Протоиерей Сергий Кондаков. Вспоминая святителей

Архиерейский Собор РПЦЗ, разработавший чин прославления Новомучеников Российских в 1981 г.

Человек, знакомый с обстановкой, царящей среди так называемых осколков РПЦЗ, знает, что дрязги, амбиции, нетерпимость словно паутиной оплетают эти церковные юрисдикции. Некоторые всерьез полагают, что грубость и зазнайство – это чуть ли не визитная карточка РПЦЗ. Но так ли это?

Я хотел бы вспомнить выдающегося деятеля Русской Православной Церкви ХХ столетия Анатолия Эммануиловича Краснова-Левитина, человека незаурядного и противоречивого. Еврей по отцу, русский по матери, интеллигент до мозга костей, он в молодые годы был близок к лидеру обновленцев Александру Введенскому. Потом стал школьным учителем и автором ЖМП. Краснов-Левитин вошел в историю как православный диссидент, писатель, мемуарист, исповедник, не сломленный гонениями и тюрьмами в сталинские и брежневские времена.

Последние годы жизни этого человека прошли в изгнании. Он, несмотря на свои достоинства, так и не смог изжить некоторые иллюзии своей красной молодости, считая себя убежденным социалистом и экуменистом. Тем не менее Анатолий Эммануилович был прихожанином РПЦЗ и получал постоянную духовную поддержку со стороны владык Церкви белых беженцев.

А.Э. Краснов-Левитин. 1982 год.

Читая воспоминания Краснова-Левитина, начинаешь ясно понимать, какими удивительными архипастырями являлись святители Русской Зарубежной Церкви. Не случайно Дух Святой выбрал их для прославления Царственных Мучеников и всех новомучеников Российских, для предания анафеме ереси ересей – экуменизма.
Итак, Краснов-Левитин пишет:

«И вот, через месяц моего пребывания в Швейцарии, в ноябре 1974 года, я еду к местному Епископу в Женеву, к Высокопреосвященному Антонию, Архиепископу Женевскому и Западноевропейскому. И еду к нему в обществе Глеба Александровича Papa, которого обычно называют в кругах европейской миграции — "Обер-прокурором". Этому прозвищу нельзя отказать в меткости. Он действительно рожден для этой должности, и на этом месте был бы незаменим…

Глеб Александрович Рар, как и его сводный брат Лев Александрович Рар, происходят из старинных московских буржуа. Его дед был один из заправил знаменитого в Москве страхового общества "Россия", штаб которого, вместе с отелем, принадлежавшем обществу, находился на Лубянской Площади. В виде курьеза можно отметить, что служебный кабинет дедушки Глеба Александровича находился в том самом помещении, где впоследствии была резиденция Дзержинского, Ягоды, Ежова, Берии, Шелепина и Андропова. Сохранилась и фотография дедушкиного кабинета, который, по свидетельству людей, бывавших у Андропова, почти не изменился.

Глеб Рар и свт. Филарет (Вознесенский).

Глеб Александрович родился в Прибалтике в 1921-м году. Впоследствии перебрался на Запад и является одним из самых старых членов НТС.
Как и другие члены НТС, он попадает в конце войны в концентрационный лагерь, и там ему оставили на всю жизнь память: переломанную ногу; отчего Глеб Александрович сильно хромает.

По телефону мы сговорились с ним встретиться на станции Олтен. Познакомились мы с ним еще во время моего пребывания во Франкфурте. И вот мы едем в его автомобиле в Женеву, к Владыке. По дороге шла мирная и тихая беседа. Несмотря на свою порывистость, я невольно подчинялся спокойной светской манере Глеба Александровича. Я был в мирном настроении, когда автомобиль покатился по просторным красивым улицам Женевы, напомнившим мне родной Питер.

И вот, рядом с красивым храмом, отмеченным во всех путеводителях, как русская Церковь, сочетающая византийский стиль с западноевропейским, сразу напомнившая мне красивые петербургские церкви, особенно церковь Министерства Уделов у Чернышева Моста, здание которой сохранилось до сих пор.

