Мы не заметили главного

Для истории жить – не значит позволять себе жить как вздумается, жить – значит очень серьёзно, осознанно заниматься жизнью, как если бы это было твоей профессией. Поэтому необходимо, чтобы наше поколение с полным сознанием, согласованно озаботилось бы будущим нации.

Хосе Ортега-и-Гассет, испанский философ, социолог

Рассуждая о развале СССР, можно было бы обойтись простой формулой: «Перестройка стала спецоперацией холодной войны, с целью демонтажа народа». Но если обращение к прошлому обусловлено задачей заглянуть в будущее, этой формулы недостаточно. Тем более Российская Федерация по своему национально-государственному типу – тот же Советский Союз, только поменьше. А значит, мы жизненно заинтересованы не только понять философию и технологию распада (о чём написано немало, в том числе и автором статьи), но и выявить по-настоящему глубинные причины кризиса. А они сокрыты не в 1985-м, а, скорее, в 1955 году. Так что, обратившись к прошлому, мы, по сути, станем размышлять о настоящем и будущем.

Постсоветская Россия тридцать лет переживает кризис, а множество обществоведов не выдали ни одного труда, который внятно объяснил бы людям, что происходит и куда всё это катится. Научное знание живёт и прирастает лишь в сообществе, а его-то не стало в 90-е, и само оно не возрождается. Так армия, ставшая толпой обезоруженных, теряет боеспособность.

Индустриализации

Мы не извлекли уроки из прошлого, в том числе в должной мере не изучили Запад.

Вот одна из пропущенных страниц. К. Поланьи в книге 1944 года «Великая трансформация» пишет о процессе становления капитализма на Западе: «Вера в стихийный прогресс овладела сознанием масс, а самые «просвещённые» с фанатизмом религиозных сектантов занялись неограниченным и нерегулируемым реформированием общества. Влияние этих процессов на жизнь народов было столь ужасным, что не поддаётся никакому описанию. В сущности, человеческое общество могло погибнуть, если бы предупредительные контрмеры не ослабили действия этого саморазрушающегося механизма».

Эти же процессы происходили и у нас, но с некоторым запозданием. Ни власть, ни народ не замечали, как сгущаются тучи. Как движутся они к нам со стороны Запада.

Итак, прогресс, индустриализация травмировали общество. Проиллюстрируем мысль ещё одной цитатой, высказыванием историка психиатрии Л. Сесса:

«Шизофренические заболевания вообще не существовали, по крайней мере в значительном количестве, до конца XVIII – начала XIX века. Таким образом, их возникновение надо связывать с чрезвычайно интенсивным периодом перемен в направлении индустриализации в Европе, временем глубокой перестройки традиционного общинного образа жизни, отступившего перед лицом более деперсонифицированных и атомизированных форм социальной организации».

Всем странам, хотя и по-разному, пришлось пройти через «перемены в направлении индустриализации». Кризис индустриализма стал общим фундаментом, независимо от социальных формаций. Но в СССР ни власть, ни население, ни учёные-обществоведы не увидели этот важнейший процесс, спровоцировавший неявный раскол общества. Однако этот неявный раскол стал определяющим фактором кризиса советской системы.

Необходимо вдуматься в этот фундаментальный фактор, на который наше общество не обратило внимание в 1950-е и до сих пор внимания не обращает.

И здесь нужно обратиться к понятиям, введённым в оборот ещё в конце XIX века французским социологом Э. Дюркгеймом – механической и органической солидарности. Механическая солидарность – характерна для доиндустриального, традиционного общества, общества-семьи, это – жёсткое подчинение частного коллективному, это – прочная сплочённость на основе общих ценностей и коллективной совести. Органическая солидарность – результат индустриализации, это – разнообразие во взглядах, мотивах, функциях, это – интеграция общества на основе взаимозависимости, связанной с разделением труда.

И вот уже к концу 1950-х годов признаки механической солидарности оставались лишь в деревне и армии. А в целом советское общество начало ликвидировать механическую солидарность, прочную солидарность общины. И мы этого не увидели, не осознали.

