Пробуждение Троянского мустанга
В первой части Главы 1 читатель переносится на 48 лет назад, в село Привольное Ставропольского края. Там, в родной избе будущего Генсека ЦК КПСС, и начинается эта загадочная история, финал которой придётся на наши дни. Чтобы узнать о нём, придётся прочитать книгу, которая появится в магазинах страны в последних числах октября.
Ещё одно напоминание. Герои авантюрного романа Андрея Угланова вынырнули из тёмного омута времени, соединившего мир живых и мёртвых. В интригах и авантюрах XX века, которые они плели в Восточном Берлине, Сочи, Пекине, чукотском Эгвекиноте, Нью-Йорке, Москве, Ленинграде, Ухани и Переделкине, выковывались события, происходящие в мире сегодня. Оказаться внутри игр руководителей спецслужб, звёзд шоу-бизнеса и Князя Тьмы поможет эта книга, написанная в полной изоляции от общества, когда казалось, что все умрут. Все персонажи вымышлены. События не происходили никогда. Схожесть имён является абсолютной случайностью и не имеет к реальной истории никакого отношения.
Видеоверсия романа «Пробуждение троянского мустанга», рассчитанная на семь сезонов, по десять серий в каждом, доступна на YouTube-канале «ЗАУГЛОМ».
Глава 1
Портрет человека с огромным родимым пятном на лбу он впервые увидел в кабинете директора детского дома и наивно спросил его:
– Кто это?
Меченый висел рядом с портретом Ленина. Директор сразу подобрался и рассказал, что Михаил Сергеевич – это первый секретарь Ставропольского крайкома партии. В свои восемь лет худой, как все детдомовцы, сирота сразу понял – вот он, самый большой начальник.
Тот смотрел на него с висящего на стене портрета задумчивыми и добрыми глазами. Через засиженное мухами стекло Михаил Сергеевич даже улыбался этому мелкому костлявому существу, что глядело на него снизу вверх в кабинете директора детдома. Горбачёв в ту первую встречу явно не догадывался, что перед ним монстр с инстинктом древнего гигантского и ненасытного насекомого!
Второй раз в жизни Андрей увидел портрет меченого человека в доме Марии Пантелеймоновны. Его приёмная бабка – баб-Валя – подрабатывала у неё кухаркой, и несчастного сироту пускали в её крашенную белой известью хату, когда он на лето приезжал из детдома в село Привольное.
Дело было так. В тот день он перебрался через плетень, подошёл к веранде соседской мазанки, отодвинул висящую на входе марлю и вошёл.
– Теть Маша! Баб-Валя велела принести для борща лук, капусту и помидоры.
– Заходи в дом, – услышал он ответ из-за двери.
На веранде пахло деревенским домом. О стекло билась крупная чёрная муха, на стуле возле застеленного клеёнкой стола сидела рыжая кошка. Она внимательно следила за мухой, не обращая внимания на босого ушлепка, что, закусив нижнюю губу, пробрался на летнюю веранду дома. Андрей открыл входную дверь и шагнул в сени. Тощая кошка, видно, давно хотела проникнуть в дом. Задрав трубой тонкий крысиный хвост, она первой проскочила в сени. Слева на стене висел ситцевый синий халат, на полу стояли резиновые сапоги и калоши. Наглое животное застыло у следующей двери. Оно нагло, с хрипотцой, мяукнуло, дверь открылась. Здесь, в белом от муки фартуке, подперев «руки в боки», стояла хозяйка. Пахло испечённым хлебом, заслонка на чисто выбеленной русской печи закрывала устье, за которым явно что-то томилось.
– Положи. – Мария Пантелеймоновна кивнула сироте в сторону кухонного стола у окна. На жёлтой клеёнке с синими цветочками стояли графин с водой и гранёный стакан, стеклянная банка с солью и запечатанная коричневым сургучом бутылка с наклейкой «Московская особая водка». Из серой обёрточной бумаги выглядывал светло-коричневый изгиб куска колбасы. Рядом с бутылкой водки лежали три румяных буханки белого хлеба.
Андрей положил сетку с капустой и луком на стол и со святой простотой, тонким сиротским голоском, попросил бабушку Машу пустить его посмотреть на жилую комнату, как говорили в Привольном, зал, куда уходила вторая половина огромной русской печи.
