«Я свою тему всё равно протащу»

На 88-м году не стало – коварный коронавирус! – Героя Труда России, народного артиста СССР, ведущего артиста Театра им. Евгения Вахтангова, театрального педагога и общественного деятеля Василия Семёновича Ланового. Наш собкор в США Ирина Тосунян прислала фрагменты одного из разговоров с любимым артистом миллионов зрителей, который состоялся в его родном театре в 2004 году.

Василий Лановой: «Я, наверное, из тех людей, которые все время проверяют себя на прочность»

В середине декабря 2004 года в Театре Вахтангова состоялся предъюбилейный бенефис знаменитого актера Василия Ланового – спектакль по пьесе Эрика-Эммануэля Шмидта «Фредерик, или Бульвар преступлений». Событие, пропустить которое было невозможно, и я, прихватив верный диктофон и созвонившись предварительно с Василием Семеновичем, отправилась на Арбат.

К стерильной, пустотелой гримерной, где белые стены да два безликих трюмо со стульями перед ними составляли весь антураж, актер Василий Лановой – прямой, изысканный, нездешний – явно не подходил. Не премьерская то была комната, явно «с чужого плеча». Рассчитывать на интервью в менее холодной атмосфере, однако, не приходилось (куда пригласили, там и задавай вопросы), да и хозяин комнаты – холодный, вежливый, «застегнутый на все пуговицы» - к улыбкам был не очень-то расположен (конечно, я и сама постаралась, как могла – опоздала на условленную встречу на целых пять минут!). Василий Семенович усадил меня на один из стоящих в комнате жестких стульев и, извинившись, вышел на пару минут – полагаю, чтобы унять вызванное моим дерзким проступком раздражение. А когда вернулся, лед в глазах усилием воли был подтоплен, а сам премьер слова уже не цедил, был приветлив и даже толерантен. И мне тут же захотелось послушать его суждение, насколько логично или, если хотите, симптоматично - знаменитому актеру нынешнего века играть в день собственного юбилея другого знаменитого актера - века позапрошлого?

Лановой ответил прямолинейно и, не мудрствуя лукаво, пожаловался:

- А у меня выхода просто другого не было. Но Вам скажу: к своему юбилею я хотел сыграть в пьесе «Перед заходом солнца» Гауптмана. Я мечтал об этом всю жизнь, по крайней мере, последние 10 лет уж точно. В театре мне этого сделать не дали, Михаил Александрович Ульянов не дал.

- У него какие-то особые соображения?

- Не знаю, но разговор об этом спектакле я веду уже года три, и все три года он меня отговаривает. В результате я оказался вообще без работы. Последняя моя роль в театре, Вы знаете, была сделана почти четыре года назад…

- И это был тот же Эрик Шмидт с пьесой «Посвящение Еве». Там Вы тоже играете личность неординарную – писателя, интеллектуала, нобелевского лауреата Абеля Знорко. Роль очень объемная, сложная и в прочтении, и в интерпретации. А что же привлекло в характере нынешнего главного героя – звезды парижского «Фоли Драматик», театра весьма знаменитого, но, как известно, вполне бульварного?

- Мне нравится Эрик Шмидт, мне нравится эта пьеса. И, видите ли, я как-то не очень принимал близко к сердцу то, что Фредерик Леметр – великий французский актер, играл и трагедии, и комедии, и буффонаду…

- И всю жизнь, как и Вы, работал в одном театре.

- Нет, он работал и в других бульварных театрах. И даже в «Комеди Франсез» немного поработал. Но когда его там «положили в засол» ждать, когда дозреет, он их послал в определенное место. Фредерик Леметр был демократичным человеком, не зря он любил бульварные театры – очень подвижные, реагирующие на сиюсекундные моменты общественной жизни страны. И актером он был тоже очень подвижным и многогранным. Но меня в данном случае не столько его ремесло волновало, сколько человеческая судьба, актерская судьба. Зрителей, как правило, интересуют только звездные судьбы, но среди них бывают настолько трагичные, страшные, что и врагу не пожелаешь Тот же наш гениальный актер Николай Гриценко: его личная судьба – это ад. Так вот, Фредерик Леметр – актер и человек, на которого молилась вся Франция, в конце концов оказался нищим, заброшенным и, сидя у себя на мансарде, иронизировал: «Я скорблю о себе».

