!
С. БУНТМАН: Всё равно нужен толчок! Для того чтобы сорваться и абсолютно — хаос, говорит Мышкин, да? Размышляет. Тут не хаос, тут какой-то такой вот порядок-препорядок.
А. КУЗНЕЦОВ: «Любезная Ванда!» — перевод с польского. — «Узнал я, что папаша умер», — отец от горя умер, когда сына посадили в тюрьму за это жуткое убийство, — «и что вас высылают из Тамбова, куда — этого я не знаю. Это всё, очевидно, есть наказание божие, которое падает разом на наши головы и которое мы должны сносить с терпением», — блин, ну хоть бога ты бы не поминал, урод моральный, да? Он убил семь человек, отец умер от горя, семью высылают административно, да? Это наказание божие…
С. БУНТМАН: А он работает какими-то формулами просто, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Наказание божие, да? Не он семью, а — божие. «Находясь в тюрьме под большим надзором, так, что ко мне никто не входит, кроме смотрителя и дежурного офицера, я от этого не мог вам писать. Теперь на авось пишу к вам, и то через Мейснера», — Мейснер — это ещё один человек богатый, в доме которого он давал уроки. - «Никто не хочет нести к вам письма из боязни. Прошу вас продать мою собаку хотя бы за пятнадцать рублей, а ежели никто у вас её не купит теперь, то оставьте её у кого-нибудь из знакомых, чтоб он её продал и деньги отдал мне», — он не беспокоится о том, что собака пропадёт, там, дорогое существо. Собака, видимо, денег стоит, ну как же, что ж пропадёт-то, пятнадцать рублей — хорошие деньги. — «Продайте также мешок, патронташ, пороховницу, вынесите их на базар и другие ненужные вещи, как-то книги. Выезжая, положите в сундук вещи мои, как-то пальто, штаны, сюртук, рубашки денные и ночные, платки носовые, две простыни, две пары подштанников, четыре полотенца, одеяло красное, носки, три наволочки, подушку и другие мелочи и вещи, которые могут быть мне нужны, и отдайте их смотрителю в цейхгауз, где они будут сохраняться до моей высылки, деньги — тринадцать рублей — должные Мейснерам и которые вы получите от продажи моих вещей, потормошите также Мохнатьева, чтобы он отдал долг. Все эти деньги соберите, передайте мне потихоньку, если нам позволят». Ну вот что это такое?
С. БУНТМАН: Непонятно.
А. КУЗНЕЦОВ: Очень беспокоится, да, чтобы ни один рубль не пропал, чтобы собаку продали, чтоб долги все собрали, ему ж деньги нужны будут, ему ж Сибирь светит.
С. БУНТМАН: Всё равно непонятен спусковой крючок всего этого дела, всего этого страшного убийства.
А. КУЗНЕЦОВ: Непонятен. Непонятен, Серёж, он и сейчас непонятен. Очень много потом об этом будут различные журналисты писать. Кто-то будет кивать в сторону нигилистов. И будет очень большой шум, я бы сказал — такой, самый настоящий, извините, сейчас это уже почти институированное слово — срач, только не в соцсетях, а в газетах: вот, кто-то будет говорить, это всё вот типичная молодёжь!
С. БУНТМАН: Ну да!
А. КУЗНЕЦОВ: Адвокату прилетит. Фамилия адвоката, не поверите, Дураков. Я вам хочу сказать, что Дураковы — это старинный, служилый дворянский род.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Числящийся в дворянских книгах аж пяти губерний, в том числе и тамбовской. Он, видимо, из местных помещиков, потому что в военном суде адвокат не обязан был быть присяжным поверенным. И это не потому что — это не прозвищная фамилия, это фамилия, образованная от имени-оберега. Давали специально такие некрестильные, а, да, до 17-го века включительно давали же имя крестильное и повседневное, чтоб крестильное не трепать. И вот Дурак — это повседневное имя-оберег. Считалось, что нечистая сила и хворь к человеку с таким именем не пристанут. Помнишь, у нас в «Моём районе» была статья Лены Минушкиной «Вотчина Неупокоя»? Неупокой.
