Бунт в Севастополе: не из-за карантина, а из-за несправедливости

В истории Севастополя немало трагических страниц — дважды город буквально стирали с лица земли, а население его порой сокращалось до катастрофических величин и постепенно восстанавливалось за счёт приезжих. Но не всегда причиной трагедий становилась война. Настоящей катастрофой можно назвать и бунт 1830 года. Как всё начиналось Севастопольский бунт стал первым в череде холерных бунтов той поры. В посвящённой им статье в «Википедии» основное место отводится событиям в Старой Руссе, на втором месте — Петербург, где тоже не обошлось без волнений. О Севастополе в статье всего несколько строк. «На фоне слухов о том, что из Азии наступает то ли холера, то ли чума, в Севастополе 15 июня 1830 года взбунтовались мастеровые флотских экипажей. Представители низших слоёв городского населения, включая вооружённых матросов, принялись убивать купцов, которые задирали цены на продовольствие. Умерщвлены были и наиболее одиозные для солдат офицеры. Восставшим удалось удерживать город в течение 5 дней. После подавления мятежа семерых его зачинщиков расстреляли, всего военному суду было предано около 1580 человек», — говорит нам «Википедия». Сведения очень скудные, а главное, не совсем верные. Есть, правда, тут и более подробная отдельная статья о севастопольских событиях, которые названы «чумным бунтом». Но и за её рамками осталось многое. Приносим свои извинения всем, кто знает о бунте 1830 года больше нас — эта статья не расскажет им ничего нового. Она для тех, кто в историю холерного бунта не погружался. Нужно же хотя бы отчасти восстановить справедливость по отношению к людям, которые жили в Севастополе почти двести лет назад! Прежде всего заметим, что бунт всё-таки был не чумным, а холерным, хотя поначалу и народ, и даже некоторые врачи путались в определениях. Холера ходила по миру, начиная с 1816 года, и до России впервые добралась в 1823 году. Первым российским городом на её пути стала Астрахань (как мы недавно рассказывали, она же оказалась и одним из эпицентров эпидемии 1970 года). В первое своё появление в России холера унесла 865 жизней и отступила, чтобы накопить силы и вернуться через несколько лет. Её второе нашествие было более стремительным: в значительной степени этому способствовали войны, которые Россия вела в Азии. В том числе — Русско-персидская война 1826–1828 годов. На этот раз первой опять пострадала Астрахань и, кроме неё, Тифлис (ныне — Тбилиси), из которого тут же стали разбегаться люди. По оценкам французского консула, в результате в городе осталось не более четверти населения. Такая миграция не могла не привести к быстрому распространению болезни. Созданная правительством в сентябре 1830 года Центральная комиссия для пресечения холеры, как писали не слишком довольные современники, предприняла «энергичные, но совершенно нелепые меры» — «избороздила» всю страну карантинами, которые «совершенно парализовали хозяйственную жизнь страны, а эпидемии не остановили». Возле карантинных застав в ожидании проезда скапливались тысячи людей — почти как несколько дней назад в московском метро во время проверки пропусков. Пушкин, Потёмкин и Фёдор Ушаков Именно эти меры заставили на три месяца застрять в своем имении 31-летнего Александра Пушкина. Вернуться в Москву не было никакой возможности. Представьте: вы готовитесь к долгожданной свадьбе с любимой девушкой, а вас на три месяца отрывают и от неё, и от друзей, и от всего привычного уклада жизни. К счастью, «наше всё» не стал терять времени даром: вместо того чтобы злиться и толстеть, Пушкин написал за три месяца столько прекрасных вещей, сколько, как признавался в письме к Плетнёву, не писал уже давно. Будем как Пушкин — «Онегина» или «Дон-Жуана» от нас никто не ждёт, но и раскисать тоже резона нет! И ещё одно небольшое отступление — в защиту министра внутренних дел Закревского, которому было поручено возглавить борьбу с холерой. Хоть современники и критиковали его за карантины, резон вводить их был. Были и весьма показательные примеры успешного противостояния болезням. Одним из них можно считать разумные и умелые действия Фёдора