Баба Маша покосилась на его грязные босые ноги, треники с вытянутыми и дырявыми коленками. Самое бы время сказать «брысь»! Но что-то остановило её – вспомнила, что он сирота, а грязь на полу можно и смыть. Она кивнула на дверь, отворила её, и Андрей шагнул на тканые половицы. В полутёмной комнате, как и положено в настоящей хате-мазанке, тикали ходики. В углу стояла тумбочка с телевизором, рядом радиола. О его ногу шаркнула рыжая кошка и прыгнула на диван, что стоял справа от двери. Андрей невольно проследил взглядом за нахальной тварью, которой позволено делать в этом доме всё, потом глазами зацепил икону с божницей поверх неё и фотографию военного в чёрной гимнастерке, чёрными волосами и застывшими печальными глазами.
В это время баба Маша включила свет, и вот тут сирота замер в полном изумлении. Напротив входной двери, между окнами, висел портрет человека, которого он видел в кабинете директора детдома. Портрет был другой, но красное родимое пятно на лбу могло быть в этом мире только у одного человека.
– Кто это, тётя Маша? – спросил Андрей шёпотом.
– Сынок мой, Миша, – ответила женщина за спиной и замерла, опершись о косяк двери, глядя с любовью на портрет. – Вот борщ с Валентиной готовим, котлеты. Приедет сегодня к вечеру.
После этих слов Андрей-сирота продолжил стоять как вкопанный, вперившись глазами в портрет. Он мгновенно понял: вот его счастливый случай, он почти в раю. Детский организм не выдержал напора чувств, и мальчик пустил в штаны всё, что накопилось в мочевом пузыре. Мокрое пятно медленно набухло на половике вокруг грязных ног, драная кошка прыгнула с дивана, принялась обнюхивать пятно. Если бы мама Миши Горбачёва была женщиной злой и безжалостной, то непременно треснула бы его сковородой по голове. Но шкету повезло: заметив неладное, хозяйка лишь попросила скатать половик и отдать его Валентине постирать. Этот «косяк» уже не имел для мальца особого значения. Как и положено круглому сироте, он мыслил намного взрослее своих счастливых семейных одногодков. Знал, что не отцепится от дядьки с красным пятном на лбу никогда.
Опустившись на четвереньки, он скатал половик, зажал его под мышкой и виновато поднялся, не смея посмотреть в глаза тёте Маше. Затем выскочил на кухню и через сени – на летнюю веранду. Сквозняк колыхал марлевую занавеску, что висела на входе веранды. Чёрная муха всё так же билась о стекло. И тут перед выходом с веранды дорогу ему преградил незнакомый мужик. На нём были чёрные брюки и белая рубашка с коротким рукавом.
– Стоять! – коротко приказал он и схватил Андрея за ухо. Да так резко вывернул ухо от себя, что сирота невольно задрал нос и встретился глазами с незнакомцем. – Чего скоммуниздил, кто такой?
– Соседский я, Андрей от баб-Вали. – Уху становилось всё больнее, но он и не думал выворачиваться – уж больно грозное и каменное лицо нависло над ним. – Принёс Марии Пантелеймоновне капусту с помидорами для борща дяде Мише, – выпалил он.
Ухо мгновенно освободилось, на лице незнакомца нарисовался вопрос.
– А чего несём? – Специалист по скручиванию ушей указал пальцем на свёрнутый трубкой половик.
– Коврик кошка обгадила. Баб-Маша попросила выстирать и высушить до вечера, когда приедет дядя Миша.
– Молодец. Как зовут-то? – спросил уже совсем ласково мужик в белой рубахе с мокрыми подмышками.
– Андрей Александрович Разин, – командирским голосом ответил он на вопрос так, как их учили в детском доме, – сирота. На каникулах у баб-Вали, моей приёмной бабушки.
Пацан в драных трениках не врал. Баб-Валя, потерявшая всех своих родственников и детей, действительно упросила директора детдома отпускать шустрого и умненького Андрюшу к себе в село Привольное на летние каникулы.
– Чего сразу не сказал, – ласково прожурчал мучитель. Его глаза ещё заметнее потеплели, металл из голоса улетучился. Он по-отечески погладил сироту по голове. Несколько раз провёл потной ладонью сначала против шерсти, потом обратно.