Еще несколько минут, и мы в соседнем доме. Лифт. Хорошая, удобная квартира.
Мы стоим перед местным Святителем, главой западно-европейской Епархии русской православной зарубежной Церкви, Высокопреосвященным Антонием.
Архиереев я знаю с детства. Если бы я захотел сосчитать количество архиереев, с которыми я был знаком лично, с которыми я имел молитвенный контакт, на богослужениях которых я присутствовал, пришлось бы написать трехзначную цифру. Если же я бы захотел обозначить число архиереев, о которых мне, историку Церкви, приходилось слышать, читать и писать, то получилась бы уже не трехзначная, а четырехзначная цифра.

Увидя Владыку Антония, я сразу почувствовал в нем архиерея и сразу невольно принял тон "архиерейского придворного", или, как язвительно заметил один из моих приятелей — тон завсегдатая архиерейских передних.
Поклонившись поясным монашеским поклоном, подошел к Владыке под благословение. Владыка непринужденно и просто начал беседу. Говорили о русской Церкви, о Церкви зарубежной, о Церкви католической. Я тут же выяснил один актуальный для меня вопрос: "Владыко, я не принадлежу к Вашей ориентации, могу ли я причащаться в Ваших Храмах?" "Вы православный?" "Разумеется". "Тогда, пожалуйста".

Архиепископ Женевский Антоний (Бартошевич).

На другое же воскресенье я причастился Святых Тайн в храме города Цюриха. С детства причастие для меня необходимость, я не могу без него жить .
Владыка оставил нас обедать, и я ближе узнал характер Архиерея. По типу он очень напоминает героя "Соборян", повести Николая Семеновича Лескова, отца Савелия Туберозова. Тот же мягкий, необидный, добродушный юмор. Тот же практический смысл, знание людей, умение с ними общаться, находить общий язык. Глубокая религиозность, но без всякой напыщенности и экзальтации; как любил говорить покойный обновленческий Митрополит А.И.Введенский: "Всякий человек создает вокруг себя Umwelt".

У Владыки Umwelt, действительно, соответствует его характеру. Сразу я познакомился с его экономкой, Ангелиной Николаевной; старушка лет за 70, — очень бодрая, быстрая, гостеприимная. Сибирячка. У ее родителей там было небольшое имение. Перенесла все мытарства Гражданской Войны, затем — Харбин. И новая эмиграция. В Швейцарию, где она бросила якорь в Женеве, в качестве домоправительницы архиерейских покоев. Сейчас в доме престарелых, но Владыку не забывает, переселяется к нему по большим праздникам, и помогает по хозяйству.

И Канцелярия Владыки — чудесный диакон. Он служит вместе с Владыкой за Архидиакона, и я, старый любитель церковного благолепия и сам бывший диакон, сразу оценил его по достоинству.

Вообще диаконы — это самая слабая сторона русской православной Церкви. Можно различить три типа диаконов. Диаконы-ревуны — почти всегда пьяницы, артисты, покоряющие молящихся изумительным басом, но коробящие своим совершенно нерелигиозным настроением. Другой тип — случайные диаконы, попавшие в эту должность по дороге к священству, которые смотрят на диаконское служение как на неприятную повинность.
Есть также третий тип — иеродиаконы, которые служат с благоговением, но совершенно не владеют ни голосом, ни теми манерами, которые определяют специфику протодиаконского служения.

Отец диакон из Женевы является идеальным диаконом — чудесный, баритонального тембра голос, высокая церковная культура, умение выделять интонации, малейшие оттенки при чтении Евангелия. Благоговейное служение. Таков он и в жизни — вежливость, деликатность. Он родом из Южной Сербии, кажется, далматинец. Женат на итальянке, принявшей православие. Хороший семьянин и настоящий интеллигент.

Он исполняет обязанности не только протодиакона, но и секретаря Владыки, и всегда он один и тот же вежливый, приветливый, серьезный, но без тени неискренности, и без всякой елейности.

