«Наша бездомная труппа имеет мировой успех, но лишена своей сцены»

Несколько попыток прикоснуться к роману Достоевского оказались неудачными, вспоминает народный артист России Борис Эйфман. Но хореограф решил: если не он, то кто? Московская премьера балета по роману «Преступление и наказание» состоится на Исторической сцене Большого театра 22 июля, в день рождения Бориса Эйфмана. Также поклонники увидят его спектакль «Русский Гамлет». Накануне гастролей в Москве «Известия» поговорили с Эйфманом о том, что его тревожит и воодушевляет.

«Первое мое обращение к роману «Преступление и наказание» состоялось более 30 лет назад»

— Борис Яковлевич, 22 июля начинаются гастроли вашей труппы в Москве в Большом театре. Поклонники увидят спектакли «Преступление и наказание» и «Русский Гамлет». Что для вас значит выступать на главной сцене страны?

— Безусловно, это ответственный момент для каждого деятеля музыкального театра России. Большой — подлинный Олимп. Для меня гастроли в ГАБТ практически стали ежегодным отчетом перед моими московскими зрителями. Почему я говорю «моими»? Потому что я приезжаю в Москву со своей труппой с 1978 года. Мы начинали гастролировать еще в концертном зале «Россия». Более того, в советское время Москва спасла наш театр.

— А что ему грозило?

— Когда Ленинградский обком всячески пытался прикрыть нас, в Москве труппе неизменно сопутствовал огромный успех. Критики приходили к нам на спектакли, писали восторженные рецензии, выходившие в «Известиях» и «Правде». Газеты клали на стол чиновникам, и они уже ничего не могли поделать. Тогда невозможно было уничтожить коллектив, столь востребованный в столице.

Я люблю Москву, благодарен ей и всегда жду встречи с этим городом. Есть зрители, посещающие наши спектакли с 1978 года. Я знаю некоторых из них лично и дорожу этой дружбой.

— А когда впервые ваши артисты вышли на сцену Большого?

— В 1997 году. И с тех пор, практически три десятилетия, наш театр регулярно гастролирует на Исторической сцене. Большая честь и привилегия представлять в Большом наши лучшие спектакли. Это стало традицией и для моих артистов, и для меня лично.

— Вы впервые привозите в Москву выпущенный в прошлом году балет «Преступление и наказание». Примечательно, что это уже четвертое обращение к литературной основе Федора Михайловича Достоевского. Почему вы вновь и вновь возвращаетесь к его произведениям?

— Мой балет «Преступление и наказание» — настоящее достижение. Нет, у меня крыша не поехала от самомнения. Действительно, я считаю новый спектакль итогом работы над созданием уникального стиля нашего театра. Там такая глубина, одухотворенная высокими идеями Достоевского, музыкой Малера, Тищенко и митрополита Илариона… Произведение, попадающее в душу, сердце человека. Это крайне важно сегодня.

Первое мое обращение к роману «Преступление и наказание» состоялось более 30 лет назад. Я взялся за спектакль, начал работать и остановился. Понял: не потяну. Суть романа невозможно выразить через тело. Тогда я не мог это сделать. Неоднократно возвращался.

— Страшно было?

— Было. Несколько попыток прикоснуться к роману Достоевского оказались неудачными. Но в последний раз решил: если не сейчас, то когда? И если не я, то кто? И я взялся. Большое счастье, что я все-таки поставил спектакль, которым горжусь.

— Артисты смогли донести те нравственные или философские основы, которые заложил Достоевский в своем произведении?

— Им удалось не просто передать нравственные муки героев и показать путь Раскольникова и Сони к воскресению, но и погрузить зрителей в мир Достоевского. В чем сила балета «Преступление и наказание»? В том, что после визита в театр даже тот, кто не читал роман, найдет книгу и ознакомится с восхищающим весь мир шедевром Достоевского. Мне кажется, Достоевский, как ни печально, уходит из нашей культурной среды. Зрители стремятся на балет, не на классика. Они литературу постигают через хореографию. И спустя два часа общения с высоким искусством оно потрясает людей.

— Кстати, о высоком. Профессионалы знают, что высокие балерины, танцовщики, которые прежде считались нестандартными, после окончания хореографических училищ первым делом идут к вам в театр. Почему вы сделали ставку на высоких артистов?

— К моему сожалению, за высокими артистами уже внимательно наблюдают и другие труппы. Сейчас они востребованы в лучших театрах страны.

«Гастроли в Большом театре — это отдушина»

— Ваш театр бездомный. Не имея своей сцены, вам приходится, как большому табору, передвигаться по миру. Вы не устали от гастрольной жизни?

— Наша бездомная труппа имеет мировой успех, но до сих пор лишена своей сцены. И гастроли в Большом театре — это отдушина, сатисфакция за ту непростую жизнь, которую мы ведем уже почти полвека.

