Жития князей Бориса и Глеба
Древнейшие по времени — жития князей Бориса и Глеба. С них и позвольте начать характеристику агиографии Киевской Руси. Прежде всего напомню вам те обстоятельства, по поводу которых жития Бориса и Глеба были написаны.
В 1015 г. умер князь Владимир. Власть в Киеве захватил сын Владимира Святополк. Утвердиться на киевском столе ему мешали братья, и он задумал от них освободиться. В том же 1015 г., девять дней спустя после смерти князя Владимира, по негласному приказу Святополка был убит его брат Борис, а через месяц — и другой его брат, Глеб. Святополку не удалось, однако, осуществить свой замысел до конца: помешал третий брат — Ярослав, сидевший тогда в Новгороде; вовремя предупрежденный, он двинулся походом против Святополка, одержал над ним победу, выгнал его из Киева и сам сел на киевский стол. Борис и Глеб были погребены в Вышгороде (городке, расположенном в 14 верстах от Киева вверх по Днепру), у церкви св. Василия, и могилы их, когда в Киеве сел Ярослав, стали местом, куда стекались паломники. В середине X I в. — когда точно, неизвестно — церковь св. Василия сгорела (она была деревянная). Ярослав приказал строить новую. Когда приступили к постройке новой церкви, были обнаружены тела .Бориса и Глеба, будто бы нетленные.
Это обстоятельство и явилось: ближайшим поводом к канонизации Бориса и Глеба: они были официально объявлены святыми. Ярослав стал дoбивâтьcя утверждения канонизации со стороны константинопольского патриарха и в конце концов добился этого. В честь Бориса и Глеба был установлен церковный праздник, причисленный к великим годовым праздникам русской церкви. Церковная память Бориса и Глеба (24 июля) отмечалась каждый год с большим торжеством— при большом стечении народа. Ярослав сделал все, чтобы достойным образом прославить своих родных братьев — первых святых русской церкви. В особенности широкое развитие культ получил в X II в. при Владимире Мономахе.
В 1115 г. по его инициативе в Вышгороде была закончена постройка большого каменного храма в честь Бориса и Глеба, куда были торжественно перенесены их мощи. В 1117 г. по инициативе того же Владимира Мономаха была построена каменная церковь в честь тех же святых. Почему культ Бориса и Глеба имел такое большое значение для Киевского государства? Русская церковь (после принятия православия) в юридическом отношении была подчинена Византии. В 1037 г. Ярослав Мудрый добился учреждения в Киеве особой митрополии константинопольского патриарха. Назначение особого митрополита для молодого Киевского- государства было большим успехом Ярослава, поднимавшим международный престиж Русской земли. Греки разрешили учредить на Руси митрополичью кафедру: они рассчитывали на то, что митрополит-грек станет надежным «агентом» Византийской империи и будет проводить политику, угодную византийскому императору.
Но Ярослава Мудрого такой митрополит мало устраивал. И он стал добиваться от константинопольского патриарха, которому юридически была подчинена русская церковь, признания полной независимости русской церкви от Константинополя и права избирать митрополита по своему усмотрению, не грека, а русского по национальности. В 1051 г. это ему удалось, митрополитом был поставлен Иларион. Последовательна добиваясь независимости русской церкви, освобождения ее из-под опеки константинопольского патриарха и византийского императора, Ярослав ссылался на тот факт, что русская церковь давно вышла из младенческого состояния, обладает собственными святынями и не нуждается уже в опеке Византии. Он упорно стал добиваться канонизации княгини Ольги. Когда в этом ему категорически отказали в Константинополе, он стал настаивать на канонизации своих родных братьев Бориса и Глеба. Ярославу в конце концов удалось этого добиться и тем самым увенчать ореолом святости собственную княжескую власть. Установление почитания первых русских святых Бориса и Глеба явилось торжеством национальной политики Ярослава и приобрело форму национального культа.
Древнейшее житие Бориса-и Глеба, написанное в середине X I в.,—«Сказание о святых мучениках Борисе и Глебе»—дошло до нас в 170 списках. Уже в X II в. «Сказание» о Борисе и Глебе было переведено сначала на греческий, а затем на армянский язык. «Сказанию» предпослана коротенькая экспозиция, цель которой— познакомить читателя с действующими лицами предстоящего повествования, Здесь находим упоминание о князе Владимире — крестителе Руси, перечень его сыновей (весьма неточный) и некоторые необходимые сведения об основных участниках трагедии — Борисе и Глебе, Святополке и Ярославе. Центральная часть «Сказания» — история гибели Бориса и Глеба от руки их старшего брата — Святополка. Борис в изображении «Сказания» — высокий идеал младшего князя, во всем покорного князьям, старшим в роде. Послушный и любящий сын, он по велению отца своего, князя Владимира, «с радостию» отправляется в поход против печенегов. Н а обратном пути он узнает, ‘что отец его скончался и что киевский престол захватил брат Святополк. Борис оплакивает смерть отца и останавливается с дружиной на реке Альте.