Недалеко от Женевы, в соседней Лозанне, наиболее был популярен из священнослужителей швейцарской Епархии протоиерей Отец Игорь Троянов, такой же, как Владыка, простой, непривередливый, высоко культурный пастырь. Всеобщий духовник, через два года умерший, но тогда еще действовавший, служивший и неустанно проповедовавший.
От него я узнал биографию Владыки. Биография своеобразная и резко отличающаяся от привычных биографий владык, подвизающихся в Московской Патриархии

Архиепископ Женевский Антоний, в миру Андрей Георгиевич Борташевич, родился в 1910 году в Петербурге, в семье ученого офицера — полковника, крупного военного инженера.

В 1914 году с начала войны его отец на фронте в театре военных действий, а жена полковника с двумя детьми переезжает в Киев. Тяжело пришлось родителям Преосвященного — его отец выдержал на своих плечах две войны — первую мировую и гражданскую, а затем в 1921 году вместе с остатками Врангелевской армии он был эвакуирован морем в Европу и, потеряв из вида семью, поселился в Чехии. А мать Преосвященного, оставшись с двумя сыновьями, пережила в Киеве всю гражданскую войну, все меняющиеся каждый месяц режимы, всю беспросветную нужду, террор чекистов, петлюровцев, всевозможных украинских националистов.

В 1924 году, в период относительного либерализма в эпоху НЭП-а, она отыскала следы мужа и сумела выехать к нему в Югославию. Характерно, что впоследствии она не жалела о выпавших на ее долю превратностях судьбы и говорила: "Ну, было бы и нормальное время, я была бы сейчас старой генеральшей, разве знала бы я жизнь, разве чувствовала бы в такой мере Руку Божию!".

Это чувство она, видимо, передала и своим детям. Между тем в Югославии жизнь семьи офицера-эмигранта была нерадостной, полной трудностей и забот. Самое тяжелое — оба сына, Лев и Андрей заболевают туберкулезом. У обоих юношей глубокая религиозность, унаследованная от родителей, которая еще усугубляется болезнью и пережитыми с раннего детства тяжелыми обстоятельствами.

После окончания гимназии двое братьев поступают на богословский факультет Белградского университета, который оканчивают в конце 30-х годов. И снова треволнения — мировая война. Белград под немецкой оккупацией.
В 1941 году Митрополит Анастасий постригает двух братьев в один день в монашество. Офицерские сыновья, братья Борташевичи, становятся иноками Леонтием и Антонием.

Иеромонах Леонтий скоро переводится в Западную Европу, в Швейцарию, становится епископом в Женеве. Управляет там той самой Епархией, во главе которой в настоящее время стоит его брат. Я его, конечно, уже не застал в живых, но по отзывам верующих Епископ Леонтий был исключительно деятельным, заботливым архипастырем, любимым эмигрантами. А путь его брата складывается несколько иначе. В сане иеромонаха он становится законоучителем в кадетском корпусе в Белграде, в эмигрантском учебном заведении, где учатся, в основном, такие же, как он, дети бывших белых офицеров.

Отец Антоний, видимо, оказался на редкость хорошим педагогом, если учесть, что и сейчас, через 40 лет, его бывшие ученики его любят и помнят. Однажды я застал у него его бывшего ученика, редактора газеты, издающейся в Австралии, который приехал специально в Женеву, чтобы повидаться со своим бывшим наставником.

А в Югославии тоже было несладко, война принесла много трудностей, иеромонаху пришлось многое пережить. Побывал и на территории своей родины, в Смоленске. А после войны очутился в раздираемой гражданской войной Сербии, в эпоху титовского террора.

Он собирался вернуться на родину, когда ссора двух диктаторов смешала все карты. После разрыва Тито со Сталиным происходит либерализация югославского режима. Отец Антоний направляется в Западную Европу, в Швейцарию, где архиерействует его брат.

