Утка, «Незабудка», а еще он ошибся лифтом: «Утиная охота» в БДТ
В Большом драматическом театре имени Г.А. Товстоногова прошла премьера спектакля «Утиная охота». Постановка создана режиссером и сценографом Антоном Федоровым по мотивам пьесы Александра Вампилова.
ПУЩЕ НЕВОЛИ
Пьеса Вампилова не из тех, что проходят по разряду увеселений. Но на летней премьере БДТ зрители отлично проводили время: смех в зале слышался постоянно и отчетливо. Атмосферу можно было счесть почти неприличной для драмы глубокого отчаяния — если бы не исполнитель главной роли.
«Утиная охота» — вещь, так или иначе повествующая о психотравме. В том числе и моей собственной: Сколько я ни ходил на разные постановки и, разумеется, сколько ни пересматривал записи спектаклей или фильм с Олегом Далем в роли Виктора Зилова — не то, что зрительского удовольствия, а даже намека на удовлетворение не испытал. Ну, как всегда бывает, причины такого прискорбного положения дел в себе искать не хотелось, а потому вина была возложена в первую очередь на Александра Вампилова, который заключил столько хтони и беспросветности в каждом персонаже, в каждом ответвлении сюжета, что ни сам он в итоге не пришел к ясно трактуемому финалу, ни режиссерам такой возможности не дал. Ну хоть бы какой лучик, пусть не надежды, а чего-то, отличающегося от тлена, — нет, кругом одно паскудство и нехорошо созвучная ему моральная и физическая распущенность. Впрочем, в БДТ спектакль лучиком все же завершился, да так, что уж лучше бы просто сразу тьма. Но это я забегаю вперед.
Финальным гвоздем, забитым в мою историю с «Утиной», стал спектакль, который поставил Роман Кочержевский в Театре имени Ленинградского совета. То ли режиссерская юность тому виной, то ли пандемическая атмосфера той поры, но такой скучнейшей скуки, такого лютой тошноты я никогда прежде в театре не испытывал (хотя дивную по графичности попытку самоубийства Зилова в исполнении Виталия Куликова помню до сих пор — красиво было!). Подумал: все, больше на «Утиную» ни ногой — никуда и никогда. Но планы Большого драматического театра имени Георгия Александровича Товстоногова поставить «Утиную история» с Григорием Чабаном в главной роли все изменили. Григорий Чабан — один из двух петербургских актеров среднего поколения, чей талант равновелик творческим достижениям лучших артистов советского театра и кино. Образ Зилова, созданный Олегом Далем в фильме Виталия Мельникова, кстати, как раз в их числе. Но сравнивать не будем: не имеет смысла, когда речь идет о штучной работе. А Чабан — мастер именно на такой штучный, нестандартный актерский труд.
Большое спасибо режиссеру и художнику-постановщику «Утиной охоты» в БДТ Антону Федорову — не только за то, что дал отыграть Чабану так, как он может, и наставлял и вел этого артиста. Но и за то, что это коснулось и всех других персонажей — актеры Большого драматического дышали вместе и заодно, то помогая главному герою, то остро конкурируя с ним.
ВЫПИТЬ, КРЯНУТЬ, ЗАКРИЧАТЬ
Режиссер Федоров стал и создателем сценографии спектакля — внятной, сразу много объясняющей и наглядно заключившей в себя всю жизнь Зилова. Слева — кучка кладбищенской земли, она же икра (конечно, черная), которой Зилов будет угощать приглашенных на финальную вечеринку. Но сначала во время велосипедной прогулки он понаблюдает за собственными похоронами — с плачем, надрывами и прекрасно-глупыми причитаниями. Кто-то даже упадет на могилу стремительным домкратом. Над могилой бродит туча, под которой парят утки. Где туча с утками, там и нудный дождь, прикидывающийся переменной облачностью. Очень символично применительно к жизни Зилова: вроде ничего, а так мерзко, что дышать невмоготу. В глубине возвышаются стены Центрального бюро технической информации, где работают Зилов с товарищами. Стоит стены развернуть — перед нами ритуальное кафе «Незабудка», оно же пиво-водочная забегаловка. Кстати, пьют в постановке много и вдохновенно, под речитатив «водочки-водочки-водочки-водочки». У артистов получалось так аппетитно, что слышал сочувственные вздохи в балконе бельэтажа, откуда смотрел спектакль. Кстати, барабанная дробь пальцами по накрытой поляне не единственный телеснозвукосмысловой эффект в спектакле. Хлопнуть по рюмашке здесь — это действительно значит издать хлопки. Кувырканье главного героя на диване с любовницей — в самом деле кувырки. Смешно это все, кроме конвульсивного крика Зилова, когда уже невмоготу, когда очень больно. Тогда становится страшно до мурашек по коже. Но здесь же следует и наблюдение: в предфинале с криком пережали — Зилову друзья даже надевают кастрюлю на голову, чтоб не так громко. Либо получилось избыточно, либо Чабану еще учиться орать и орать с кухонной утварью на голове, дабы смотрелось и слушалось органично.