– А я – Олег Данилович Калугин. Можно просто дядя Олег, помощник Михаила Сергеевича Горбачёва, сына Марии Пантелеймоновны. – Он присел на корточки и оказался глазами на уровне глаз хитрого шмакодявки, что стоял с зажатым под мышкой половиком. – Давай помогу донести. Куда?
Если бы будущий махинатор знал, что такое оргазм, он тут же понял бы, что уже испытал его дважды за последние несколько минут. Сначала, когда увидел портрет большого начальника с кляксой на лбу и оказалось, что он сын баб-Маши. И второй раз, когда помощник человека с кляксой испугался всего лишь упоминания имени дяди Миши.
– Дяденька, я сам, – ответил шкет.
– Ну что – тогда давай пять! – Олег Данилович, ласково улыбаясь, протянул потную пятерню. – Давай дружить и забудем, что я тебе ухо открутил. Думал: ты вор.
Не дожидаясь, он взял маленькую сиротскую ладонь в свою и крепко сжал. Даже муха, что билась о стекло, перестала противно жужжать. Казалось, она ждёт ответ будущего монстра, поняв, что присутствует при рождении главной фантасмагории двадцатого и двадцать первого века.
– Давайте дружить, Олег Данилович, – пропищал Андрей и опустил глаза.
Вдруг Калугин резко встал и вытянул руки по швам.
– Шо это, Олег? Ты чего к ребёнку пристал? Когда Михаил приедет?
В дверях стояла Мария Пантелеймоновна. Сирота не стал ждать ответа и проскользнул мимо взмокшего Калугина на двор.
Вечером того счастливого дня он не мог заснуть. Приёмная бабка застелила скрипучую раскладушку на дворе, но он всё смотрел на дорогу и ждал.
Когда на фоне усыпанного яркими звёздами неба над раскладушкой начали бесшумно сновать летучие мыши, к соседской хате подъехала белая «Волга». Она въехала в открытые ворота и остановилась в круге света, льющегося из застеклённой веранды. Из машины вышел мужчина в такой же, как у Калугина, белой рубахе с короткими рукавами. На крыльцо тотчас выползла Мария Пантелеймоновна, подошла к сыну и обняла своими распухшими руками. Тут же откуда-то из темноты, как чёрт из коробочки, к машине подскочил Калугин, поздоровался по имени-отчеству с Михаилом Сергеевичем и открыл заднюю дверцу «Волги». Из неё выползла женщина, за ней девочка.
– Раиса, давай хватаем Иру и бегом спать. – Горбачёв обнял жену за плечи и повёл её в дом. Девочка молча засеменила за ними. Калугин открыл багажник машины, достал две пузатые сумки и понёс в дом. Через пять минут он вышел, сел в «Волгу», и машина укатила.
Андрюша-сирота как-то разом успокоился, натянул простыню до носа и уставился в звёздное небо. В детском доме их научили различать созвездия на ночном небосводе. Большая и Малая Медведицы, Полярная звезда и весь Млечный Путь ласково мерцали только ему.
По небу косо пролетела падающая звезда, и он загадал желание. Читал – если это сделать, то мечта обязательно сбудется. Загадал и крепко заснул.
***
Рано утром Андрей сидел на плетне между хатами двух бабулек. Рядом с ним висел половик Марии Пантелеймоновны, который баба Валя ещё вчера замочила в воде, прополоскала несколько раз водой из колодца и повесила сохнуть на забор. По пыльной дороге гнали на выпас десяток коров. Они сонно мычали, громко роняли лепёшки и выпускали толстые струи мочи. Внутри соседской веранды раздался скрип двери. Из-под марли, что прикрывала вход на веранду, выбежала кошка. Она села на траву и уставилась на Андрея. Рыжая тварь смотрела как-то хмуро, будто не выспалась.
– Кыс-кыс-кыс, – позвал её детдомовский босяк, решив, что с горбачёвской кошкой на руках он будет смотреться гораздо лучше для бабы Маши, а значит, и для её сына. Но кошка продолжала сидеть с каменной мордой, пока не отвернула её в сторону ласточкиного гнезда, что приклеилось под крышей. В него то и дело влетала и вылетала суетливая пташка.
Внутри веранды вновь скрипнула дверь, и на двор выбежала девочка. Она подошла к кошке, погладила её по спинке, и та разом подняла тощий зад выше головы, вытянула трубой хвост и ласково мяукнула. Даже заурчала.