И вот он получает назначение во Францию, в город Лион, священником. Еще один поворот судьбы, и в 1957-м году — новое горе: умирает скоропостижно, еще в сравнительно молодом возрасте, брат Владыки Епископ Леонтий. И в этом же году рукоположен на его место во Епископа Женевского, Викария западно-европейской Епархии, отец Антоний. И с тех пор, вот уже 29 лет, Владыка занимает женевскую кафедру.

Первое время Владыке пришлось проходить служение под руководством святителя Иоанна Максимовича, который после перехода в ведение патриархии и возвращения в СССР митрополита Серафима Лукьянова встал во главе западно-европейской епархии зарубежной православной церкви.
Это была колоритная личность, единственный из зарубежных епископов, которого многие православные эмигранты считают святым, и на могиле которого в Сан-Франциско, в крипте Скорбященского Собора, как утверждают многие, совершаются чудеса.

Свт. Иоанн, архиеп. Шанхайский.

Я слышал о епископе Иоанне еще 20 лет назад от митрополита Нестора. Владыка хорошо знал епископа по Маньчжурии, по Дальнему Востоку. Он говорил о нем, как о мистике-аскете, который целыми неделями питался экстравагантной пищей (ладаном), не спал напролет целые ночи, проводя их в молитве, и падал в изнеможении в храме во время богослужения.

А после мировой войны, этот, по словам митрополита Нестора, юродивый епископ оказался практичнейшим иерархом, который спас от голодной смерти и от выдачи советскому правительству большое количество людей. Его энергия и настойчивость, когда шла речь об интересах его паствы, были поразительны; он мог прийти к министру в Париже, усесться на ступенях лестницы в рясе, панагии и клобуке, и так сидеть - час, два, три, четыре - пока не увидит министра и на прекрасном французском языке не изложит ему своего ходатайства. И почти всегда достигал цели.

Под его руководством в течение нескольких лет служил Владыка, и думается, уроки епископа Иоанна не прошли бесследно для еще молодого тогда архиерея. Простота, отсутствие византийства, общедоступность — всему этому можно было научиться у епископа аскета.

А затем епископа Иоанна переводят в Сан-Франциско. Это было вполне разумным шагом, если учесть, что Сан-Франциско стал к этому времени центром бывшей дальневосточной эмиграции, перекочевавшей в Америку, а среди дальневосточников Владыка был широко известным человеком.
И Владыка Антоний становится самостоятельным архиереем, управляющим среднеевропейской епархией, то место, которое он занимает до сих пор.
Я говорил с Владыкой откровенно. Я спросил: "Знаете ли Вы, Владыко, что я социалист?" "Знаю. Но мы надеемся, что, пожив здесь, Вы измените свои убеждения". "Вряд ли изменю". Так и вышло, ни в чем свои убеждения не изменил.

Далее мы с Владыкой не сошлись в наших взглядах на католицизм. Ученик Владимира Соловьева, я всю жизнь одержим идеей соединения церквей, и католическая церковь для меня не менее своя, чем православная».
Здесь не могу удержаться. Очень точно Анатолий Эммануилович определил свои сверхсимпатии к католицизму, как состояние одержимости, потому что только так можно назвать пристрастие православного человека к Католической церкви, как равной Церкви Православной. Отдавая дань праведникам-католикам разных времен и народов, не забывая, что в западной церкви еще остались неостывшие осколки былого Православия, вместе с тем мы должны видеть принципиальное различие между папистской организацией и Святой, Соборной и Апостольской Православной Церквью.
Но продолжим далее читать воспоминания А.Э. Левитина-Краснова:

«Впоследствии, через несколько лет, после того, как я чудом спасся после автомобильной катастрофы, я говорил Владыке: "Когда я был на пороге смерти, я был счастлив, что отец Александр был так добр, что приехал меня причастить. Но если бы этого не было, я бы причастился у любого католического священника". "А я бы все-таки не причастился". "Позвольте, Владыко, неужели из-за того, что 900 лет назад папы поссорились с византийскими императорами, я должен умирать без общения с Христом, без причащения Святых Тайн?"
И все-таки, несмотря на эти разногласия, я очень люблю и уважаю Владыку, и хочу думать – он меня также любит.