Д ружина предлагает ему дойти на Киев, но Борис отказывается. Он знает, что Святополк готовит покушение на его жизнь, но ничего не предпринимает, чтобы предотвратить грозящую беду. Он верен долгу вассала и смерть предпочитает измене. В ответ на предложение дружины сесть «на столе отьни» Борис говорит: «Не подниму руки против старшего брата: он мне вместо отца». То же повторяет он и перед смертью, обращаясь с молитвой к богу: «Ты ведь знаешь, господи, знаешь, что не сопротивляюсь я, ни слова против воли твоей не говорю» а имея в руках все войска отца моего и всех любимых отцом моим, ничего не за* мышляю против брата моего». Услышав это, дружина оставляет Бориса, и он начинает го* товиться к смерти. Автор «Сказания» хорошо понимал, что покорность Бор-иеастаршим в роде князьям — качество, которое само по себе еще не дает - основания рассматривать его как святого, как «бла* женного». Подвиг Бориса нуждался в религиозном обосновании.
С этой целью автор «Сказания» олицетворяемую Борисом поли* тическую доктрину покорности старшим князьям поднял да уровня божественной заповеди, а- его самого в избытке наделил чисто христианскими добродетелями: смирением, кротостью, беззлобием, непротивлением злу, покорностью воле божьей. В результате образ Бориса приобрел в «Сказании» новый аспект — стойкого борца за «слово божие» и даже мученика за веру. По* следнее уже, конечно, — невольная дань жанру, «обмолвка»: вере Бориса никто не угрожал. Чтобы образ Бориса вызывал не только благоговейное удив* ление, но и живое сочувствие, автор «Сказания» сообщил Борису черты, свойственные рядовому человеку, не мучёнику, не «страстотерпцу». В «Сказании» Борис боится ожидающей его судьбы. При мысли, что ему надлежит умереть, он испытывает страх.
Автор показывает рождение и развитие этого чувства. Уже оплакивая смерть отца, Борис высказывает предположение: Святополк «о убиении моемь помышляеть». Предчувствие переходит в уверенность. Уверенность все возрастает, растет вместе с ней и тревога. Бориса охватывает «печаль», и «горесть сердечная», и «скорбь смертная». Д аж е внеший облик его ме* няется («Образ бо бяаше унылый его»). Накануне смерти (это было в субботу, сообщает автор) Борис после захода солнца велит «пети вечерьнюю», а сам уходит в шатер помолиться. З атем ложится спать, но не может заснуть («бяше сън его в мнозе мысли и в печали крепъце . . . и страшне»). Н а рассвете, рано поднявшись, он просит священника начать заутреню; обувается, умывает лицо, молится. Он уже точно знает, что его ждет («бяше же ему весть о убиении его», — пишет автор.
Откуда—■ автор не сообщает; очевидно, свыше). Между тем убийцы подходят к шатру, они слышат голос Бориса, поющего псалмы. Слышит и Борис их- «топот (вар.: шепот) зъл» около шатра. Его охватывает трепет, но он продолжает молиться. Скорбная атмосфера, созданная автором- вокруг Бориса, в особенности сгущается, когда тот, не в силах сдержать сердечного сокрушения, проливает слезы — обильные, заливающие все лицо, «горькие» и «жалостливые», сопровождающиеся тяжкими вздохами и стенаниями. Это не простые слезы. Они— дар, который бог посылает «избранникам» своим. И они заразительны. При виде Бориса, проливающего слезы, все окружающие его «на Льте» (на берегу реки Альты, где Борис был убит) возмущаются духом и тоже начинают «плакати» и «стенати». Сцена эта (хоровой плач)— одна из художественных находок автора. Заговорщики окружают шатер, где молится Борис, и поражают его сквозь полотнище копьями («насунуша копии»). Но огни не убивают, а только ранят его. При виде «в оторопе» выбежавшего из шатра раненого Бориса убийцы (их было четверо — имена их называются) говорят друг другу: «Чьто стоите зьряще? Приступивъше, сконьчаим повеленое нам».