С. БУНТМАН: Да-да-да, Неупокой. Да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: А Неупокой — это тоже имя-оберег. То есть что такое «неупокой»? Бессмертный! Не умрёт никогда. И вот адвокат скажет: «Мы видим молодого восемнадцатилетнего человека, полного сил, желающего приносить пользу обществу, но для этого нужна подготовка, а для подготовки нужны материальные средства, которых преступник не имеет. Он видит, что может рассчитывать только на свои собственные силы, но по неразвитости своего убеждения он не надеется на них. Семейство его в бедности, отец при смерти, он не может ожидать помощи от семейства. Он каждую минуту думает, что со смертью отца семейство должно будет идти по миру, если он будет не в состоянии оказывать ему помощь», — потом адвокату в печати обоснованно скажут, что он, мягко говоря, сгустил краски, вообще всё совсем не так плохо в семействе Горских обстояло. — «Очень естественно, что у него родился план: каким бы то ни было образом достать что-то, чтоб принести пользу семейству и себе, он не нашелся, один исход — совершить преступление. Я не думаю, чтобы много было таких молодых людей, которым бы не приходило на ум воспользоваться каким бы то ни было средством для достижения своей цели, хотя бы даже совершить преступление».
С. БУНТМАН: Здрасьте.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот за эту фразу его потом будут ну просто вот, ноги об него не вытрет только ленивый. Павел Александрович Гайдебуров — был такой известный журналист в это время — большую статью, страниц пятнадцать текста, опубликует, где будет полоскать адвоката. Справедливо во многом, кстати говоря. За то, что тот ушел во всякие обобщения, в результате у него получается, что у нас вообще молодёжь испорченная, да, и каждый как только с какими трудностями столкнётся, так сразу начинает, как Раскольников, думать, а не прибить ли его кому-нибудь.
А ещё Гайдебуров совершенно правильно, на мой взгляд, скажет: адвокат, в общем, плохо свою работу сделал. Ему бы надо было вот не этой чушнёй заниматься, потому что Гайдебуров пишет — если бы он обращался к присяжным со всем с этим, могло сработать. Есть примеры в истории суда присяжных, когда вот удавалось разжалобить. Но здесь-то военные судьи, профессионалы, юристы, да? С ними другое. Упустил он шанс. Какой шанс? Конечно, невменяемость. И при отсутствии чёткого мотива, при способе совершения преступления, при достаточном несовершенстве тогдашней психиатрии — а психиатрия в то время находится в общем-то ну если не в зачаточном, то в младенческом состоянии, как отрасль медицины. Был шанс. Но адвокат им не воспользовался.
С. БУНТМАН: Вот интересно, как на автомате — я не знаю, как ты гораздо лучше знаешь и историю адвокатуры, и так далее — вот как на автомате он начинает защищать с помощью социальных и при этом умилительных каких-то, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну это очень распространено в то время.
С. БУНТМАН: Ну шестидесятые годы всё-таки. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Директор гимназии показания в суде не давал, он был в отъезде в командировке, но он дал письменные показания на следствии. «Из дел гимназии видно, что Витольд Горский поступил в гимназию в августе 1960 года во второй класс. В августе 1964 года переведен в седьмой класс, журналом совета 6 марта 1868 года в августе… 1867 года, видимо, это опечатка… исключен из списков поведения 4−3. В штрафной книге записан три раза», — то есть в кондуите, да. — «20 марта 1862 года за шалость в классе при учителе» — ну это фигня на постном масле, всё что угодно может быть. «14 ноября 1864 года за вырезку трёх картинок из книги, принадлежащей ученической библиотеке, причём книга эта была взята им на чужое имя». Не очень хорошо, да? Он же не просто так её брал на чужое имя, уже наверняка с самого начала зачем-то её брал на чужое имя.
«И 18 октября 1867 года за драку с товарищем Дмитревским, причём оказались оба неправы» — простодушное уточнение. Подрались два, оба наказаны. «Успехи выказывал большей частью посредственные, был два раза оставлен в одном и том же классе, любил чтение и вообще литературные занятия, держался одиноко, не был любим товарищами, которые считали его злым. По отношению к наставникам держал себя вежливо и как бы застенчиво. В характере его замечалась неискренность, некоторая неровность, которая приписывалась слабому телосложению. Его подозревали также в похищении книг у товарища, уличён он в этом не был». Ничего страшного. Не злодей, да? Немножко неискренний, немножко замкнутый, ну чёрт его знает. Может, потому что поляк, да, это в то время совсем нехорошо, наверняка и дразнили его и ещё чего-то. Непонятно, ничего не понятно. Я думаю, что если не плодить какие-то фантастические теории, самое логичное — что он всё-таки не совсем психически нормален, а что уж там триггером для него послужило…
С. БУНТМАН: Может, мальчик?
А. КУЗНЕЦОВ: Может, мальчик.
