Сказки Пушкина: кто на самом деле был прототипом дядьки Черномора
Критик Виссарион Белинский категорично осуждал сказки Пушкина. Он считал — зачем тратить талант на такие мелочи, как приукрашивания народных сюжетов? Но такое отношение современников самого Пушкина никак не смущало.
Русские сказки
Наибольшие споры у пушкинистов вызывает «Сказка о царе Салтане». Самая убедительная версия сводится к тому, что в порыве выиграть спор с Жуковским на написание лучшей сказки Пушкин переработал народную сказку «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», записанную А.Афанасьевым.
В обеих сказках есть эпизод с разговором трех девиц, которых подслушал царь, рождение «неведомого зверюшки», противопоставление доброй младшенькой сестрицы двум старшим злым, «путешествие» в бочке. В пушкинских тетрадях все эти идеи присутствуют, хотя остается неясным: записал ли он их по памяти или со слов Арины Родионовны. Но народную сказку Пушкин преобразил и обогатил, дополнив героями не из русского фольклора, а также сюжетами из других источников.
Античные мифы
Литературовед А. Гаврилов предполагал, что сюжет о Гвидоне и его матери Пушкин, прекрасно знавший античную литературу, «подсмотрел» в мифе о Персее. Не исключено, что в элегии о Данае — интерпретации мифа о Персее одного из наиболее значительных древнегреческих поэтов, Симонида Кеосского. Одно из подтверждений версии – запись в пушкинской тетради о встрече царя и оракула. Другой довод «за» – обширная библиотека древнейших классиков в переводе на французский, к которой Пушкин обращался неоднократно.
Напомним, что в оригинальном мифе аргосскому царю Акрисию оракул предсказывает рождение у дочери Данаи сына, который свергнет и убьет деда. Акрисий заточает дочь в подземелье, но влюбленный в нее Зевс проникает в темницу в виде золотого дождя. Даная беременеет и рождает сына Персея. Акрисий сажает дочь и внука в большой сундук и бросает их в море. За время странствий по волнам Персей вырастает в богатыря. Сундук случайно попадает в сети рыбака, который и освобождает невольников.
Звездные атласы и не только
Как уверяет тюменский пушкинист А. Захаров в книге «Вслед за Великой Богиней», ни в одной из русских сказок, ни в античной литературе не найти Царевну-Лебедь. Возможно, идея о Прекрасной деве родилась у Пушкина при изучении древних звездных атласов, а именно – атласа польского астронома Яна Гевелия. Его альбом звездного неба с 1690 года был хорошо известен не только в Европе, но и в России, а три из четырех экземпляров хранились в Санкт-Петербурге. Атлас Гевелия Пушкин мог видеть в Лицее или на Петровском планетарии – огромном шаре, подаренном Петру и помещенным им в кунсткамеру для всеобщего обозрения.
Прекрасные гравюры неизвестных мастеров, на которых созвездия «оживали», наверняка впечатлили поэта. Натягивающий лук Антиной рядом с созвездием прекрасной Девы с распахнутыми крыльями стали точкой отсчета для проработки образов Гвидона и Царевны-Лебедь. Интересно, что рядом с созвездием Девы на карте Гевелия расположено созвездие Орла, который у Пушкина превращается в коршуна: «Бьется лебедь средь зыбей,/Коршун носится над ней».
Такую запоминающуюся деталь образа Царевны-Лебедь, как блестящий под косой месяц, Пушкин мог позаимствовать из «Начертаний гербоведения» немецкого ученого эпохи Просвещения, Иоганна Гаттерера. Он описывал богиню охоты и леса Диану в легком охотничьем платье белого цвета и с заплетенными волосами, в которых блестел полумесяц. Так что Пушкину было достаточно протянуть руку, взять с собственной книжкой полки сочинение Гаттерера и «подсмотреть» там яркие детали образа Царевны Лебедь.
Древнерусская литература и римские историки
Очевидно, что бравую команду богатырей, Пушкин тоже не сам придумал. Не исключено, что он был знаком или слышал в пересказе широко известное на Руси сочинение «О человецех, незнаемых в восточной стране». Кроме прочих чудес, там рассказывается об удивительных морских жителях, которые месяцами «лежат в воде», потому что на берегу «их тело трескается». Как тут не вспомнить пушкинское «А теперь пора нам в море./Тяжек воздух нам земли».
