«Преступно и нестерпимо». Как и за что Николай I Достоевского расстреливал?
Январским утром 1850 года жителям и гостям Петербурга предлагалось уникальное зрелище — массовая казнь. Семеновский плац оцепили городовые, которым надлежало сдерживать массы, рвущиеся посмотреть на чужие смерти.
«К заряду!»
Кортеж из карет под строгой охраной, выехав из Петропавловской крепости, доставил два десятка приговоренных. Осужденных привели на эшафот, где после прочтения приговора стали облачать в одеяния смертников — белые холщовые саваны с капюшонами и длинными рукавами.
Затем первых троих, сведя с эшафота, подвели к столбам, установленным перед ямами, и крепко привязали. После капюшоны надвинули на лица.
Офицер отдал команду: «К заряду!» Стоявшим у столбов оставалось жить несколько секунд. Тем, кто стоял на эшафоте, — несколько минут.
Ни приговоренные, ни зрители, ни городовые в оцеплении не знали, что казнь — лишь имитация, призванная устрашить не только стоявших на эшафоте, но и всех тех, кому еще захочется мечтать о политических изменениях в России.
Возможно, сегодня никто бы и не помнил об этом, если бы во «второй тройке игроков» не ждал своей очереди на расстрел человек, которого звали Федор Михайлович Достоевский.
Великий русский писатель не скрывал: стояние на Семеновском плацу испугало его и действительно отвратило от любой революции. Что впоследствии нашло свое отражение в романе «Бесы».
Но что вообще натворила группа товарищей, с которой император Николай I решил обойтись так жестоко?
Все началось со словаря
В 1840-х годах выпускник Царскосельского лицея и юридического факультета Петербургского университета Михаил Буташевич-Петрашевский принял участие в составлении «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка». Работая над словарем, Петрашевский имел возможность изучать передовые труды европейской мысли, включая адептов «утопического социализма».
Сначала в компании друзей, а затем и в более широком кругу гостей Петрашевский не только рассказывал о прочитанном, но и высказывал свои мысли о более правильном государственном устройстве России.
Постепенно спонтанные беседы превратились в кружок по пятницам, куда стекались молодые петербургские интеллектуалы. Неудивительно, что в этой теплой компании оказался и Достоевский.
Со временем участники «пятниц» пришли к мысли, что необходимо заниматься народной пропагандой, дабы массы, вооруженные знаниями, сами изменили порядки к лучшему.
Ни в какую серьезную организацию это не вылилось, зато «вольнодумные разговоры» спровоцировали донос «куда следует».
Доклад агента Липранди
Разрабатывать кружок Петрашевского поручили агенту тайной полиции Ивану Липранди, который в течение нескольких месяцев собирал компромат на гостей составителя словаря.
Сгущал Липранди краски или нет, однако его материалы отправили к самому Николаю I. Резолюция императора гласила: «Я все прочел; дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо. Приступить к арестованию, как ты полагаешь; точно лучше, ежели только не будет разгласки от такого большого числа лиц на то нужных».
У Николая Павловича был печальный опыт восстания декабристов, и всю свою политическую карьеру он посвятил подавлению революционных настроений не только в России, но и за рубежом. Поэтому требования жесткой кары со стороны императора не удивляют.
В разработке отказались сотни человек, большинство из которых у Петрашевского в гостях были один — два раза. «Костяк заговорщиков» отправили в Петропавловскую крепость, где они провели восемь месяцев. Все это время от них пытались добиться откровений о заговоре.
Высшая необходимость
Но и так и сяк выходило, что самым крамольным делом «петрашевцев» было чтение вслух переписки Гоголя с Белинским. Да и то, сами следователи отмечали, что слог Белинского в данном случае мог скорее отвратить от революции, нежели подтолкнуть к ней.
Но, как сказал император, «ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо». В связи с чем военный суд вынес Петрашевскому, Достоевскому и еще 19 участникам посиделок смертные приговоры.
Казнить по-настоящему император никого не собирался — помимо «фейковых», были заготовлены и настоящие судебные решения в качестве «смягчения наказания» — кому каторга, кому ссылка.
Вот только до этого всем предстояло пройти путь смертника до самого конца.
«Приговор прочтен был вовсе не в шутку»
Повезло 21-летнему Николаю Кашкину — он обратился к стоявшему рядом обер-полицмейстеру генералу Галахову с просьбой разрешить общение со священником. «Государь вас помиловал, — отмахнулся Галахов, — даже тех, кто у столба!» Как раз в этот момент на плац влетела карета, и вышедший из нее запыхавшийся офицер зачитал императорское помилование.
Достоевский вспоминал, что был произведен именно тот эффект, которого желал Николай I: «Приговор смертной казни расстреляньем, прочтенный нам всем предварительно, прочтен был вовсе не в шутку; почти все приговоренные были уверены, что он будет исполнен, и вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти».
Для одного из приговоренных, Николая Григорьева, пережитое оказалось непосильной ношей — он сошел с ума и остаток жизни провел, как писали современники, «совершенно уничтоженным телесно и нравственно».
Сам Михаил Петрашевский умер в ссылке в 1866 году в возрасте 45 лет, так и не отказавшись от собственных взглядов.
А Россия своим чередом шла к революции, медленно, но уверенно — ибо Николай Павлович изобретательно лечил не причины, а лишь симптомы.