Борис просит дать ему время помолиться. Угроза убийц («сконьчаим повеленое нам»), однако, остается неосуществленной, убийцы ошиблись: Борис был только смертельно ранен. «На бору», через который в телеге повезли Бориса, закутанного в шатер, в Вышгород, он «начат въскланяти святую главу свою». По приказу Святополка посланные им два варяга прикончили Бориса ударом меча в сердце. Во многом напоминает Бориса в «Сказании» и его брат Глеб. Верный своему долгу вассал, он такой же добровольный мученик, как и Борис. Когда Святополк зовет его в Киев: «Приди вбързе, отець зоветь тя, и не съдравить ти вельми», — он немедленно садится на коня и с малой дружиной отправляется в путь, невзирая на неожиданное препятствие: « .. .на поле потъчеся под ним конь в рове, и наломи ногу мало» (вещее предупреждение?).
Невдалеке от Смоленска его настигают посланные Святополком убийцы. Глеб безропотно, не оказывая никакого сопротивления, позволяет убить себя: его же собственный повар по приказу одного из убийц, Горясера, зарезал его ножом, «яко агня безлобливо». Портрет. Глеба в «Сказании», однако, не* во всем дублирует портрет Бориса: наряду со сходством автор сумел подчеркнуть и различие. Глеб моложе Бориса и по возрасту, и, следовательно, по иерархии княжеских отношений (Бориса он называет «господином»), моложе и неопытнее. И это автор не только констатирует, но и показывает на ряде мелких деталей. В Киев по вызову Святополка Глеб отправляется, ничего не подозревая. В отличие от Бориса, томимого мрачными предчувствиями, Глеб даже и тогда ничего дурного не подозревает, когда от брата Ярослава узнает о смерти отца и о гибели Бориса от руки Святополка. Он только выражает желание (это понятно, если учесть агиографический аспект его образа) «ту же страсть въсприяти», дабы поскорее встретиться с любимым братом, встретиться на небесах, если уж нельзя на земле. При виде убийц, подплывающих к нему на лодке, он, не замечая их мрачных лиц* радуется, ожидая от них привета. О том, что они собираются его убить, Глеб догадывается лишь тогда, когда они стали «скакати» в его лодку, держа в руках мечи, «блыцашася, акьь вода». Полная неожиданность для Глеба этого их поступкаі особо оговаривается автором: « .. абие вьсем весла от руку испадоша, и вьси от страха омьртвеша». Глеб, «телъмь. утьрпая» (дрожа, слабея), просит о пощаде. Просит, как просят дети: «Не дейте м ен е… Не дейте мене!» («Не троньте м еня… не троньте меня!»).
Он не понимает, за что и почему должен умереть (« …К у ю обиду сътворих брату м оем у…»). Беззащитная юность Глеба в своем роде очень изящна и трогательна. Это один из самых «акварельных» образов древнерусской литературы. Миру света и добра в «Сказании» резко противопоставляется мир тьмы и зла в образе князя Святополка. Второй Каин, Святополк уже в начале «Сказания» появляется с эпитетом «окаянный»; эпитет этот затем становится постоянным и сопровождает Святополка до конца его истории. Святополк — «злодей» по самой своей природе. Он уже родился с печатью греха {«от дъвою отцю»). Он это понимает и сам. «Приложю убо беззаконие к беззаконию», — говорит он себе, готовясь убить Глеба: терять ему уже нечего, матери своей «греха» не искупить. Он подлежит полному и безоговорочному осуждению и по закону божественному, как братоубийца, и по закону человеческому, как нарушитель порядка, по которому старшие князья должны строго выполнять свои обязанности по отношению к вассалам — младшим князьям, если требуют от них покорности. Не кто иной, как дьявол, подсказывает ему мысль уничтожить братьев.
Образ Святополка у автора последовательно выдержан в одном и том же ключе; он неизменнб появляется в окружении обличающих цитат из писания и слов, подчеркивающих его «лесть» и злобу. История Бориса и Глеба в повествовательной части «Сказания» завершается своеобразным апофеозом: рассказом о том, как бог покарал Святополка Окаянного и как нетленное тело Глеба, поверженное в Смоленске «на пусте месте», перенесли в Вышгород и с «честью многою» похоронили рядом с Борисом. Тут в качестве главного действующего лица впервые появляется князь Ярослав. Ярослав в «Сказании» — орудие божественного возмездия Святополку-братоубийце. Он — восстановитель порядка в Русской земле, нарушенного «крамолой» старшего брата. «Не тьрпя» нечестия Святополка, он вступает с ним в борьбу.