Ушакова, имя которого знает каждый севастополец. В его жизни было много блестящих военных побед и ни одного поражения, но первую свою награду будущий флотоводец и командующий Черноморским флотом получил не за что иное, как за правильные решения, принятые во время эпидемии чумы. кадр из фильма «Адмирал Ушаков», 1953 год. В 1873 году 38-летний Фёдор Ушаков находился в Херсоне, куда был направлен в числе многих других матросов и офицеров. На Херсонской верфи ударными темпами строились корабли для Черноморского флота. Проект, как мы сказали бы сейчас, нуждался в серьёзных поставках, и иностранные корабли заходили в порт без всякого карантина. Именно они, как считали многие, и завезли в Херсон «зло и заразу». К сентябрю 1873 года чума косила людей так энергично, что работы, несмотря на всю их чрезвычайную важность, были остановлены. Но в команде Ушакова потерь не было. Возможно, сказался опыт: во время своих предыдущих переходов он сталкивался с эпидемией оспы. Ушаков вывел команду из города и приказал обнести её лагерь камышовым плетнём, выходить за который было запрещено. Весь личный состав был поделён на небольшие группы, каждая из которых жила отдельно. При встрече матросам приказано было разговаривать, отвернувшись друг от друга. В профилактических целях люди обтирались уксусом и размельчёнными травами. Если кто-то чем-то всё-таки заболевал, изолировались все, кто с ним контактировал. Перевод заболевших и выздоравливающих Ушаков контролировал лично. Так же строго он следил за ситуацией и после возвращения команды в город: такой приказ был дан в связи с осложнением международной обстановки. Но как только работы по постройке кораблей были возобновлены, эпидемия вспыхнула вновь. Потери были огромны, но Ушаков отличился и здесь. Его меры борьбы с инфекцией уже в казарме были настолько эффективными, что светлейший князь Потёмкин, которого Екатерина в письмах умоляла остановить заразу, счёл необходимым изучать и тиражировать его опыт. И Ушаков написал подробную докладную записку, снабдив её схемами степного лагеря и казармы. В конце 1784 года опасность отступила, а Фёдор Ушаков был произведён в капитаны 1 ранга. Кроме этого, годом позже за грамотные и решительные действия он был награждён своим первым орденом — Святого Владимира 4-й степени. Корень зла Как видим, польза от ограничительных мер есть, и во время холерной эпидемии накопленный положительный опыт был учтён. Но если в центральной части страны карантин был введён только в сентябре 1830-го, то на юге России — гораздо раньше. И, конечно, совершенно необходимо было защитить от холеры базу Черноморского флота — Севастополь. Карантинное оцепление вокруг него было установлено в мае 1828 года. Проехать или пройти в город можно было только через заставы. А летом 1829 года было введено новое требование: каждый въезжающий подлежал помещению в карантинную зону (как сказали бы мы, обсервацию) на 2-3 недели. Выпасть на такое время из активной жизни не хочется никому, и не удивительно, что окрестные крестьяне, доставлявшие севастопольцам продовольствие, приезжать в город перестали. Тут-то и настало раздолье для карантинных чиновников, которые не преминули воспользоваться ситуацией. На борьбу с болезнью выделялись немалые деньги, так что интерес был вполне осязаем. Начались злоупотребления, продовольствия в городе стало катастрофически не хватать, а цены на него выросли. Кроме этого, даже поставляемое в больницы продовольствие было очень плохого качества, что способствовало росту заболеваемости и смертности (хотя и не от холеры). И, конечно, наиболее пострадавшими оказались самые бедные, низовые слои севастопольского общества. Самым пострадавшим районом города стала Корабельная слобода, где селились после окончания службы многие бывшие флотские. Богато жители Корабелки не жили никогда, но теперь для них и вовсе настали чёрные времена. Но особенно, как подчёркивает историк, ныне сенатор от Севастополя Екатерина Алтабаева, людей возмущала несправедливость: жёсткие меры применялись далеко не ко всем. «Ограничения коснулись не всех — для чиновников были сделаны исключения. Их в городе было очень немного, как и гражданского