Процесс распада

В 1956 году я учился в МГУ, и вот новость: студенты одного из гуманитарных факультетов объявили бойкот столовой – им не понравились сардельки. Приехал секретарь парткома и начал говорить: ваш метод негоден, есть другие методы. Студенты выставили у столовой пикеты и никого туда не пускали. Их уговаривали, пугали, им что-то обещали... Они вывесили лозунг: «Если ты не хочешь питаться, как скот, – поддерживай бойкот!» И пошли по другим факультетам агитировать. Их идея, показавшаяся мне глупой, формулировалась так: «Раскачаем Ленинские горы». Протестующие даже не поняли, почему из-за бойкота какого-то жалкого буфета сбежалось всё руководство МГУ. Их увещевали и ректор, академик И.Г. Петровский, и старые преподаватели, и даже поварихи – всё напрасно.

Да, ректор был в растерянности. В их семье взбунтовались избалованные дети! Ректор говорил на заседании парткома: «У нас ведь всё было хорошо, и вдруг забастовка!» Он говорил о том, о чём привык говорить, например, о практической работе в лабораториях... И сбивался с недоумением: «Вдруг – забастовка! Я не знаю, что может случиться завтра! Это страшно! Мы не знаем обстановки, в которой мы находимся... Это меня пугает!»

Преподаватели сказали студентам по-простому: бойкот – это политический вызов. А студенты-гуманитарии не поняли преподавателей. Они не поняли, чем методы «общества – семьи» отличаются от методов «общества – рынка». И как раз именно эти люди, которые таких вещей не понимали, стали в будущем гуманитарной элитой нашего общества. Собственно, они убили общество, не понимая, что делают. Вот почему ректору МГУ было страшно, – он увидел апокалипсис.

Постепенно появлялись странные группы студентов, преподавателей, где уже стали проявляться, хотя и нечасто, антисоветизм, западничество, можно было услышать рассуждения о нежизнеспособности системы, которая абсолютизирует государство, встречались и те, кто говорил о необходимости перманентной революции, а кого-то называли «экзальтированными коммунистами». В лаборатории вечером говорили, спорили – но можно ли было с должной степенью критичности отнестись к опасным высказываниям, ведь это были наши хорошие товарищи, наша семья!

И вот встык к эпизоду с сардельками 1956-го – картинка даже не из 1991-го, а из 1993-го, к нам поближе: Свердловская область принимает конституцию Уральской республики. Такое же в Вологодской области. А один из «прорабов перестройки» Л. Баткин говорит: «На кого сейчас рассчитана формула о единой и неделимой России? На неграмотную массу?.. Я призываю вас вырабатывать решения, исходя из того, что сейчас, на августовской волне, у нас появился великий исторический шанс по-настоящему реформировать Россию.» Раскачаем Ленинские горы!

Задолго до перестройки, до развала СССР, до 1993-го мы покатились в другой колее. И только под обломками страны, в катакомбах, некоторые начали задумываться.

Солидарности

Глубокие изменения в образе жизни, структуре общества, культуре неизбежно привели к переходу от солидарности механической (общиной) к органической солидарности, обусловленной индустриализацией, разделением труда. Быстрое развитие промышленности, образования, возникновение множества профессий сделали общество гетерогенным, разнородным.

Переход от механической солидарности к органической, как и урбанизация, – тяжёлое потрясение. Это усугубило культурный кризис советского общества. Рубежом в развитии советского общества стала Великая Отечественная война. Накопленная в войне энергия резко выплеснулась в созидании, строительстве и развитии, – происходила ускоренная урбанизация. Новые города населялись молодёжью послевоенного поколения, у них рождались дети.

А сейчас вспомним, откуда вырос советский проект, что было его фундаментом? Он вырос из крестьянского мироощущения. Это мироощущение ещё было в значительной мере присуще «детям войны», которые помнили военные беды и лишения. Но уже дети «детей войны» – подростки и молодёжь 1970-1980-х не знали ни войны, ни массовых социальных бедствий, а власть, как и в 50-е, продолжала говорить с ними на языке «общины», «крестьянского коммунизма». Но молодёжь 70-х – 80-х этого языка просто не понимала, а со временем стала над ним посмеиваться.