С. БУНТМАН: Для этого надо с собой иметь орудие…
А. КУЗНЕЦОВ: Так он готовился, конечно! Он же как готовился-то, да, и с револьвером готовился, и с этим самым готовился. У него с собой откуда стружки от пуль, у меня сначала глаз зацепился, что такое стружки от пуль. Выяснилось: он пять пуль, которые ему зарядили в револьвер-то, выпустил — и решил ещё, у него с собой были отдельно пули, у него с собой был отдельно порох и гильзы. Но пули оказались, видимо, домашней отливки, не совсем, так сказать, подходили, и он ножичком их обстругивал, как рыбак грузило, если оно слишком тяжёлое, да, он понемножечку отрезает, чтобы его поймать вес. Вот и здесь он обстругивает эту пулю, чтобы она пролезла в этот самый, в ствол.
С. БУНТМАН: В ствол, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Уже после вынесения приговора сразу практически, ещё нет кассации, ещё нет решения государя, «Московские ведомости», редактируемые Михаилом Никифоровичем Катковым, которые публикуют подробнейшие отчёты, я читал эти отчёты, они в Президентской библиотеке в электронном виде выложены, номера газет, можно всё разобрать. «Горский развивался под влиянием фальшивой национальной идеи, которая вследствие неблагоразумной политики отождествилась с религией и выработала из себя самый крепкий яд, отравляющий всё нравственное существо преданных ей людей. Эта идея в уме гимназиста могла превратиться в чудовищный замысел убийства для убийства, Раскольников сам для себя».
Катков ещё либерал! Но не по отношению к полякам, хотя и оговаривается, да, идея-то национальная фальшивая, но вследствие неблагоразумной политики чьей — ну, правительства, видимо, да. Перегибает правительство палку с поляками.
С. БУНТМАН: И каждый начинает, как тут происходит уже прежде, чем даже следствие окончено, начинает выступать. Все, тут тебе и компьютерные игры, тут тебе и влияние того, сего, запада, востока, севера, юга и так далее.
А. КУЗНЕЦОВ: Смертную казнь суд вынес. Горский подает кассационную жалобу в Верховный военный суд, упирая на то, что нет, у меня не было никаких идей, я просто хотел ограбить, поэтому мне зря шьют какие-то вот мотивы, у меня мотив обычный, корыстный… рассчитывая на каторгу. Высший военный суд оставляет приговор в силе. Поскольку Горский дворянин, приговор должен быть утверждён императором, и АлександрНиколаевич не утверждает. «Привести в исполнение с тем, чтобы после этого заменить вечными каторжными работами на рудниках». Привести в исполнение — это то, что с петрашевцами было сделано. Подняли, приставили к эшафоту, надели колпак, зачитали, зачитали помилование — и на каторгу.
Дальнейшая судьба неизвестна, но в 1993 году в книге известного популярного исторического романиста, я бы так сказал, Валентина Лаврова «Кровавая плаха» появляется рассказ «Марксист», где рассказывается история Горского, называя его по фамилии, всё, и последние два абзаца, значит, Валентин Лавров пишет: в руднике отработал всего три с половиной года, потом был переведён в писаря, в 1894-м по случаю, значит, кончины государя и вступления нового, Николая Александровича, императора, амнистия, его, значит, из Сибири отпустили, в Тамбов он не поехал, поехал в Вильно, там познакомился сначала с социал-демократами, с неким товарищем Яцеком, впоследствии Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, потом сошёлся с эсерами, а потом его труп нашли там в Петербурге на одном этом самом проспекте. Оказалось, что он был агентом, значит, охранки, и вот явно совершенно революционеры всадили ему… Я думаю, что это выдумка.
С. БУНТМАН: Нет, ну это…
А. КУЗНЕЦОВ: Я думаю, что это выдумка, да, тем более что Лавров в описании самого дела допускает несколько достаточно существенных расхождений с правдой, но эти расхождения явно неслучайные, они нужны ему для общей идеи всего этого сборника — вот какая сволочь делала революцию.
С. БУНТМАН: Ну понятно.
А. КУЗНЕЦОВ: Я, честно говоря, гораздо лучше, если он действительно смог по амнистии освободиться и не сгинул там на каторге, я гораздо больше его себе представляю среди уголовников, чем среди революционеров, с такими-то наклонностями.
С. БУНТМАН: Скорее да, но бывает всякое.
А. КУЗНЕЦОВ: Бывает всякое, это правда.
С. БУНТМАН: Ну, мне во всяком случае… Дорогие друзья, спасибо вам всем, сейчас будет через пять минут на «Живом Гвозде» «Особое мнение» Юрия Пивоварова и историка, и академика, и ведет его Ольга Бычкова. Остальное вы себе представляете. Всего доброго!
А. КУЗНЕЦОВ: Всего
хорошего!