населения вообще. Но они могли свободно передвигаться, и у них было совершенно другое обеспечение. Это и вызывало бурю возмущения», — говорит Екатерина Борисовна. Севастополь в 1840-х на рисунке Карло Буссоли. В столице, конечно, видели, что ситуация в Севастополе накаляется. Чтобы разобраться в ней, в город прибыла комиссия во главе с флигель-адъютантом Римским-Корсаковым — будущим директором морского корпуса и дядей известного композитора. Ею были выявлены факты массовых злоупотреблений со стороны чиновников. И всё могло сложиться иначе, если бы правительство приняло своевременные меры и наказало виновных. Но, как это часто бывает в истории России, дело предпочли замять. Получив из Петербурга распоряжение прекратить расследование, комиссия завершила работу в ноябре 1829 года. На грани отчаяния Дальше, казалось бы, ехать некуда. Но через четыре месяца, в марте 1830-го, карантин был ужесточён ещё больше — жителям города запретили покидать дома. А ведь надо понимать, что карантин в те времена означал совсем иные вещи, нежели сейчас. Речь не шла о посещении фитнес-центров и прогулках по городу. Бедняки, которые хоть как-то могли продержаться за счёт имеющегося в хозяйстве скота, лишались возможности его пасти. И хворост на обогрев своих жилищ не могли собирать тоже. В мае запрет покидать дома был снят, и только для самой многострадальной Корабельной слободы было сделано исключение — её жителям карантин продлили ещё на неделю. Но и это ещё не самое ужасное. От некоторых фактов из жизни беднейших слоев севастопольского общества волосы на голове современного человека буквально встают дыбом. Особенно возмутительными выглядят так называемые санитарные меры, якобы призванные предотвратить заражение: бедняков выгоняли из их домов и загоняли в холодное море. «Делалось это при достаточно холодной погоде. Естественно, были и простудившиеся, которых также причисляли к заразившимся. Эти несправедливые, необдуманные и жёсткие меры приводили к смерти людей, ставили их на грань выживания и отчаяния», — говорит Екатерина Алтабаева. Человек, доведённый до отчаяния, голодный, да ещё и подвергающийся унижениям, способен на всё что угодно. Но последней каплей стали события, последовавшие после предполагавшейся отмены карантина. По прошествии 7 дней (напомним — карантин сохранялся только для жителей Корабелки) его не только не отменили, но и приказали вывести страдальцев за город, где они должны были находиться ещё 2 недели. Эта новость переполнила чашу терпения людей, которые отказались подчиняться властям. Так начался первый в России XIX века холерный бунт. Уговаривать севастопольцев пытались начальник эскадры Черноморского флота контр-адмирал Скаловский и протопоп Софроний Гаврилов. Но было уже поздно — точка невозврата была пройдена. Жители Корабелки ответили, что им всё равно, от чего умирать, и стали готовиться дать отпор мучителям. Они формировали вооружённые отряды (благо среди них было немало отставных военных). Оцепление Корабельной стороны было усилено двумя батальонами пехоты, но многие солдаты и офицеры «мятежникам» сочувствовали. Переходить к боевым действиям никто не спешил — все понимали, к каким последствиям это может привести. Возможно, всё и обошлось бы, но тогдашний военный губернатор Николай Столыпин не был склонен искать компромисс. 3 июня он дал команду усилить охрану своего дома и караулы на улицах, после чего окончательно обозлённая толпа двинулась к дому губернатора и адмиралтейству. Трагедия обездоленных и уроки истории О Столыпине знавшие его современники отзывались самым лестным образом — по их словам, человек это был благородный, справедливый и к подчинённым своим относился хорошо. Но здесь природная отзывчивость почему-то подвела заслуженного боевого офицера, героя войны 1812 года. Усиленная охрана дома не помогла: Столыпин был убит и растерзан толпой, солдаты и матросы присоединились к восставшим, в руках которых к вечеру был уже весь город. Карантинных чиновников избивали, требуя от них письменного подтверждения, что никакой чумы в Севастополе нет, а некоторые из них и вовсе отправились вслед за Столыпиным. Заступиться за них было некому: полиция из города бежала, гарнизон, сил которого вполне могло хватить, подавлять бунт отказался. 4 июля комендант Турчанинов, ещё один герой войн с Наполеоном, вынужден был издать приказ о снятии внутренней карантинной линии и отодвинуть внешнее оцепление на две версты. Но рано или поздно это должно было закончиться и закончилось самым трагическим образом. Комендант Севастополя Андрей Турчанинов (портрет мастерской Джорджа Доу) 7 июня в Севастополь вошли стянутые к городу войска. Последовали репрессии, жертвой которых стали тысячи жителей города. Следственная комиссия, которой руководил генерал-губернатор Новороссии и Бессарабии Михаил Воронцов, рассмотрела дела около 6000 людей. Среди них были и отставные военные, и рабочие, и мещане, и матросы, и представители высшего командного состава армии и флота, и даже духовные лица. Семь человек были казнены, около тысячи осуждены на каторжные работы. Среди наказанных (причём во многих случаях каторге предшествовало битьё шпицрутенами) — 423 женщины, 380 матросов флотских экипажей, 128 солдат, 46 офицеров. Около 4200 человек — только вдумайтесь в эту цифру — были депортированы в другие города и регионы, в том числе на север страны, в Архангельскую губернию. А ведь всё население города в 1822 году составляло всего-то 25 тысяч человек… Наказание шпицрутенами, источник Не остался забытым и комендант Турчанинов — за бездействие и малодушие он был отдан под суд, который лишил его всех наград и званий и разжаловал в рядовые. В том же году сокрушённый свалившимися на него несчастьями Турчанинов умер. Эмоции, которые рождаются при знакомстве с этими фактами, естественны и понятны. Но есть историки, которые смотрят на роль Воронцова (кстати, он третий упомянутый нами герой войны 1812 года) с другой стороны. Автор статьи «Создатель Новороссии» Ольга Захарова, например, говорит о нём с явной симпатией. По её словам, на момент получения сведений о восстании он находился в Одессе «и готовился к отъезду за границу своей любимой дочери Александры». Однако в борьбе между отеческой любовью и чувством долга победил последний. «Воронцов делает выбор и спешит туда, куда зовут его долг и обязанности. Находясь на Северной стороне оцепленного из-за чумы Севастополя, под зноем, в палатках, как пишет очевидец событий М.П. Щербинин, М.С. Воронцов должен был быстро осознать причины бунта, степень виновности участников беспорядков и тех, кто вовремя не принял мер к их ликвидации. Он работал с раннего утра, единственным видом отдыха, подчёркивает Щербинин, были поездки каждый вечер на лодке через бухту с Северной к Графской пристани города, где ждали его распоряжений», — описывает тяжёлую долю Воронцова Ольга Захарова. Ссылается она и на неопубликованные выводы следственной комиссии о причинах бунта, которые сейчас хранятся в фондах Российского государственного архива древних актов (РГАДА). «В специальном донесении комиссии на имя М.С. Воронцова, в частности, говорилось: «Непокорные жители Корабельной слободки приносили жалобы на претерпеваемые ими нужды в продовольствии и топливе, на неприличное с ними обращение, на лишение способов к заработкам во время карантинного их положения, на деланные им угрозы и, наконец, на продолжительность оцепления», — пишет историк. Портрет Михаила Семёновича Воронцова работы Джорджа Доу. Упоминает Захарова и о том, что на предотвращение страшной развязки у руководства города была целая неделя — первые выступления женщин Корабельной слободы случились 27 мая. Существуют мемуары Воронцова, в которых он рассказывает в том числе и о холерном бунте. В этих воспоминаниях наверняка содержится масса интересных сведений. Но они были написаны Воронцовым на французском языке и на русский никогда не переводились. А жаль — подобные события могли бы многому научить потомков (если, конечно, у них есть желание учиться). Например, тому, что несправедливость ранит гораздо сильнее, чем лишения, разделённые на всех поровну. А разбираться с негодяями, которые наживаются на людских проблемах, нужно своевременно и жёстко. Россияне — люди очень терпеливые. Но доводить их до роковой черты не рекомендуется никому. Ольга Смирнова