Социализм, что строили с народом большевики, был эффективен как проект людей, испытавших беду. Но тот проект не отвечал запросам общества благополучного – уже пережившего и забывшего беду как тип бытия. В СССР к такому кризису советского общества не были готовы ни государство, ни мыслители. К несчастью, общественные и гуманитарные науки СССР с этой задачей не справились. Правда, с ней и в современной России науки не справляются.

В книге «О разделении общественного труда» Дюркгейм указывал, что смена одного типа общества, переход от механической солидарности к солидарности органической непременно сопровождается глубоким кризисом морали:

«За небольшой промежуток времени в структуре наших обществ произошли глубокие изменения; они освободились от сегментарного типа со скоростью и в масштабах, подобных которым нельзя найти в истории. Поэтому нравственность, соответствующая этому типу, испытала регресс, но другая не развилась достаточно быстро, чтобы заполнить пустоту, оставленную прежней нравственностью в наших сознаниях. Наша вера поколеблена; традиция потеряла свою власть; индивидуальное суждение освободилось от коллективного... Новая жизнь, как бы сразу вырвавшаяся наружу, ещё не смогла полностью организоваться, причём организоваться прежде всего так, чтобы удовлетворить потребность в справедливости, овладевшую нашими сердцами. Если это так, то лекарство от зла состоит не в том, чтобы стараться во что бы то ни стало воскресить традиции и обычаи, которые, не отвечая более теперешним социальным условиям, смогут жить лишь искусственной и кажущейся жизнью. Что необходимо – так это прекратить аномию, найти средства заставить гармонически сотрудничать органы, которые ещё сталкиваются в беспорядочных движениях, внести в их отношения больше справедливости, всё более ослабляя источник зла – разного рода внешнее неравенство... Словом, наш первейший долг в настоящее время – создать себе нравственность.»

Итак, «прекратить аномию» – то есть отчуждённость личности от общества, деморализацию, дезорганизацию социальных норм и институтов.

Для множества людей советский строй был их достоянием, но в новой жизни 60-х, 70-х, 80-х это уже стало преданием. Советские люди и искренние коммунисты не могли понять политической системы перестройки, так как оказались связанными давно устаревшими понятиями и структурами. Очевидно, что современного знания об общественных процессах почти никто не имел, и как следствие – большинство оказалось недееспособно в политике – и левые, и правые, и исследователи общественных наук.

Можно сказать, что в течение 15 лет продолжающегося разгрома страны мы, общество, оказались покрыты густым туманом невежества. Этот туман блокировал и «простой народ», трудящихся, и партийных работников, идеологов, тех, кому по долгу службы следовало непосредственно общаться с населением и объяснять суть исторического момента.

В рамках международной исследовательской программы «Барометр новых демократий» в августе 1996 г. был обнародован доклад руководителей проекта Р. Роуза и К. Харпфера. Выводы такие: «В бывших советских республиках практически никто не даёт положительных оценок нынешней экономической системе, а положительные оценки советской экономической системе дали: в России 72%, в Белоруссии 88%, на Украине 90%».

Дальше действовала логика распада.

Политэкономия

Первый учебник политэкономии социализма удалось подготовить, после двадцати лет дискуссий, лишь в 1954 году! Сообщество экономистов более тридцати лет спорило о «разногласиях», о чужих абстракциях – и сам академик К. Островитянов, автор учебника, этого не замечал!

В 1938 г. сделали макет учебника «Политэкономия», а в 1940 г. – два других макета. Сталин, сколько мог, оттягивал издание, учебник обсуждался на совещаниях со Сталиным в 1941 и 1951 гг. (сам он работал над ним несколько лет). В 1941 г. сказал: «Если на все вопросы будете искать ответы у Маркса, то пропадёте. Надо самим работать головой, а не заниматься нанизыванием цитат. Маркс не мог предвидеть социализм во всей его конкретности, ныне же существует лаборатория, именуемая СССР. Поэтому мы должны учесть весь наш богатый опыт и теоретически его осмыслить».

В 1951 г. была дискуссия экономистов, он сделал свои замечания. В 1952 г. встретился с группой экономистов. В 1953 г. он умер, а в 1954 г. – издали учебник «Политическая экономия». Хозяйство СССР стало постепенно трактоваться в категориях марксизма (точнее, категориях капитализма), теория всё больше расходилась с практикой, и для государства СССР это стало началом тяжёлой болезни.

