«Думал, что немцы – черти». Владимир Рябинин - об ужасах блокады Ленинграда

«Я вообще считал, что немцы — это не люди. Как-то на улице в первые дни войны увидел плакат, на нём наш солдат со звездой на каске протыкает штыком самого настоящего чёрта с рогами, копытами и хвостом. Спросил сестру: "Кто это?" А она мне объяснила, что в каске — русский солдат, а с рогами и хвостом — немец. Мне всё сразу стало понятно, что мы воюем с чертями, а значит, их обязательно надо победить».

Так вспоминает начало войны житель Ленинграда Владимир Рябинин. В их коммунальной квартире в блокаду умерли все соседи, а ему повезло: он, родители и две сестры выжили. Почти 90 лет прошло, а война продолжает ему сниться. И как сейчас, встают перед глазами чёрная дыра окна, рассечённого крест-накрест бумажными полосами, печка-буржуйка, у которой жмутся они с сёстрами в мёртвой тишине зимы 1941-го...

Казалось, что война будет вечной

Кто из нас сейчас может вспомнить своё детство в возрасте 3–4 лет? Думаю, единицы. Но когда разговариваешь с людьми, пережившими войну в таком возрасте, удивляешься, как много подробностей о том страшном времени удалось сохранить их памяти.

С Владимиром Николаевичем мы встретились 9 Мая на Красной площади. Я его принял за ветерана войны: седая аккуратная борода, военная выправка, медали на груди.

— Вы фронтовик?

— Я житель блокадного Ленинграда.

Этим всё было сказано. В городе, пережившем 872 дня блокады, по сути, даже дети были участниками войны. Когда 22 июня 1941 года немцы напали на СССР, Владимиру Николаевичу, тогда Володе, было всего три года. С этого момента все воспоминания детства у него связаны только с войной.

— Мирной жизни я совсем не помню, а войну помню, — рассказывает Рябинин, когда речь заходит о блокадных днях. — Поэтому, когда сёстры или мама говорили: «А вот до войны...» — я старался представить, как это «до войны», но не получалось. Мне казалось, что война будет вечной, а значит, холод и голод тоже будут всегда.

«Тук, тук, тук» — это немецкие кости стучат

— Я всё время просил у мамы хлеба, — продолжает Владимир Николаевич. — А она говорила: «Вот вырастешь, будешь получать столько же хлеба, сколько папа». И я ждал, когда вырасту, чтобы наконец-то наесться. Помню, когда не было керосина для лампы, отец, он был водителем, приносил бензин. И, чтобы бензин в лампе не взрывался, в него добавляли щепотку соли. Мама сыпала в лампу соль, а я слюнявил палец, собирал им крупицы просыпанной соли со стола и ел.

— В 41-м году вы были совсем маленьким. Неужели всё помните? — спрашиваю у ветерана.

— Сам не понимаю как, но всё, почти до мелочей, помню. Например, как топили печку мебелью, когда у нас закончились дрова. Своя мебель закончилась — брали у соседей. Они умерли, и их тела лежали прямо в соседних комнатах, потому что вывезти было некому.

— Мертвецов не боялись?

— А я и не знал, что они умерли. Мама говорила, что они просто замёрзли, весной отогреются и оживут. Я же маленьким был — мама сказала, я верил. Помню, как метроном отбивал по радио: «тук, тук, тук». Я спрашивал, что это стучит, а мама объясняла, что это немцы замёрзли и стучат своими костями и копытами от холода.

Помимо печки-буржуйки у нас была керосиновая лампа. Мы её иногда зажигали. И как-то я увидел, что мама штопает носки на какой-то штуковине из стекла — это была электрическая лампочка, но тогда я этого ещё не знал. Спросил, что это. Мне мама сказала, что это лампочка и она горела в нашей квартире до войны. Я долго крутил её в руках и никак не мог понять, куда же здесь керосин заливать. Работающую электрическую лампочку я в первый раз увидел в трамвае только в конце 42-го года.

Скарлатина спасла от гибели

Зная, что детей из Ленинграда во время блокады вывозили, я спрашиваю Владимира Николаевича, почему вся их семья осталась в городе. Он объясняет, что перед самой эвакуацией сосед по коммуналке, его одногодок Сашка Фомин, заболел скарлатиной. А так как болезнь заразная, то и его, Володю, поместили под карантин, а двух сестёр отправили в эвакуацию.

Владимир Николаевич считает, что если бы тогда уехал вместе с ними, то мог бы погибнуть, так как поезд с детьми попал под бомбёжку.

— О том, что поезд разбомбили фашисты, сообщил одноклассник сестёр. Он вернулся в Ленинград и всё рассказал родителям. В это время к городу уже подходили немецкие войска, но женщины пришли к Смольному и добились, чтобы им разрешили искать детей. Всем выдали специальные пропуска, и женщины ушли спасать своих ребят.

После войны сёстры рассказывали Володе, что видели, как немцы на парашютах спускались. Они помнили горящий эшелон, убитых людей, взрывы. Помнили, как прятались в лесу, а потом вышли к какой-то деревне.

— В общем, мама нашла моих сестёр, Соню и Любу. Голодных, грязных, в болячках, но живых. Так мы и остались в Ленинграде. Зато все вместе.

Не мог понять, зачем эти люди напали

О самом большом детском разочаровании Владимир Николаевич рассказывает едва ли не со смехом. В начале войны сестра ему объяснила, что советские солдаты воюют с немецкими чертями, у которых есть рога, хвосты и копыта, — точно как на плакатах, которые висели по всему городу.

— А тут я узнаю, что скоро поведут пленных немцев. Это была весна 42-го. Уговорил сестру пойти посмотреть. Я-то думал, что сейчас настоящих чертей поведут. Смотрю — идут люди, как мы, только в чужой военной форме. Я толкаю сестру: «Соня, Соня, а где немцы?» Она показывает на толпу пленных и говорит, что это и есть немцы. «А где черти?» Сестра рассмеялась: «Нет никаких чертей». Как сейчас помню, такое жуткое разочарование у меня наступило: воевать с чертями — это я понимал, а вот зачем на нас напали люди, с которыми мы сейчас воюем, понять не мог.

— После войны немцы работали на восстановлении Ленинграда. Как жители к ним относились? Ведь они столько горя людям принесли, — спрашиваю моего собеседника.

— Никто на немцев не нападал, камнями не бросал. Они разбирали завалы, восстанавливали здания, копали траншеи, в Ленинграде тогда уже газ начали проводить. Мы, детвора, меняли на хлеб разные игрушки, которые они делали. Я выменял копилку в виде домика, а в трубе было отверстие под монеты. Конвойные солдаты ни нас, ни немцев не гоняли. В общем, к пленным относились по-человечески.

Владимиру Николаевичу важно рассказать то, что видел своими глазами. А мне — не упустить момента и услышать детскую историю войны. Такое надо слушать и запоминать, пока есть кому рассказывать...

Владимир Рябинин помнит своё военное детство в блокадном Ленинграде до мельчайших подробностей.