— У вас есть Академия танца в Санкт-Петербурге. Когда вам сказали, что выделят деньги на ее строительство, вы не могли ответить: давайте лучше построим театр? Почему образование для вас в приоритете?

— Ну, во-первых, лично мне никто не давал деньги. И не предлагал выбрать, строить ли школу или театр. Я не из тех художественных руководителей или директоров, которые вообще имеют дело с финансами. Я занимаюсь только творческой концепцией, продвижением новых идей в балетном искусстве, а также архитектурными вопросами. Но ни в коем случае не коммерческой деятельностью. Я далек от денег.

Первый проект Дворца танца родился еще в 1995 году, при Анатолии Александровиче Собчаке. Но его не реализовали. Второй вариант, довольно жизнеспособный и интересный, появился в 2000-е годы. Под кураторством губернатора Санкт-Петербурга Валентины Ивановны Матвиенко был объявлен международный конкурс. Победила голландская компания. Однако и тогда не удалось претворить в жизнь идею дворца. После этого последовали еще три проекта.

— Они чем-то не устраивали, раз пришлось несколько раз заказывать проекты?

— Тут очень сложная история. Она не связана персонально со мной. Стечение обстоятельств. Что-то, видимо, сверху указывало: сначала мне была необходима хореографическая школа. Своя, готовящая универсальных артистов — таких, какими я вижу танцовщиков XXI века. И я могу воспитать их. В нашей академии мы сделали ставку на экспериментальную программу. И она постоянно развивается.

— Успешно?

— Это не так просто при существующей консервативной системе подготовки танцовщиков. Но, полагаю, мы выйдем на принципиально новый уровень балетного профессионального образования. А театр… Театр построят. Обязательно построят.

Мне немало лет. Но у меня масса идей. Хочется многое сделать. А я с грустью смотрю на то, как пока еще только-только воздвигают стены здания. Нелегко осознавать, что ты, вложив огромную часть жизни в создание Дворца танца, по-прежнему не понимаешь, как долго успеешь поработать в этом прекрасном центре хореографического искусства. И успеешь ли…

— Вы думаете о последователях?

— Думаю, придут люди, эксплуатирующие, а не создающие художественные ценности. Но сейчас я серьезно занимаюсь проблемой поиска творческого преемника. Надеюсь, все-таки встречу человека, способного достойно продолжать дело всей моей жизни.

«Балетное искусство находится в глубоком кризисе»

— Свое детище вы называете «русский психологический театр балета». А как относятся коллеги к такой формуле существования?

— Коллеги занимают каждый свою нишу в большом балетном пространстве. У них собственные идеи и замыслы, обусловленные уровнем образования, опыта, таланта, Божьего дара. Каждый выживает в одиночку. Особенно в нашей профессии. Поэтому мне неизвестно, как они к этому относятся. Судя по тому, чем сегодня заполняют сцены, наверное, коллеги просто не понимают то, что я делаю, и не могут быть моими последователями. Или не принимают искусство нашего театра. Не знаю. Честно говоря, это как раз меня мало волнует.

— А что вас волнует?

— То, что балетное искусство находится в глубоком кризисе. Это не только проблема России. Мировая. Ушли выдающиеся хореографы, работавшие в XX веке. Практически все великие покинули нас. И кто остался? Молодые ребята — чаще всего безграмотные или случайно попавшие в профессию. Никто из них не пришел в нее для того, чтобы посвятить жизнь сочинению произведений, достойных тех великих предшественников, которые создавали славу русского балета.

Я поражаюсь всепрощающей любви нашего зрителя к происходящему в балетном театре. Несмотря ни на что, люди не перестают любить балет. Однако то, что я вижу, не должно, по идее, радовать. Чаще всего мы сталкиваемся уже не с тем высоким искусством, которое несли предыдущие поколения деятелей балета. Картина очень-очень грустная.

Мы говорили про русский психологический театр балета. Само определение было сформулировано критиками во время гастролей труппы в Нью-Йорке. В принципе, обозначить жанр можно любыми словами, но я знаю точно: то, что делают мои артисты на сцене, — искусство. Мы развиваем великие традиции отечественного балетного театра. И это главное.

— Получается, что дети, мечтающие о балете, не смогут в полной мере познать школу великих?

— Хореографы не понимают, кому подражать. Поэтому начинают копировать тех, кто уже давно вышел из моды, чье искусство не оставило следа и не останется в истории. Наблюдается какая-то растерянность, беспомощность, нет ориентиров. Всё это расстраивает. Не хочу, чтобы мои молодые коллеги решили, будто я читаю им нравоучения. Пусть меня поймут правильно. Я просто очень люблю искусство танца и искренне переживаю за его настоящее и будущее.

— Если у нас нет ориентиров, что говорить о всех остальных… Ведь Россия всегда славилась своим балетом.