Как-то говорил Владыка недавно о том, что он не захотел принять одного из архиереев, принадлежащих к патриархии. «О чем нам с ним говорить, о погоде?» — сказал он.
«Позвольте, Владыко, меня же Вы принимаете и со мной беседуете, хотя я также не во всем единомышлен с Вами».
"Но Вы искренни, это уже хорошо", — получил я в ответ. Это правда, я искренен, и он искренен, и это меня располагает к Православной Зарубежной церкви, возглавляемой архиерейским синодом в Джорджданвиле. Ибо хуже всего двусмысленность, теплохладность.

Сыт этим еще в Москве: и в среде интеллигентов и в среде церковников.
Уже во время своего первого пребывания в Мюнхене я также вошел в соприкосновение с тамошними церковными кругами. Церковным центром в Мюнхене является большое здание на Salvator Platz. Любопытная история этого места, — когда-то, в очень отдаленные времена, в XIV веке, одна из баварских королев была гречанкой и, конечно, православной.

С ней в Мюнхен приехало множество греков. И здесь находилось греческое кладбище. (На католическом кладбище "схизматиков" хоронить было нельзя). Здесь же был выстроен большой греческий храм во имя Спасителя. (Отсюда название этого места — Salvator — по-латыни Спаситель). Этот храм, который высится на городской площади, сохранился почти без всяких перестроек до сих пор. А рядом, в ультра-современном здании, где когда-то была библиотека, помещается русская православная церковь.

Входим сюда в воскресенье в 10 часов. Сейчас должна начаться литургия. Большой, открытый со всех сторон зал. Без колонн. Алтарь. Со всех сторон иконы. Под старину. По древним образцам. Но сразу видно, написанные недавно местными живописцами. Стилизация довольно примитивная.
В десять часов начинает собираться народ. В Мюнхене в настоящее время проживает несколько тысяч русских (не менее 10—15 тысяч)... Небольшой уездный городок в древнем немецком городе. Но храм посещают тысячи четыре. Интеллигенты. Пожилые дамы. Старики с военной выправкой. Молодежь: сосредоточенные, скромные, с хорошими манерами мальчики и девочки.

Обычно литургию по воскресеньям служит епископ. В 70-ые годы епископом был Владыка Павел (в миру Михаил Павлов). Мне сразу пришлось вступить с ним в общение. Однажды у меня в гостинице телефонный звонок. Чей-то мужской голос тенорового тембра:

"Это местный Епископ. Глеб Александрович Рар просил Вам передать, что он будет в Мюнхене послезавтра". Несколько ошарашенный, я отвечаю: "Спасибо, Владыко".

Впоследствии я видел Владыку много раз и в церкви, во время богослужения, и у него на дому. Этот епископ совсем в другом роде, чем его женевский старший собрат. С первого же раза он мне напомнил хорошо мне известный с детства тип молодого простеца-монаха. Люблю я этих людей: бесцеремонные, простые, говорливые, веселые, подчас горячие... религиозные, но без всякой аффектации.

Епископ Павел (ныне Архиепископ Сиднейский, Австралийский и Новозеландский, — тогда носил титул Епископа Штутгартского) — в миру Михаил Павлов — родился в 1927 году в России. Затем он со своей матерью (отца он, видимо, потерял еще в детстве) попадает в военную бурю. Он перебирается в Польшу. Затем в Германию. В конце войны он очутился в Париже.

Запомнился очень колоритный его рассказ, как в Париже с другим молодым парнишкой они жили на чердаке, причем им удалось достать где-то мешок шампиньонов. И ровно неделю они питались одними шампиньонами. Хлеба у них не было.

Как известно, шампиньоны — это очень тонкий деликатес, который употребляется гурманами как приправа к обеду. Насколько, однако, он показался вкусным двум парням, изнывавшим от голода на парижском чердаке, сказать трудно.