- Ну, Вам-то скорбеть и иронизировать не с чего… Хотя… Первый акт спектакля – буффонадный, второй – трагический. Сочетать их, наверное, было сложно…

- Да, найти общий знаменатель и для режиссера, и для актеров было трудно. Четыре месяца мучительнейших и замечательных поисков. Жаль, конечно, что спектакль играется мало – один-два раза в месяц. Ну что это за цифра такая для нового, только-только народившегося спектакля! Тем более, что технически он весьма сложен, требует многократной обкатки (своих друзей я обычно приглашаю на десятый спектакль). И все-таки, играя в этой пьесе, я получаю мучительное удовольствие от работы: здесь масса текста и огромная физическая нагрузка, а я ведь уже не мальчик.

- И ежедневные приходы в Театр Вахтангова, даже если не заняты в спектакле, для Вас все еще удовольствие, все еще счастье, все еще праздник, который постоянно с тобой…

- Это не только счастье, но и постоянные сомнения, и раздумья, и тревоги. Моя жена, Ирина Купченко, посмотрев «Фредерика…», сказала: «Ты с ума сошел, ну зачем тебе это нужно? Зачем тебе такие физические нагрузки?»

- И зачем же Вам это нужно?

- (Смеется.) Михаил Ульянов на худсовете сказал: «Биологически непонятно, как он это делает!». Там ведь и летать на люстре надо через всю сцену, и заднее сальто делать приходится, и бегать, да и вообще не схожу со сцены весь вечер. Я рад, что мне повстречалась эта роль. Я, наверное, из тех людей, которые все время проверяют себя на прочность. В пьесе есть потрясающая фраза, которую произносит мой герой: «Не было во мне прочности, что ли. Я даже не уверен, что существую». Так вот и я проверяю себя. Мне кажется, что, когда случается такое потрясение (а эта роль для меня именно потрясение), пережив его, приходишь к ощущению настоящего счастья. Счастья, что не сдался, что есть еще воля, которая заставляет что-то совершать, чего-то достичь. И, конечно, такой литературный материал, такой текст – для актера большая удача, а когда уже все отшлифовано, состыковано – идешь на каждый спектакль, как на праздник.

- Как вообще развивался Ваш роман с Театром имени Вахтангова? Вы ведь тоже, как и Леметр, пристрастия к собственному театру не меняли. Как и когда Вы поняли, что это Ваш театр-дом?

- Все не так лучезарно. У меня были и мрачные страницы в театре, очень мрачные. Начать с того, что я поступил сюда в 1957 году, а играть начал только в 1963-м. А уже были главные роли в фильмах «Алые паруса», «Павел Корчагин». Здесь же, в театре, я бегал в массовке.

- Это была такая форма воспитания?

- Трудно сказать. Ульянов, Борисова, Яковлев играть начали с ходу. Их «в засол» не клали. Через шесть лет я подал Рубену Николаевичу Симонову заявление об уходе: меня тогда приглашал к себе Завадский, приглашал Олег Ефремов… Но вскоре роли появились – Калиф («Принцесса Турандот»), Дон Гуан («Каменный гость»)…

- И какие роли!

- То есть четко и точно определилась моя ниша в театре, стало ясно, что я могу и что не могу играть. Но, думаю, Рубен Николаевич не хотел выпускать меня на сцену и потому, что все еще чувствовался мой южный говор. Спустя несколько лет меня пригласили озвучивать фильм «Великая Отечественная», и тогда я понял, что с речью уже все в порядке.

- Вы специально над этим работали?