Узнав, что тот в союзе с печенегами пошел на него походом, Ярослав ведет свои войска навстречу и становится на Альте — на том самом месте, где был убит Борис. И тут, на Альте, накануне решающей битвы он просит бога покарать «злодея», как некогда он покарал Каина за убийство брата Авеля, просит Бориса и Глеба помочь ему одержать победу. И бог внял его просьбе. Битва длилась целый день (описывается она в характерном летописном стиле). Святополк потерпел поражение. Напал на него бес, и «раслабеша» все кости его так, что не •,мог он сесть на коня и покинул поле битвы, преследуемый призраками, гонимый гневом божиим с места на место, пока, наконец, слуги, которые несли его на носилках, немощнаго и потерявшего разум, не добежали до некоей пустыни «межю чехы и ляхы», где он и «испроврьже живот свой зъле»; даже от ^огилы его долгое время исходил «смрад зълыи» в предостережение всем, кто «си сотворить».
«Сказание о Борисе и Глебе» свидетельствует о том, что уже в X I в. агиографический стиль был усвоен литературой Киевской Руси. Правда, «Сказание» еще не вполне соответствовало требованиям «правильного жития»: оно не выдерживало сравнения с классическими византийскими образцами этого жанра ни по содержанию, ни по форме. «Сказание» излагало только один эпизод из жизни князей Бориса и Глеба, а именно их мученическую кончину; между тем «правильное житие» требовало рассказа и о детстве героя, полной биографии святого; «Сказание» не вполне соответствовало «правильному» житию и по своей композиционной структуре: неписанная теория требовала деления жития на три части — вступление, собственно житие, заключение; «Сказание» между тем начиналось непосредственно с жития, традиционного вступления■ автор не дал; «правильное» житие требовало непременно рассказа (в форме чередующихся одна за другой небольших новелл) о посмертных чудесах героя; в «Сказании» такого рассказа не было; правда, в конце XI — начале X II в. какой-то неизвестный нам автор присоединил к «Сказанию» такой рассказ, но присоединил его очень неискусно — после заключения, в результате чего рассказ этот принял вид механического привеска к «Сказанию», органически никак с ним не связанного.
С утверждением культа Бориса и Глеба серьезные возражения вызывало «Сказание» и по своему изложению: оно было слишком документально, перегружено фактами, слишком «исторично»; оно казалось слишком «земным», образы центральных героев повествования — Бориса и Глеба — чересчур материальными, недостаточно одухотворенными. Устранить все эти недочеты «Сказания» попытался в конце XI в. монах Киево-Печерского монастыря Нестор; он написал новое житие Бориса и Глеба под заглавием «Чтение о Борисе и Глебе». Это «Чтение», по утверждению проф. С. А . Бугославского, было написано Нестором не ранее 1108 г. и не позже 1115 г., возможно, в связи С тем, что в 1115 г. было перенесение раки Бориса и Глеба. В сравнении со «Сказанием» «Чтение» уже удовлетворяет самым строгим требованиям классического жития. Работая над ним, Нестор явно стремился максимально приблизить его к типу византийских житий прославленного мастера этого жанра Кирилла Скифопольского, византийского агиографа V III в. н. э. Творения этого автора Нестору были известны в переводе с греческого языка на славянский. Самый факт появления в конце X I — начале X II в. нового жития Бориса и Глеба знаменателен. Он свидетельствует о высоком уровне литературной культуры у нас на Руси на рубеже X I—X II вв., о тонком чувстве стиля, о высоких требованиях, которые уже тогда, в начале X II в., предъявлялись к литературному мастерству, к агиографии в частности. Начал Нестор свое «Чтение» с обширного вступления, построенного по всем правилам агиографической риторики, с обращения к богу с просьбой подать ему «разум» на сложение жития (ср. обращение античных ораторов к Зевсу в начале речи) и с просьбой к читателю извинить его «грубость» (этого требовало литературное приличие).
Далее у Нестора шел краткий очерк всемирной истории от Адама и Евы до крещения Руси; очерк этот, по замыслу автора, должен был наглядно показать читателю всемирно-исторический смысл крещения Руси и появления на Руси первых ее святых — Бориса и Глеба. От этой национально-патриотической темы, разработанной во вступлении, Нестор переходит к собственно житию Бориса и Глеба. Начал он его, следуя агиографическому обряду, с рассказа о детстве героев. «Сказание» ничего не сообщало о детстве Бориса и Глеба. Нестор решил восполнить пробел, восполнить так, как этого требовал обычай. Младшие сыновья князя Владимира, Борис и Глеб, у Нестора уже в раннем детстве «светящеся, акы две звезде светле посреде темных» («как две звезды светлые на темном небе»). Уж тогда почила на них «благодать божия». Борис усердно читает книги, преимущественно жития святых мучеников, много «со слезами» молится, приуготовляя себя к будущему подвигу — мученической кончине. Борису во всем старался подражать и его младший брат Глеб.
