«Шалом», квадратные метры и античный аврал: как еврейский театр освоил космос на новой сцене
Новая сцена еврейского театра «Шалом» открылась на Новослободской в феврале 2025 года. Теперь у театра три площадки, что позволит расширить репертуар и привлечь больше зрителей. Худрук театра Олег Липовецкий рассказал «Снобу» о новых вызовах, первых гастролях в Петербурге и подготовке летней премьеры.
«Шалом» переехал на Новослободскую, 23, где есть Большой и Малый залы и еще арт-кафе, в котором тоже будут проходить мероприятия. По сравнению со сценой на Варшавке — квадратные метры кратно увеличились. Какие у вас первые впечатления от нового уровня работы театра?
Да, площадок стало больше. Но на площадках работать с имеющимся количеством артистов невозможно. Количество артистов в нашей труппе предназначено, конечно, для одной площадки, потому что, если провести сравнительный анализ по другим театрам, даже взять только московские театры, то мы увидим, что с двумя сценами театры имеют в штате около 60 актеров, а с тремя — около 90. И тут, понимаете, не разорваться, к сожалению, потому что, с одной стороны, мы должны играть спектакли, чтобы зарабатывать и платить зарплату артистам на уровне государственных требований. С другой стороны, получается, что мы работаем на пределе мощностей: играем сейчас на трех площадках и поэтому репетировать активно не можем — актеров свободных нет, все играют на разных площадках. Именно поэтому, например, моя премьера «Лисистраты» перенесена с марта на июнь.
Это к вопросу о повышенной интенсивности работы. Когда мы шли на Новослободскую, мы были рады этому, потому что становимся ближе к зрителю, появляется больший простор и больший зал. И, естественно, мы думали, что всем понятно, что и количество актеров у нас должно вырасти. Но оказалось, что фонд оплаты труда не увеличился.
Мы выбрали эту площадку именно потому, что здесь нет труппы, что страхует театр от ненужных конфликтов. Хотелось этого избежать. Но оказалась палка о двух концах. Если бы мы получили театр с труппой, то получили бы, естественно, ставки и фонд оплаты труда. Мы получили здание без труппы и без этих денег. Поэтому сейчас и актеры, и цеха, и руководители работают на пределе.
Мне кажется, на пределе открылись новые креативные уровни! Вот как, например, пришла идея открыть выставку в пространстве лестницы в «Шаломе» на Новослободской?
Эта идея возникла еще когда мы только делали ремонт. Я знаю это помещение, и всегда здесь было проблемой, что люди, приходя на спектакли, стояли в огромной очереди перед лифтами. Есть же такое правило: если ты не можешь исправить минус, то сделай его плюсом. Возникла идея сделать такую ленту времени и рассказать историю еврейского театра в России.
Вы репетируете «Лисистрату» по мотивам античной комедии Аристофана. Насколько сейчас актуальна может быть античная пьеса?
К счастью или к беде, ничего не меняется в этом мире, несмотря на то, сколько тысяч лет проходит и как далеко идет прогресс. Человек остается таким же.
Репертуарная политика «Шалома» абсолютно оригинальна по сравнению с другими театрами. Сегодня в репертуаре «Шалома» много спектаклей, поставленных молодыми режиссерами. Как вы вписываете идею режиссера в существующую концепцию театра?
У меня есть четкое убеждение, о чем должен говорить наш театр. С режиссерами выбираем тот материал, который устроит их, но и будет соответствовать миссии театра. Я никогда, естественно, не навязываю режиссерам материал или артистов. Мне кажется, важно доверие: я прихожу смотреть уже прогон, после этого мы разговариваем, и я говорю о своих мыслях и даю режиссеру выбор — что-то, возможно, изменить, если он так же считает, либо этого не делать, если он видит по-другому. На этом этапе становится понятно, насколько разное у нас понимание театра, одной ли мы группы крови. Но мало одного взаимопонимания с худруком, нужно взаимопонимание и с труппой, и с цехами, потому что театр — дело коллективное. Если все складывается — прекрасно, не складывается — значит, такой опыт. Мне кажется, что на честности этих отношений все и основано.