- Нет, специально я не работал, просто у меня, как у любого хохла, оказался хороший слух. Я очень внимательно слушал. Особенно стихи. Знаете, я обожал Дмитрия Николаевича Журавлева и ходил буквально на все его концерты, обожал моего учителя Якова Михайловича Смоленского. Я вообще очень любил художественное чтение. Кстати, оно меня всегда и спасало во время простоев в театре, просто начинал делать то, что мне нравилось – читал Пушкина, Тютчева, Толстого. Я занимался русской словесностью, а это иногда больше, чем театр.

- В дни 200-летия Тютчева Вам даже вручили юбилейную Золотую Тютчевскую медаль…

- И этой медалью я очень горжусь. Я всю жизнь люблю Тютчева. Если в молодости и отдаешь предпочтение Пушкину, то с годами начинаешь ценить в Тютчеве вещи, которые раньше проходили мимо: поразительную линию созерцательного наслаждения жизнью. Из русских поэтов она мало кому давалась:

- После того как Иван Семенович Козловский услышал Вашу «Пушкинскую программу», он, говорят, написал Вам длинное письмо.

- С Козловским мы общались много лет, он очень любил Театр Вахтангова. В те годы театр был на невиданной высоте и по актерскому составу, и по культуре, которую он сохранял, и по вкусу, о котором сегодня можно только мечтать, как о чем-то неосуществимом. Иван Семенович отмечал с нами абсолютно все юбилеи. Каждый раз обязательно выходил на сцену поздравить и пел для нас. В течение двадцати лет был обязателен ритуал: как только Юлия Борисова преподносила ему цветы от театра, он подхватывал ее на руки, торжественно нес к оркестровой яме и аккуратно ставил на сцену. И каждый раз мы замирали: «Все! Катастрофа!» 

На праздновании 90-летия Ивана Семеновича в Большом Театре Юлия Борисова сказала: «Вася, он ведь опять выкинет свой номер. Я Вас прошу быть рядом». Так оно и случилось. Козловский поначалу смирно сидел в глубине сцены, потом, когда появилась Борисова с букетом, встал, поцеловал ручку и – раз! – молниеносным движением подхватил ее на руки. Она вскрикнула. Я кинулся ему помогать, а он: «Отстаньте, Вася!» Донес до нужного места и спокойно поставил на ноги. Это было замеча-а-а-тельно!

А что касается «Пушкинской программы», то после того как ее показали по телевидению, я получил от Козловского письмо, в котором он самыми высокими словами оценивает ее, говорит, как, мол, это хорошо, что я увлечен Пушкиным, как это полезно для страны и для актера. И еще о том, что немногие актеры умеют правильно читать Пушкина… Спустя время поздравил меня с днем рождения другим письмом, где был нарисован нотный стан, написаны ноты, в которых, признаюсь, я не разбираюсь, и под ними текст: «Сейте разумное, доброе, вечное…»

- Об умении правильно читать Пушкина. Помнится, другой Ваш знакомый, поэт Павел Антокольский, мнение об этом имел прямо противоположное: мол, поскольку Александр Сергеевич «был африканец», его и читать нужно соответственно – со всей африканской страстью.

- Я пригласил Антокольского в музей Пушкина в Хрущевском переулке послушать большую «Пушкинскую программу». С Павлом Григорьевичем мы познакомились через его жену, Зою Константиновну Бажанову, которая была моим преподавателем в Щукинском училище. Мы ставили с ней «Сверчок на печи» Диккенса – ни больше ни меньше. Антокольский пришел, послушал, как я читаю в традициях Глинки: «Я по-о-мню чу-у-дное мгновенье…» (от музыки уйти было невозможно), а после программы ворвался ко мне и закричал: «Вася, Вы сошли с ума! Разве так можно читать? Что Вы слушаете Глинку? Он ничего не понимает. Пушкин – африканец, он – Везувий. Как же можно выпевать: «Я-я-я по-о-мню…»? Надо: «Я!!! Помню!!! Чудное!!! Мгновенье!!! Передо мной явилась!!! Ты!!!» Поначалу я опешил, а потом, выступая с той же программой в зале имени Чайковского, попробовал… Была овация! Настоящая буря! Я позвонил Антокольскому и говорю: «Павел Григорьевич, это фантастика!» А он: «Я и не сомневался. Я же понимаю, как надо, а вот Глинка ничего не понимает!»