Вернемся на сцену. На правом переднем плане диван и ковер, обозначающие свежеполученную квартиру Зилова. Пришедшие на новоселье гости остроумно включают в экскурс по жилищу весь зрительный зал БДТ: художник по свету Игорь Фомин предписал на соответствующих репликах подачу света на балкон, еще раз на балкон, на люстру (какая красота!) и даже на лепнину с ангелами — вот как богато украшено 18-квадратное гнездышко зиловского семейства. Впрочем, никакого семейства нет: то жена Виктора Галина, то сам он катаются друг от друга на куске стены с батареей. Иногда, впрочем, и вместе — но это они заезжают в кафе, откуда Зилов все равно супругу старается выпроводить. Позади встроенный шкаф, куда главный герой пытается прятаться от всех и всего (тщетно). Совсем дальше, где-то на полпути к арьерсцене, расположено что-то вроде накопителя, откуда доносятся вокзальные объявления, потерявшие слова, несущие основную смысловую нагрузку (избитый прием). А еще в накопителе гнездятся товарищи пожилого возраста, которые в самые разные моменты выплескиваются наружу, сопровождая главного героя, вглядываясь в него и других. Их пепельно-серые и иссиня-черные облачения ясно говорят, что эти сущности уже отжили свое, они когда-то были отсюда, но физически их уже здесь нет. В программке они поименованы соседями, но мне кажется, что лучшая аналогия этим действующим лицам — Тени в «Божественной комедии», которые пытливо вопрошают путника: «…кто ты, адскою тропой/ Идущий мимо нас, живой и здравый!». Это, впрочем, не совсем точно: Зилов, конечно, пребывает в аду — но полумертвый и уж совсем не здоровый. Душа больна и, похоже, смертельно. Появляясь на сцене из задрипанного советского лифта, он обозревает постылое пространство и пытается сделать вид, что он здесь случайно, что просто перепутал этаж: «Это не мое! Это не мое!»
Эта экзальтация при всей театральности очень подлинна. Мне живо вспомнился эпизод из прошлого, когда почтенная научная сотрудница одного ближнезарубежного литературно-мемориального музея на открытии очередной ничтожной выставки смотрела на самодовольное выступление куратора этого проекта и, ужасаясь происходящему, с полуприкрытыми глазами слабым голосом твердила: «Это не со мной, меня здесь нет, это не со мной!».
Такая слабая сторона, с ее неуверенностью и отчаяньем, ярко проявляется в Зилове. Скованность, сбивчивые реплики, робкие интонации, телефонный полушепот. Но есть и другая — развязная, с утрированно самцовыми репликами, почти рыками. Что-то для друзей, иная для жены, совсем другая для любовницы. Такие фонетические игры присущи и другим персонажам, в новом спектакле интонации вовсю используются как гэг. Протяжные визги Кузакова (Рустам Насыров), квохчущее щебетанье Галины (Юлия Марченко), мультяшно-инфантильные писки студентки Ирины (Александра Юдина) — в последнем случае игры голосом доведены до экстремума: когда звуковая карта персонажа дает сбой, связки актрисы выдают нечто утробное. Зритель очень падок на подобную звукопись, он веселится почти до самого конца, когда выясняется, что надо бы плакать. Но как тут плакать, когда даже невинное дружеское пожелание «Иди ты на охоту!» звучит из умелых уст как посылание совсем в другом направлении.