Андрей перемахнул через плетень и встал напротив девочки. На ней было голубое ситцевое платье в горох и коричневые сандалии. Стоя на корточках рядом с кошкой, она посмотрела на Андрея снизу вверх.
– Ты кто? – спросила девочка с любопытством.
– Баб-Вали внук, – почему-то с лёгкостью соврал Андрей и махнул головой в сторону бабкиного домика. – На каникулы приехал. А ты кто?
– Меня зовут Ира. Я тоже приезжаю к бабушке, с папой и мамой, – ответила она, поднимаясь, и подошла к Андрею.
В детдомах, где он провёл свои первые одиннадцать лет, тоже были девочки. Но они постоянно что-то грызли – кто ногти, кто сухари и страшно надоедали дурацкими просьбами и вопросами. Часто дразнились. Ира смотрела на него, босого и с растрёпанными волосами совершенно спокойно, даже с интересом.
– А я видел твоего отца на портрете у директора школы. И у Марии Пантелеймоновны. Он кто? – взял быка за рога полный сирота.
– Партийный работник. Мы с мамой редко его видим. Всё куда-то ездит по делам. Мама учительница. А твои родители кто? – спросила она, глядя на него всё так же спокойно, даже с улыбкой.
– Они на машине убились, когда мне годик был. Живу в детдоме, а летом меня баб-Валя забирает. – Андрей тяжело вздохнул.
Он не знал, как вести себя дальше, но девочка сама продолжила разговор.
– Мы с папой пойдём купаться на речку. Пойдёшь с нами?
– Пойду, – ответил он.
На веранде послышались голоса. На двор вышел Михаил Сергеевич с женой Раисой. Он был в майке, мятых белых брюках. На его жене – лёгкое светлое платье.
– Это Андрей, – сказала Ира отцу с матерью, – он детдомовец и летом живёт у бабы Вали.
– Комсомолец? – спросил Горбачёв, подходя к сироте. Он положил тяжёлые, конопатые, заросшие рыжеватыми волосами руки ему на плечи, ласково улыбнулся.
– Пионер, – ответил Андрей и отдал рукой салют.
– И это правильно. – Михаил Сергеевич автоматически произнёс свою коронную фразу и расслабленно посмотрел вокруг. – Потом в комсомол, в партию. Человеком станешь. Поможем. Главное – определиться, как думаешь строить коммунизм. Где и с кем?
– С вами буду строить коммунизм, Михаил Сергеевич! Я уже решил, когда увидел ваш портрет на стене у директора в детдоме, – выпалил Андрюша и вновь вскинул руку в пионерском салюте.
Но Горбачёв больше не проявлял к нему интерес. Он давно не был дома у матери. Ему хотелось побыть на дворе, где прошло детство, залезть в сарай, осмотреть старый велосипед и кучу барахла, которая осталась от него здесь, в родительском доме. Учуяв шкурой его настроение, шкет заволновался – не знал, что ещё сделать, чтобы вновь привлечь внимание человека с портрета. Он часто засопел носом и опустил голову вниз. Наглая кошка уже сидела рядом с мятой штаниной Горбачёва и вновь сверлила его зелёными глазами, как ничтожную серую мышь. Молчание прервала Раиса Максимовна.
– Про тебя, Андрюшенька, нам Мария Пантелеймоновна всё рассказала. Жалко твоих и маму, и папу. Вот вырастешь – Михаил Сергеевич тебе в институт поможет поступить, инженером станешь. – Улыбаясь, она погладила его по голове, как недавно Олег Калугин.
– Папа, – раздался наконец и голос Иры, – ты обещал пойти на речку. – Девочка взяла отца за руку.
– Сейчас приедет Олег, и поедем. Подожди. – Горбачёв отшвырнул ногой кошку, как будто не видел её и сделал случайно. Что-то замычав под нос, пошёл к плетню, за которым только что брели коровы.
На крыльце дома показалась Мария Пантелеймоновна с фотоаппаратом в руках. Она громко скомандовала:
– А ну встаньте все у забора – я вас сфотографирую.
Горбачёв с любовью посмотрел на мать, жестом показал сначала жене, а потом и дочери подойти к нему. Фотоаппарат «ФЭД» он подарил матери год назад, но не думал, что она когда-то научится им снимать. Уж очень хотелось показать ей, что он может дарить и дорогие редкие подарки, а не только шёлковые платочки, что привозил ей из Москвы, когда учился в МГУ. Мария Пантелеймоновна и в самом деле обучилась снимать в фотокружке сельского дома пионеров.