- Эта история для Вашей будущей книги «Летят за днями дни»…

- Она там есть. 20 лет назад вышла моя первая книга «Счастливые встречи». Теперь пишу о новом периоде жизни. Появились новые работы и в театре, и в кинематографе, да и в жизни страны произошло много такого, о чем хотелось бы высказаться. Например, о том, как за какой-то десяток лет многие, казалось бы, незыблемые ценности быстренько поменялись на прямо противоположные. А самое болезненное – наблюдать, как на твоих глазах менялись люди, как они мгновенно продавали, предавали, приспосабливались, забывали о вещах вечных, о душе, о совести… Как стали многое оправдывать необходимостью преобразований, по формуле: «Мы навяжем вам счастье, вы обязательно будете счастливы!» То есть делали то, что в свое время делали большевики.

- Про будущую книгу воспоминаний – понятно. А вот такая трепетная любовь к поэтическому слову не способствует…

- Нет, не способствует. Я слишком люблю хорошую поэзию, чтобы заниматься графоманством.

- Вы говорите, что в вашем театре были разные периоды. А нынешний как охарактеризуете?

- Я думаю, что театр сегодня переживает не лучшие времена, впрочем, как и другие театры.

- Да, ведущее место Театр имени Вахтангова сегодня не занимает.

- На мой взгляд, о ведущем месте какого-то отдельного театра сегодня вообще говорить не стоит. Можно вести речь лишь об отдельных театральных удачах, об отдельных спектаклях таких режиссеров, как Петр Фоменко или Роберт Стуруа. Для меня все-таки главенствующим вопросом на театре является вопрос вкуса. Когда же начинаются так называемые изыски и новации, которые уж лет пятьдесят тому назад прошли на русской сцене, то… Я лучше буду читать поэзию. Это мне больше нравится.

- Вахтанговский актер по определению должен уметь играть все – от трагедии до водевиля. И Вы, конечно, пробовали себя в разных амплуа. А что все-таки ближе?

- На этот вопрос сложно ответить, мне интересны самые разные жанры.

- Ваши герои чаще всего живут на пределе возможностей. Но я знаю, вы считаете, актер обязательно должен слышать себя и видеть все вокруг, все контролировать. Вам всегда удается этот принцип игры? Вы никогда не забываете себя в персонаже?

- Контроль должен быть в любом театре, в любой школе, иначе – «Кащенко». Другое дело, что вахтанговская специфика имеет свой оттенок. Даже в трагедиях вахтанговцы пытались быть праздничными. Даже в самых трагических сценах есть какой-то взгляд со стороны, взгляд светлого, радостного человека. Я с радостью играл и Цезаря в «Антонии и Клеопатре», и Калафа в «Турандот», и Дон Гуана в «Каменном госте», и водевили – точно по Вахтангову. Я очень люблю играть водевили – и французские, и русские. Мне это доставляет массу удовольствия. Я не комедийный актер, но то, что в водевилях во мне вдруг проснулась и эта черта, меня очень обрадовало. Потому что я относился к себе как-то уж слишком всерьез. Это неправильно. Обязательно нужно повалять дурака на сцене, и в этом тоже суть профессии. Но сочетать буффонадный первый акт и совершенно противоположный второй акт, как в нынешней премьере, - вещь, пожалуй, самая трудная.

- А как строятся Ваши взаимоотношения с режиссерами?

- Очень хорошо строятся, мирно.

- Вы покладистый актер?

- Да. Но не всегда. Могу и огрызнуться. Хотя в основном меня интересует моя роль и ее звучание в общем контексте пьесы. Но даже если мы с режиссером не находим общего звучания, я свою тему все равно протащу. Для меня это важно.

- Сегодня многие актеры в охотку работают в антрепризе. Вам тоже приходится это делать. Что это для Вас – способ заработка? Вообще, каково Ваше отношение к этому виду театра?