Звук сопровождает движение, экстатическая пластика. Вот Зилов, разметавшись чуть не на четверть авансцены, передразнивает жену, которая рассказывает ему про эпистолярный роман с другом детства. Сама Галина перемещается тоже диковинно, с перемежающейся хромотой. Отставленная любовница Вера (Карина Разумовская) так и вовсе бродит с полусвернутой шеей. По мне — снова некоторая избыточность декоративной косметики в игре.
В БОЛОТЕ ТИХО, ДА ЖИТЬ ЛИХО
Как я уже сказал, все артисты спектакля делали общее дело, но были делатели особенные. Помимо Григория Чабана, это Валерий Дегтярь, артист, которому всегда рад зритель, в роли начальника Кушака — никакого, а потому сделанного с особым мастерством. Официант Дима, персонаж, которого, кажется, побаиваются все на сцене, в исполнении Алексея Винникова судьбоносен до карикатурности, этакий фатум-ультиматум. И прекрасны все четыре девочки: Карина Разумовская, Юлия Марченко, Александра Юдина и особенно Варвара Павлова в образе плотоядной Валерии, жены зиловского сослуживца Саяпина (Павел Юринов). Персонаж выписан Вампиловым настолько ярко, что легко переиграть — да еще и режиссеры традиционно добавляют сюда жиру. Но Павлова держит свою Валерию твердо, жестко, с алчной сдержанностью. Вдобавок приталенная куртка а-ля кожанка делает ее чем-то похожей на товарища Вяземскую из советской экранизации «Собачьего сердца», что на подсознательном уровне добавляет радости узнавания. Ничего подобного не могу сказать про персонаж под титлом Очевидец (Виктор Бавин). Он часто на переднем плане, видимо, один из соседей-теней, но как-то особенно близок Зилову. Больше я про него ничего не понял. Как остались мне непонятны и отсылки к фильмам Гайдая и Балабанова («ус отклеился», «мальчик, он домой летит») и наверняка еще к чему-то. Тот же расчет на радость узнавания? Но спектакль и без этого хорош.
Хорош прежде всего тем, что здесь нет никакой скуки и мертвящего бубнежа. В постановке Федорова фальшивое и мертвое задевает за живое не грубым тычком, а коварно и податливо. Даже то, что кажется уж точно живым, влечет само себя к тлену, эмоциональному и нравственному уродству. Мы смотрим на происходящее глазами Зилова, но где гарантия того, что он сам не является таким же мороком для своих друзей и близких, напечатлением зла? Цена зиловских ошибок высока, он сам горазд носить множество личин — наверняка в его жизни «до» так и было. Подлинным мы его видим в самом конце, только со спины, на мрачной охоте, после того, как была подстрелена единственная утка — и то, похоже, давно, в детстве, и не им самим. И он стоит — одинокий, мокрый — под лучом софита, который не сушит, а испепеляет. Не освещает, а призывает тьму.
Очень важно понять, где и когда он ступил на путь саморазрушения, в чем ошибка? Может, все-таки действительно оказался не на своем этаже? Но, похоже, не этажом он промахнулся, а самим лифтом. Годом, зданием, десятилетием, городом, веком, континентом, эпохой, Землей — пространством и временем в целом. И все мы, где бы и когда бы ни случились в этом мире, обречены путаться и не находить, находить и расставаться, надеяться и отчаиваться. Это касается тех, кто живет и думает. А иные — те, кто никогда ни при каких обстоятельствах не ошибется ни этажом, ни лифтом, ни убеждениями, ни любовью, — они и есть те самые несомневающиеся, уверенные и довольные лучики света в темном царстве, от которых нужно держаться подальше: ослепят, сожгут — и не заметят. Страшнее них нет. О том и пьеса. И спектакль. И герой Григория Чабана приговорен именно к такой участи. Потому что сам виноват. Потому что решил начать думать и жить. Потому что ошибся.
Фото: Ира Полярная и Люда Бурченкова/предоставлены пресс-службой БДТ