— Это правда. Но надо понять, почему Россия всегда славилась балетом. Потому что при царе и при советском режиме балет был привилегированным искусством. Власть любила его, дорожила им и вкладывала огромные средства. И требовала, чтобы это искусство было достойно традиций и истории нашей страны.

Сегодня государство тратит на поддержку балета огромные средства. А во всем мире, напротив, сокращается финансирование музыкальных театров. За рубежом чувствуется падение интереса властей к балетному искусству. У нас же наоборот. Вот в чем парадокс. Но толку нет.

— Почему?

— Деньги вкладываются без разбора и осознания, во что, в кого именно. Сугубо формальный подход. Вложили и не спросили: а где результат, ради которого государство не пожалело огромных средств?

Есть забота государства о деятелях культуры, но отдача, обратная связь от них абсолютно отсутствует. А когда нет взаимопонимания, взаимных интересов — нет и результата. Поэтому просто безотчетно расходуются деньги. И возникает вопрос, не сколько денег потрачено, а что эти деньги дали для нашего искусства и российской культуры.

«Зарубежные студенты прибывают в Петербург с настороженностью, а уезжают восторженными»

— В пандемию, когда весь мир боялся путешествовать, Академия танца начала принимать хореографическую сессию Школы Иннопрактики. Уже пятый год к вам со всего мира приезжают артисты и хореографы, у которых есть уникальная возможность знакомства с традициями русского балета. Зачем вам это?

— С этой интересной идеей к нам обратились коллеги из Школы Иннопрактики. И мы ценим, что ее хореографическая сессия проводится в нашей академии. Обмен творческим опытом с представителями разных культур полезен учащимся. К нам приезжают не только из Европы или Азии. Среди участников проекта много африканских артистов. А это совсем другой мир. Приобщение к нему обогащает. Кто-то из зарубежных студентов прибывает в Петербург с настороженностью, а уезжает восторженным и с приобретенным духовным багажом, которого ему хватит на всю жизнь.

Как бы ни старались нас отдалить, порвать связь с русской культурой невозможно. Убеждаюсь: только искусство сегодня способно сблизить людей. В Школе Иннопрактики в 2025 году участвуют студенты из США, Великобритании, Италии, Китая, Индии, Нигерии. Танец — искусство, понятное и близкое людям разных национальностей, культур, религий. Здесь не нужен переводчик. Поэтому давайте беречь искусство танца. Это величайшее достижение человечества.

— В век развлечений что может заставить молодежь отложить гаджеты и хоть раз сходить на балет? Стоит ли перед хореографами задача заинтересовывать неофитов?

— Мое счастье, что я не думаю о том, кого привлекут наши спектакли. Да, у труппы постоянно полные залы. Это правда. Уже много лет. Нас, слава богу, всегда любил зритель. Но когда я сочиняю балет, то не ломаю голову над тем, понравится ли он зрителям, примет ли его молодежь. Я отдаю себе отчет, насколько сегодня трудно оторвать человека от телевизора, компьютера, смартфона и заставить заплатить большие деньги за поход в театр. И когда вижу аншлаги, понимаю: всё, что я делаю, правильно. Спектакли нашего театра — мистерия, которая несет особую эмоциональную, интеллектуальную энергию, необходимую людям.

— Бездомный театр не сидит на месте. Куда в ближайшее время поедете? Может, планируете гастроли за рубеж?

— Не так давно мы были в Стамбуле. Выступили в Минске в Большом театре Беларуси. Сейчас покажем спектакли в Большом театре России. Запланированы гастроли в Израиле, Китае, Вьетнаме, Индии, Египте. Еще тур по России. Нас ждут в Уфе, Самаре, других городах. Но хочу подчеркнуть: я устал от бездомности. Вы не представляете себе, как я устал физически, морально. Я вижу, как можно было бы усовершенствовать мои спектакли, если бы мы имели свою сцену. Я мечтаю принимать наших зрителей в родном доме.

— Когда реализуется ваша мечта и вы войдете в стены Дворца танца?

— Трудно ответить. Мне уже много-много лет говорят: еще немножко потерпите, вот завтра-послезавтра, годик, ну еще годик. А годики идут. Вот странно: не могу сказать, что государство не настроено построить нам театр. Наоборот, чувствую большую заинтересованность власти в появлении в Санкт-Петербурге нового международного балетного центра — Дворца танца.

Удивительно: сегодня, когда в стране такая непростая ситуация, идет стабильное финансирование проекта. Но, как всегда, что-то мешает. Я не хочу вдаваться в подробности, критикой всё равно не поможешь. У каждого своя судьба. Но я надеюсь, театр все-таки появится. Даст Бог, мы сможем в нем поработать и хотя бы частично осуществить то, ради чего Дворец танца был задуман. Вот что самое важное.