Горбачёв с женой встали у забора, обнявшись за плечи. Ира – чуть спереди между ними.
– Андрюша, иди к нам, – вдруг позвала Раиса Максимовна «баб-валиного» внучка. Он всё стоял в стороне у плетня, рядом с сохнущим половиком.
Женщина в светлом платье ласково улыбнулась, подошла к застывшему пацану и подтолкнула его в сторону мужа с Ириной.
– И это правильно! – вновь пробормотал будущий генсек ЦК КПСС, не смея перечить жене. Хотя было заметно – присутствие в семейном кадре детдомовского пионера восторга у него не вызывало.
Андрей присел на корточки рядом со стоящей Ириной, Горбачёв с женой, вновь обнявшись за плечи, улыбались им в спину. Все посмотрели в объектив нацеленного на них фотоаппарата.
– Снимаю! – произнесла Мария Пантелеймоновна, скорректировала фокус на лице сына и мягко, как учили в фотокружке, нажала на спуск.
Если бы Горбачёв и Раиса Максимовна знали, чем обернётся в их жизни этот снимок, они не приехали бы в Привольное никогда. Увы, подстерегавший главного ставропольского коммуниста сатана в то прекрасное утро победил и разразился дьявольским смехом где-то в преисподней. У Горбачёва кольнуло сердце: «Ну вот, – подумал коммунист, – проболтали всю ночь с Раисой и опять не выспались». Он стёр со лба выступившую испарину. Тем временем его мать аккуратно вложила фотоаппарат в кожаный кофр, застегнула кнопку и понесла «ФЭД» в хату.
Андрей повернулся к Ирине и прошептал ей в ухо:
– Пойдём на речку купаться, тут недалеко.
– Отец не пустит, – ответила она, хотя было понятно, что ей это понравилось.
Река, на которую собрались Горбачёвы, петляла недалеко от села Привольное и называлась Егорлык. Как все степные реки, что текли с юга на север, один её берег местами был довольно крут, противоположный – низкий, заросший камышом. Кроме зелёных зарослей, на реке было много песчаных пляжей с горячим песком, сквозь который пробивались седые лопухи белокопытника. Андрей почти каждый день, что жил у бабки Валентины, бегал туда, как и все, кто не работал в поле и на фермах.
С каждой минутой становилось всё жарче. Воспитанному в жестоких детдомовских порядках сироте давно хотелось удрать к воде. Сдерживало одно – сегодня это лучше сделать с семьёй большого начальника. Он представил себе, как выпросит у баб-Маши их «семейную фотографию» и покажет директору детдома.
– Михаил Сергеевич, тётя Рая, – набравшись смелости, шкет обратился к Ириным родителям, – можно мы с Ирой пойдём на речку? Здесь совсем недалеко.
Горбачёвых ещё можно было считать молодой парой, им жутко хотелось оставаться наедине. Первый ребёнок – сын, зачатый в Москве, – умер, не родившись во время их учёбы в МГУ. Но это не стало трагедией, наоборот. Ирина родилась вполне здоровой и красивой девочкой после переезда Горбачёвых в сухой и тёплый ставропольский климат. Мало того, они радовались каждой возможности уединиться – отчаянно хотелось увеличить семью. Но счастливых моментов становилось всё меньше – молодого секретаря Ставропольского краевого комитета КПСС кто-то явно тянул наверх, он был в постоянных разъездах.
Горбачёв ощутил лёгкое волнение, посмотрел на улыбающееся лицо жены, затем на дорогу в сторону реки. Не было никого – ни машин, ни людей. Да и каких машин? Здесь только коров и лошадей гоняли по утрам на водопой.
– Ира, обещай, шо не полезешь в воду без нас, – повернулся он к дочери.
– Только по колено и обрызгаться! – добавила Раиса Максимовна, игриво стрельнув глазами в сторону мужа.
– Хорошо, папуля! Хорошо, мамуля! – Ира подхватила Андрея за ладонь, они выскочили на поросшую спорышом, вытоптанную тропу с коровьими лепёшками. Затем не оглядываясь побежали, как будто боялись, что те передумают. Но бывшие московские студенты не собирались глядеть им вслед. Они двинули в другую сторону – к старой бане в дальнем углу сада, что построил ушедший недавно отец Михаила Горбачёва.