Уникальный материал появляется оттого, что нет смысла брать вещи, которые уже идут в других театрах. А если они хорошо сделаны, то вдвойне. Какой смысл соревноваться с другим спектаклем по такому же названию? Если идет прекрасный спектакль Евгения Арье в «Современнике» — «Враги. История любви» по Исааку Башевису-Зингеру, то зачем мне его брать? Я туда схожу на спектакль и еще людей отправлю. Не говоря уже о каком-то другом материале, который идет сразу в пяти-шести театрах, чаще всего это названия русской классики.
И, на самом деле, не так много материала, который соответствует миссии театра «Шалом» и который у нас есть возможность поставить сегодня. Но, как мы знаем, ограничения — это тоже художественный метод. Я сейчас говорю о той части ограничений, которая предполагает соответствие миссии. Например, если мы возьмем Чехова, попробуйте найти у него пьесу, которая говорит о ксенофобии, тоталитаризме, антинасилии. Да, у Чехова есть в пьесах про насилие, но, скорее, про духовное. А вот если мы возьмем Горького, то, как ни странно, мне кажется, что Горький ближе к нашей миссии, чем Чехов. И у меня есть мысли поставить Горького. Русская классика в нашем театре вполне может быть уместна, и мы можем к ней обратиться в свое время.
При этом библейские тексты присутствуют в поле вашего зрения всегда. Библейские сюжеты «Шалом» ставит через взгляд современных драматургов. Почему Библия сегодня актуальна?
Эта книга остается константой не только в театре. Когда она перестанет быть константой, мы все знаем — наступит конец света. Библия — один из основных текстов, используя который, мы можем выполнять нашу миссию. С еврейским народом все началось именно там.
Кто из художественных руководителей ГОСЕТа, который является прародителем «Шалома», вам близок и почему? На какие их идеи опираетесь?
Мне близок, конечно, Соломон Михоэлс — по его человеческим и идейным убеждениям, по тому, что он говорил и писал о театре: о существовании артистов, о взаимоотношении артиста и зрителя, о работе актера над ролью. Иногда я прихожу на репетицию с его цитатами, потому что оказалось, что то, что я хочу сказать актерам, он уже очень четко сформулировал.
А что, например, из последнего цитировали?
Цитировал его мысль о том, что образ и действие живут на кончиках пальцев. Мы репетируем «Лисистрату», и я очень часто говорю об этом актерам. Инструмент — не только речь, но и тело, жест, про которые актеры часто «забывают».
Сейчас я пытаюсь построить спектакль, основывая пластику на принципах древнегреческой скульптуры. Если мы вспомним скульптуру времен эллинизма, не архаики, то увидим, что люди там запечатлены на пике действия. Отсюда и выразительные, иногда гипертрофированные позы, потому что они пойманы именно в пик своего действия. То есть образ и действие живут на кончиках пальцев. Это сразу многое объясняет. И если я вижу статичное, покойное тело артиста, значит, действия нет.
А что вы вообще сейчас читаете в перерыве от театральных дел?
Очень мало, к сожалению, времени для чтения. Когда я не был худруком, я читал гораздо больше, причем в основном пьесы драматургического конкурса «Ремарка», на который приходило по 800 пьес, и из них надо было что-то выбирать, а значит, читать очень много.
Сейчас, к примеру, читаю израильского писателя и поэта Рои Хена, Стефана Цвейга, Фридриха Горинштейна, братьев Стругацких. Николая Бердяева читал недавно. Что только не читал!
Как прошли первые петербургские гастроли «Шалома»?
Мне кажется, что прошли хорошо. У нас были супер-переаншлаги. При этом питерский зритель с театром знакомился. Если в Москве нам уже не нужно долго искать контакт со зрительным залом, то в Петербурге он сначала довольно долго налаживался. Питерцы хотели «понять правила игры», но в конце каждого спектакля достигался нужный результат: зрительный зал и сцена объединялись.
А на новой сцене «Шалома» на Новослободской вы уже почувствовали иной контакт со зрителем?
Чувствуется больше воздуха, космос — так как сцена выше. В отношении количества зрителей и его реакции: хоть здесь зрителей в два раза больше, их реакция растворяется, так как объем помещения больше раз в пять, и слышно ее гораздо меньше. То есть нужно привыкнуть и настроить свои инструменты под это пространство. В общем, театр пока адаптируется.
Беседовала Елизавета Авдошина