Другим источником, вдохновившим Пушкина на создание 33 богатырей, могло стать сочинение римского историка Павла Йовия, которое поэт имел в своей библиотеке и неоднократно читал. Там есть упоминание о народе, большую часть жизни проводящем в воде и питающемся исключительно сырой рыбой. Народ этот, подобно рыбам, покрыт чешуей. И у Пушкина: «В чешуе, как жар горя/Тридцать три богатыря». К тому же поэт наверняка знал о сибирском обычае употреблять в пищу сырую рыбу и искусном умении аборигенов шить одежду и обувь из рыбьей кожи.
Интересно, что образ дядьки Черномора Пушкин мог подсмотреть в народной легенде о морских жителях, бытовавшей на Севере. Там рассказывается о самоедах и обдорских остяках, большую часть жизни проводивших в море. Как поясняет знаток северных обрядов и традиций прошлого века Н. Абрамов, эти народы регулярно «выходили из воды» и совершали на берегу обряд поклонения водным божествам, бросая в море деньги и угощения. Их тотемный предок – некий морской дядька – и мог стать прообразом Черномора.
Американская классика и шахматная доска
У пушкинистов не вызывает сомнений, что сюжет «Сказки о Золотом петушке» Пушкин позаимствовал в «Легенде об арабском звездочете» из сборника романтических рассказов «Альгамбра» «отца американский литературы» Вашингтона Ирвинга. В начале XIX века его читала вся Европа, был знаком с творчеством Ирвинга и Пушкин. Из «Легенды» американского классика русский поэт взял главных персонажей – престарелого правителя и помощника волшебника-звездочета, которые при помощи магии противостоят врагам-захватчикам. Пушкин заимствовал у Ирвинга даже мелкие детали – например, арабскую чалму (сарачинскую шапку) на голове звездочета: «Вдруг в толпе увидел он (Дадон), в сарачинской шапке белой,/Весь как лебедь поседелый,/Старый друг его, скопец». Зато Шамаханская царица – образ исключительно пушкинский.
Есть и существенные отличия. Если в пушкинской сказке о приближении недругов сообщает Золотой петушок, то в «Легенде» это делают оживающие на шахматной доске фигуры. Впрочем, шахматная доска в сказке Пушкина всё же незримо присутствует. Для исчисления времени поэт использует цифру восемь, а не традиционно-сакральные для Руси семь или десять. «Вот проходят 8 дней,/А от войска нет вестей», «Снова 8 дней проходят,/Люди в страхе дни проводят». Не исключено, что в пушкинскую сказку «восьмерка» перекочевала с шахматной доски – именно столько чередующихся черно-белых клеток умещается на одной стороне ее поля.
С миру по нитке
Первые строки «Руслана и Людмилы» Пушкин, как известно, написал еще лицеистом на стенах карцера, куда был в очередной раз помещен за «шалости». Когда поэт закончил работу над сказочной поэмой, «побежденный учитель» Жуковский подарил победителю-ученику Пушкину свой памятный портрет и поздравил с «великой пятницей» — днем окончания произведения, ставшего образцом русского романтизма.
Поэма стала событием в мире русской литературы – и это несмотря на то, что все ее сюжеты и идеи были заимствованы из различных источников. Живая голова, шутливая характеристика главной героини, очарованный замок и всё остальное Пушкин подсмотрел у разных авторов – у Ариосто в «Неистовом Роланде», у Вольтера в «Девственнице», в сказках М. Чулкова и Гамильтона, в фольклорной повести о Еруслане Лазаревиче, у Радищева в поэме «Алеша Попович». А вот образ волшебного кота Баюна Пушкин взял из лубочных повестей, пользовавшихся огромной популярностью на Руси. Там Баюн предстает сказочным чудовищем-птицей с исцеляющим голосом, который сидит на высоком столбе и своими песнями зачаровывает и лишает силы прохожих.
И всё же спустя четверть века критики напишут, что Пушкин в «Руслане и Людмиле» «гнул стих русский», как искусный ваятель воск, и заставлял его петь на все лады, подобно оживляющему скрипичные струны Паганини.