Он ни на шаг не отходил от старшего, брата, и, когда тот молился, он внимательно прислушивался к его словам, день и ночь сидя около Бориса и повторяя за ним слова молитвы. Когда Борис достиг юношеского возраста, он женился, но не потому, что чувствовал влечение к браку, а чтобы не ослушаться отца, подобно Алексею, «человеку божию». Во Владимире, куда он вскоре переехал по настоянию отца, Борис продолжал тот же образ жизни, что и в Киеве, удивляя всех милосердием своим и кротостью. Рассказ Нестора о мученической кончине Бориса и Глеба во многом напоминает соответствующий рассказ «Сказания»: тот же ход событий, те же ситуации, ко имеются и некоторые характерные отступления. Отступления эти, если внимательно к ним присмотреться, наглядно раскрывают замысел Нестора: его явно не удовлетворяли Борис и Глеб в изображении «Сказания»; они казались ему слишком человечными, материальными, недостаточно одухотворенными. Нестор сделал все, чтобы устранить и этот пробел у своего предшественника. В изображении Нестора Борис и Глеб утратили последние черты, сближающие их с живыми, реальными людьми.
Перед нами типичные лики святых, строгие, сумрачные, написанные по всем правилам византийской словесной иконописи. Не только Борис, но и Глеб у Нестора знают о том, что их ждет смерть от руки наемных убийц; знают и деятельно готовятся к ней: прощаются Окружающими, молятся. Борис перед смертью, в ожидании убийц, даже читает книгу; все предусмотрено, все известно заранее, и братья спокойно идут навстречу смерти принять мученический венец, обещанный им еще в детстве. В «Сказании» Борис и Глеб непрерывно плачут, проливая целые потоки слез; у Нестора они радуются своей участи, почти совсем не плачут; образы Бориса и Глеба у него суше, строже, схематичнее: в «Сказании» они проникнуты теплым сентиментальным лиризмом; у Нестора — торжественной, почти литургической патетикой. Большое место занимает у Нестора рассказ о посмертных чудесах Бориса и Глеба.
Рассказ этот — он следует непосредственно за рассказом о кончине Бориса и Глеба — распадается на девять небольших новелл, из которых каждая вполне самостоятельна и связана с соседней только единством темы. Сюда относятся рассказы: I) об обретении нетленных мощей Бориса и Глеба; 2) о чудесном исцелении хромого; 3) об исцелении слепого; 4) о создании церкви в честь мучеников Бориса и Глеба в Вышгороде и о торжестве их канонизации; 5) о чудесном освобождении узников, томившихся в темнице (в темницу явились Борис и Глеб на коне в сопровождении отрока, державшего свечу, и сказали: «Не бойтесь нас. Мы святые Борис и Глеб.
Мы приехали, чтобы освободить вас, так как вы покаялись в грехе своем». Разгневанные братья «разметали» темницу, оковы ж елезные пали, судья, узнав об их заступничестве, не посмел идти наперекор воле святых князей) ; 6) о перенесении нетленных мощей Бориса и Глеба 20 мая 1072 г. в новую церковь, построенную по инициативе Изяслава Ярославича; 7) о чудесном исцелении одного убогого, от рождения немого и безногого; 
о том, как наказали Борис и Глеб одну нерадивую женщину, а потом помиловали; 9) о чудесном исцелении одного слепорожденного. «Сказание» и «Чтение о Борисе и Глебе» утвердили в древнерусской литературе тот тип жития, который в нашей науке получил название «княжеских житий». Жития этого типа окружали ореолом святости господствующую в стране династию князей.1 Конечно, не все князья удостаивались агиографического прославленыя. В X I I I —X IV вв. это обычно были князья, оказавшие Русской земле какие-либо важные услуги: патриоты, борцы за независимость родины — Александр Невский, Михаил Черниговский, Довмонт Псковский и др. Наряду с «княжескими житиями» стали появляться в дреь_:- русской литературе и жития, посвященные выдающимся деятелям церкви — основателям тех или иных монастырских общежитий. Древнейший и наиболее замечательный памятник житий этого типа — житие основателя Киево-Печерского монастыря Феодосия Печерского. Автором этого жития был тот же Нестор, который в начале X II в. составил «Чтение о Борисе и Глебе».
И.П. Еремин