Напомним в скобках, что лидер компартии Италии А. Грамши в статье «Революция против «Капитала» (1918 г.) высказал важную мысль о русской революции: «Это революция против «Капитала» Карла Маркса. «Капитал» Маркса был в России книгой скорее для буржуазии, чем для пролетариата».

В XXI веке тот многострадальный учебник издали в Индии, в Китае, там внимательно следили за дискуссией в СССР о политэкономии социализма. В предисловии к индийскому изданию сказано: «Эти книги были важны тем, что разъясняли политическую экономию капитализма, но они не говорили об экономическом базисе социализма... Между 1953 г. и 1955 г. в экономике Советского Союза произошли радикальные изменения в духе неолиберализма».

У нас были разные парадигмы: политэкономия капитализма Маркса – в рамках науки бытия, а политэкономия Ленина – науки становления. На этой идеологической основе элита России попыталась перейти из реальности СССР в мировой капитализм.

И дальше продолжала действовать логика распада.

Психика и культура

Мы жили после 1955 г. по инерции. Абсолютно никто в СССР не мог предположить, что через какие-нибудь 30 лет в результате перестройки советский генерал Дудаев, поэт Яндарбиев, гидролог Басаев станут организаторами террористического квазигосударства!

Старшее поколение помнит потрясения перестройки: убийство турок-месхетинцев в Ферганской долине, погромы в Сумгаите, война в Нагорном Карабахе с массовым убийством беженцев, гражданская война в Таджикистане. Руководитель Молдавии Снегур в июне 1992 года отдаёт приказ в день школьных балов нанести ракетный удар по Бендерам, – шестьсот убитых и 160 тыс. беженцев.

И после очередных кровавых событий мы слышали недоумевающие фразы от тех, кого принято называть элитой: «Мы не знаем общество, в котором живём.» Или: «Мы на самом деле были слепые поводыри слепых.»

Социолог культуры Л. Ионин написал (1995): «Гибель советской культуры привела к распаду формировавшегося десятилетиями образа мира, что не могло не повлечь за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровнях, а также на уровне общества в целом.»

В 2005 г. директор Центра судебной психиатрии им. Сербского, экс-министр здравоохранения РФ Т. Дмитриева сообщила на одной из конференций, что уровень психических расстройств с начала 1990-х годов увеличился в 11,5 раза. Растут смертность и заболеваемость, связанная с психическими расстройствами. В частности, 80% инсультов в стране происходит на фоне депрессий. Всё это – признаки тяжёлой духовной болезни.

Вот ещё высказывания Дмитриевой: «За последнее десятилетие число российских граждан, страдающих психическими расстройствами, возросло на 40%, каждые десять лет число страдающих психическими расстройствами школьников увеличивается на 10–15%, среди россиян подросткового возраста эта цифра достигает 70–80%».

В 2008 году на Конгрессе «Социальная психиатрия будущего» Т. Дмитриева заявила: «Та ситуация с финансовым кризисом, которая сегодня существует, безусловно, может привести к увеличению числа бедных, и может возникнуть тот порочный круг, когда бедность и недоступность медицинской помощи приводят к ухудшению здоровья, в том числе и психического. Все психологические и психиатрические службы должны сегодня начать очень серьёзно работать по поддержке психологического состояния населения».

Но следуют новые психические, социальные, культурные стрессы: международный терроризм, немыслимая волна насилия на Украине. А ведь мы знаем, что люди, пережившие катастрофу и получившие сильную культурную травму, впадают в аномию. И аномия кризиса индустриализма XIX века не отличается от аномии современной России. И в кризисных явлениях сегодняшнего дня угадываются проблемы и послевоенного Советского Союза, и России 90-х.

А ещё мы знаем, что срыв в войну происходит в момент неустойчивого равновесия, когда его можно сдвинуть буквально прикосновением пальца. В такие моменты решающую роль играют не предпосылки, а действие «поджигателей» – небольших, но активных общественных групп, которые служат «запалом».