В ответе за все, чему научили
Я поступила в Тамбовский пединститут в 1969 году. 16-летней дурочкой, но, по счастью, генетически грамотной. В первом проверочном диктанте большинство вчерашних абитуриентов налепили до 44 ошибок. И это, заметьте, на факультете филологии — не на физмате! То есть, по идее, должны были соображать, куда шли.
Группа, в которой я училась, на 75 процентов происходила из черноземных деревень и поступала по сельской разнарядке. Такой набор, вероятно, предполагал, что по распределению все вернутся в родные пенаты. Девчонки начиная со второго курса бесперебойно выходили замуж, остальные иными способами пристраивались в городе. Вернулись немногие, но «возвращенки» до сих пор не соскочили со школьного порога на грешную землю, профессию не предали, и я их уважаю безмерно.
Мальчишек, как обычно на филфаке, было раз-два и обчелся. Ну, если точнее, четверо. Диплому не изменил один — Вася Мещеряков. Был старше всех, отслужил срочную. В учении отличался упорством вола и выносливостью зубробизона. К каждой сессии готовился как к Нобелевской лекции. Стал директором сельской школы и погиб в автокатастрофе на русской дороге, как рассказывали, закрыв собой детей. В повести Василя Быкова «Обелиск» сказано: «...в том, что мы сейчас есть как нация и граждане, главная заслуга сельских учителей». Я не думаю, что эти слова пора сдать в литературный утиль. Наоборот: пора сто раз перечитать.
Почему-то, воспевая педагогов в день их профессионального праздника, забывают о том, кто сделал учителей учителями. А это, конечно же, преподаватели педвузов. Практикум по русскому языку вела у нас Тамара Никитична Прокудина. Великий методист, она так и не успела защититься, хотя с ее знаниями и опытом большого труда бы это не составило. Но она всю себя бросила на утесы ликбеза. К концу первого курса все — подчеркиваю: все, даже самые нерадивые — писали без единой ошибки. И мои сокурсницы, несмотря на разность судеб, доходов и взглядов, по сию пору прекрасно ориентированы в мировой литературе, главами помнят наизусть «Евгения Онегина» и в дискуссии о Достоевском или Булгакове абзацами цитируют «Преступление и наказание» и «Мастера и Маргариту».
Я далека от мысли, что качество преподавания будущим педагогам, как и учащимся неопределенной профориентации, необратимо и безнадежно испортилось. И не разделяю «всепропальства» по поводу сегодняшней школы. Последнюю ругали во все времена, как и молодежь. Но школа — это учитель. А хороший учитель, по определению, штучен, массовому производству не поддается.
Русская литература всегда была несколько пристрастна и к педагогике, и к педагогам. Чеховский «Человек в футляре», учитель греческого языка Беликов, знаток циркуляров, образ, конечно, собирательный. Но как одного из прототипов неизменно называют А.Ф. Дьяконова, гимназического инспектора и законоведа. Что и говорить, жучил он таганрогских школяров немилосердно! Но все имущество завещал городу: два каменных двухэтажных дома, «в которых должны быть устроены две церковно-приходские школы», и наличный капитал в размере 74 тысяч рублей, «проценты с которых выдавать учителям и учительницам низших классов».
А уж как досталось от наших классиков иностранным воспитателям — боннам, гувернерам и гувернанткам всех мастей! Создается впечатление, что сплошные Бопре и Вральманы не докучали нашим недорослям «моралью строгой», равно как и коллективная мисс Жаксон из «Барышни-крестьянки», которая получала две тысячи рублей за чтение «Памелы» «и умирала со скуки в этой варварской России». Вспомнить хоть Сен-Жерома, учителя истории из толстовского «Отрочества» с его «злодейской полуулыбкой». Но откуда тогда образовались Пушкин и Толстой? Пушкина, между прочим, формировал далеко не Вральман, а граф де Монфор, премного давший воспитаннику. А бывший куафер, бабник и пьяница месье Бопре, по крайней мере, обучил Петрушу Гринева фехтованию, что спасло ему жизнь на дуэли. Из «положительных» учителей на ум приходит разве что лесковский директор кадетского корпуса Перский. Впрочем, западные литераторы тоже не отставали по части обличительства. Вспомнить хоть «Учителя Гнуса» Генриха Манна.
Советская литература да и кинематограф компенсировали издевки двоечников и «камчадалов» царского времени. Светлых образов учителей здесь не сосчитать! Иные не лишены приторности и избыточного пафоса, но уж лучше так, чем «злодейская полуулыбка»... В упомянутой быковской повести устами героя говорится: «Если рос, бывало, смышленый парнишка, хорошо учился, что о нем говорили взрослые? Вырастет — учителем будет. И это было высшей похвалой». Прямо про моего сокурсника Васю!
Сегодняшняя проблема не в дефиците хороших учителей, а в том, что общество изменило отношение к носителям этой вечной профессии, утратило традицию их уважения и почитания. В том, что чудодейство обучения, волшебство превращения в человека низведено до сферы оказания услуг. Звание Учителя социально и статусно девальвировано. Сколько законов защищают права и интересы детей и сколько — учителей? Малейшая претензия к ребенку рискует обернуться против педагога и повлечь за собой самые строгие меры. Тогда как требования к поведению учеников декларирует только Конвенция о правах ребенка. А учитель даже удалить с урока разнуздавшегося хулигана не имеет права. Не может поощрительно коснуться детского плечика — еще обвинят в домогательствах!
«Странно: почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, — нет, а за то, что сталось с нами после», — размышлял Валентин Распутин в «Уроках французского». Это очень русская постановка вопроса. Мы в ответе за все, чему нас научили, — если перефразировать Сент-Экзюпери.
С праздником, досточтимые наши учителя! Все, кто не потерял способности благодарить, помнят вас, дарящих благо, и ценят ваш подвиг.
Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции