Я дважды встречался с о. Александром Менем. Первый раз, в 1974 г., я приехал к нему в Новую Деревню (Пушкинский район), где он служил в Сретенской церкви. Просто поговорить. Я недавно закончил университет, был духовно открыт, но, видимо,  еще не вполне готов к разговору. Точнее, вопросы у меня были, но не настолько неотложные, чтобы быть готовым к полным и твердым ответам священника. Мы поговорили ровно столько, чтобы разговор не показался ни скомканным, ни затянутым, и он предложил мне снова приехать, когда возникнет необходимость.

Вторая встреча произошла через 15 лет, в 1988 г.  — я пригласил о. Александра выступить в московской Лаборатории современной культуры Это было начало его недолгой публичной деятельности. Зал  — примерно на 150 человек — был полон, о. Александр говорил, как  всегда, с блеском и вдохновением на близкие ему религиозно-философские темы. Личное общение до и после выступления, за чашкой чая, было сердечным, но без экзистенциальных прорывов, которые в таком формате и не предполагались.

Мои более глубокие встречи с о. Александром начались уже после его мученической смерти, когда я стал читать его труды. Бывает, что близкого человека узнаешь по нескольких фразам. У духовного мира есть свои ландшафты, свои проторенные дороги и уединенные уголки. И когда, добравшись кружными путями до такого уголка, узнаешь, что там побывал уже другой человек и оставил свой след, запись об определенном духовном опыте, испытываешь особую благодарность и родство с ним.

Меня поразили мысли о. Александра о посмертии. Не о бессмертии вообще (immortality), а именно о том, что ждет душу, завершившую свой земной путь, какой входит она в свое посмертие (afterlife). Я приведу этот отрывок из первого тома его «Истории религии»‎:

«Посмертие невозможно представить себе пустым бездействием, томительной и однообразной «прогулкой в райских садах»‎ — оно явится процессом непрерывного становления и восхождения к вечному совершенству. «Уверенность в том, что мы продолжаем жить вечно, — говорил Гете, — вытекает у меня из самого понятия деятельности. И если я, не зная устали, буду деятелен до самого конца, то природа, когда теперешняя моя форма уже не сможет выдержать тяжести моего духа, обязана будет указать мне новую форму существования. Пусть же Вечно Живой не откажет нам в новых видах деятельности, аналогичных тем, в которых мы уже испытали себя...»‎ (цит. по кн. Эмиль Людвиг. «Гёте»).   Эти слова великого поэта и мыслителя напоминают нам о том, что посмертие тесно связано со всей земной жизнью, подобно тому как наследственность и условия существования в теле матери влияют на рождение и жизнь человека. Земное существование дано нам не случайно и не бесцельно. Формируя свой дух на путях жизни, мы готовим его к вечности. И эта подготовка должна выражаться в нашей деятельности на земле. Еще философы Индии и Греции поняли, что кроме физических законов существуют и законы духовно-нравственные и что они действуют с определенной последовательностью. Каждый несет в посмертие то, что он уготовил сам себе здесь. Семя с червоточиной никогда не даст здорового растения. Зло и духовная убогость на земле эхом отзовется в нашем запредельном бытии. Поэтому призвание каждого человека, который серьезно и с ответственностью подходит к проблеме жизни и смерти, — уже здесь, говоря евангельскими словами, «собирать себе небесное сокровище»‎. В стремлении к «спасению своей души»‎, то есть приобщению к Божественной Жизни, мы должны видеть не эгоизм, а естественную, заложенную в человеке потребность»‎.  (Александр Мень. История религии. Том 1. Истоки религии. В поисках пути, истины и жизни. Ноосфера: смерть и бессмертие.)

Что здесь особенно важно для меня? Заглянем в краткую историю вечности — в то, как меняются образы потустороннего. Поначалу — сумеречный, печальный, призрачный мир загробья в античной Греции, в древней Иудее. Одно пространство для всех, где нет ни блаженства, ни страданий, нет настоящей жизни — мир теней, призраков. Потом – дуалистичный или тринитарный христианский образ посмертия, разделенного на ад и рай, с прибавлением чистилища у католиков. Там все переживания и интенсивность бытия, напротив, неимоверно усилены по сравнению с нашим земным бытием, которое скорее воспринимается как тусклое, полупризрачное, а красочная реальность и полнота чувств переносится туда. Там страдают — на вечном огне, блаженствуют — в лучезарном свете божественной славы. Там все в высшей мере и относится к здешней жизни как вечное к временному. Но при этом сохраняется эпическая картина загробного мира как общего пространства для всех его населяющих, поделенного на две или три огромных территории: для праведников, грешных и проходящих срединный путь очищения.

Но возможна и другая картина — индивидуальных посмертий, которые подготовляются душами за время их земной жизни.  Когда тело умирает, душа образует вокруг человека ту действительность, которая и есть его внутренний мир, ставший внешним. Посмертное бытие каждой души столь же индивидуально, как и она сама.  Такой персоналистический и даже лирический образ посмертия: «‎обитать в теле своей души» — более сообразен с миропониманием современного человека. Об этом и говорит Александр Мень. «‎Каждый несет в посмертие то, что он уготовил сам себе здесь». Куда уходит человек после смерти? Он уходит в себя, в свое «‎я», которое само становится миром его обитания. Предназначение человека — создать внутри себя ту «‎ноосферу», или «‎информационное поле», ту систему смыслов, в которой продолжится его жизнь после смерти тела. Сколько душ, столько и посмертий. Никаких коммунальных пространств! Душа, оставшаяся наедине с самой собой, становится средой собственного  обитания. Никаких наград или наказаний, никакой огней, бурь или озарений, никакой внешней силы, приложенной к тебе. Ты сам и есть тот грядущий мир, который каждый день и час готовишь себе.

Таково, по крайней мере, начало посмертия, а дальше пусть «Вечно Живой не откажет нам в новых видах деятельности, аналогичных тем, в которых мы уже испытали себя». То, что о. Александр Мень думал о посмертии, конечно, не может не относиться к нему самому...