- Георгия Александровича Товстоногова как-то спросили, каким ему видится будущий театр. И он сказал: «Я думаю, что в ближайшие годы воцарится антреприза и все бросятся в нее. Но на русской сцене это долго не продержится, надоест. И вновь вернутся к театру-дому». Что мы и наблюдаем. Но антрепризу можно поблагодарить хотя бы за то, что в эти кризисные для театра 15 лет она давала пищу актерам в прямом смысле. Ну и духовность определенную давала, ведь не обязательно игрались только пустые пьесы. И все же спектакль, сделанный в театре, на голову выше любой антрепризы. Любой! Потому что он согрет теплом дома, где рождался, его аурой. Я действительно какое-то время принимал участие в антрепризе, но потом быстро сошел с дистанции. Мне это не доставляло радости. Только деньги. Но деньги я могу и без антрепризы заработать… Есть кино (но не сериалы), есть концерты, и, наконец, художественное чтение.

- Поскольку сегодня не так много существует удачных пьес современных драматургов, на первое место в ансамбле «режиссер – актеры» выходит современное прочтение классических произведений. Вам импонирует такой подход к театральным постановкам?

- Все зависит от режиссера, который осуществляет постановку. Если это Фоменко – я счастлив, если Стуруа – счастлив. А если это Шекспир в прочтении Мирзоева или Виктюка, то, на мой взгляд, это катастрофа. Я вижу здесь по отношению к классике такую безапелляционную снисходительность, что сие заставляет просто улыбаться. Не надо классику переосмыслять, не надо подстраивать ее под себя. Нужно просто попытаться понять и хотя бы дотянуться до нее.

- Ваши взаимоотношения с кинематографом совсем иные, нежели с театром. Здесь и другой подход, и другая стилистика. Что Вам дал кинематограф такого, что Вы не получили и не могли получить в театре?

- Кинематограф научил мгновенно собираться. Это ведь производство, где тебе мешает множество людей и нужно, не отвлекаясь на суету и чепуху, четко донести до экрана то, что тебе, актеру, положено донести. Кинематограф научил, снимаясь в разных кусочках фильма, мгновенно определять место данного эпизода в цепи других эпизодов. А в театре в этом нет необходимости, все от начала до конца спокойно репетируется и потом играется.

- Грубо говоря, актерский кайф – только в театре?

- Конечно. Хотя и в кино бывают, знаете ли, мгновения…

- До того, как выбрать актерскую профессию, Вы собирались стать журналистом и даже поступили в МГУ на факультет журналистики. 

- Во-первых, я учился на факультете журналистики всего один семестр и половину времени провел на киносъемках. Во-вторых, я сознательно шел в МГУ не для того, чтобы стать журналистом.

- Была задача просто поступить?

- Нет, я мог поступить в любой институт, у меня была золотая медаль. Я из семьи крестьян, мне всегда говорили: «Тебе бы, Вася, поднабраться ума, поучиться где-нибудь…» И я решил «ума-разума поднабраться». Но жизнь определила иначе, и я стал тем, кем стал.

- Василий Семенович, а правда, что, беседуя с журналистами, Вы предпочитаете только те вопросы, которые Вам нравятся или удобны? Если бы сегодня Вам самому пришлось беседовать с актером Василием Лановым, какой бы ему задали вопрос?

- Я бы, наверное, сказал: «Дорогой Василий Семенович, вот Вам два вопроса. Первый: «Поговорим о Вашей первой жене и любовнице?» И второй: «Поговорим о Тютчеве?...» Выбирайте.

- Сразу видно, что я Вам угодила.

- Ну да, понятно. А если журналисты, скажем, из Комсомольской правды» публикуют рецензию на спектакль о Фредерике Леметре и в качестве заголовка выносят следующий пассаж: «Василий Лановой влюбился в дочь министра МВД», о чем это свидетельствует?

- О чем?

- Только о том, что я вовремя ушел из журналистики.

- И что собираетесь дальше делать?

- Играть Гауптмана - «Перед заходом солнца».

Январь-февраль 2004 года