Далее Михаил Павлов со своей матерью очутился в Монреале (Канада), и здесь он и его мама знакомятся с Владыкой Виталием, который принимает в них участие.

Митрополит Виталий (Устинов), архиепископ Антоний (Бартошевич), архиепископ Павел (Павлов).

Михаил Павлов с юности имеет интерес к гуманитарным наукам. У него в кабинете вы увидите полное собрание сочинений великого русского историка Сергея Михайловича Соловьева и целый ряд других знаменитых историков.
Я помню, как я удивился, когда Владыка неожиданно прочел наизусть целую поэму одного из малоизвестных, хотя и талантливых советских поэтов.
Он окончил в Монреале филологический факультет. Однако, видимо, еще в детстве его привлекала монашеская жизнь, и уже в 1947 году, совсем молодым, он принимает монашество.

Владыка Виталий, его "Авва", строгий инок (когда-то он был настоятелем одного из прикарпатских монастырей) и отец Павел под его руководством постиг сложную науку "монашеского делания". Он хорошо служит и, видимо, любит монашеское, уставное богослужение. Он хороший администратор, знающий жизнь, понимающий психологию своей паствы, которая в своей большей части состоит из людей много испытавших, выброшенных из родной страны, терпевших и нужду и недоброжелательство, много скитавшихся, знающих, как "горек хлеб изгнания и как тяжело, по словам Данте, подниматься и спускаться по чужим лестницам".

Парню ли, питавшемуся шампиньонами на парижском чердаке, — этого не понять.

И другие представители православного духовенства в Мюнхене. Это, во-первых, отец Сергей Матфеев. Ревностный пастырь. Оцень духовный, очень внимательный, очень добрый. И в то же время всем интересующийся, широко образованный. Он пришел вместе со своим сыном на мою первую лекцию. И имел терпение выслушать всю мою длинную речь. Отец Сергий вскоре скончался. Два года назад отошла к Богу и его матушка; чудесная, хлебосольная русская женщина.

Я лишен каких-либо национальных пристрастий, да и мне ли, изгою (наполовину еврею, наполовину русскому, а в общем, не еврею, не русскому, — человеку неопределенной национальности) их иметь.
Но люблю я русских людей (старого, уже уходящего типа), открытых, прямых, хлебосольных, отзывчивых.

И такое же впечатление произвел на меня другой священник, отец Александр Нелин. У него я дважды исповедывался. Хорошее впечатление. У всех у них что-то от священников, которых я знал в детстве, от лесковского пастыря отца Савелия Туберозова.

Как известно, еще в 20-е годы церковная эмиграция раскололась на три течения. Самая влиятельная в эмиграции, самая фанатичная и самая искренняя часть православной церкви — так называемая зарубежная православная церковь во главе со Священным Синодом, находящемся ныне в Джорджанвилле (Соединенные Штаты Америки). Во всей Западной Европе (кроме Франции) именно она является господствующей, как и во многих штатах Америки и в Австралии. Она привлекает и вызывает сочувствие многих православных людей в России — от архаично настроенных интеллигентов до тысяч простых людей — представителей так называемой "Катакомбной Церкви".

Особенно популярной стала эта часть православной церкви в 60-ые, 70-ые и 80-ые годы; в 1964 году в Джорджанвиле состоялась канонизация Иоанна Кронштадтского, в 1975 году — одновременно с Русской Православной Церковью был канонизирован преподобный Герман Аляскинский. В 1978-ом году была канонизирована блаженная Ксения Петербургская. И, наконец, в 1981 году были канонизированы новомученики и свидетели веры, пострадавшие от советских властителей, начиная с царской семьи.
Вопрос об обоснованности канонизации всех этих лиц мы намерены рассмотреть впоследствии. А теперь можно указать на то, что эта канонизация углубила пропасть, отделяющую Зарубежную Церковь от официальной Русской Православной Патриаршей Церкви.

Икона Новомучеников Российский, прославленных РПЦЗ в 1981 году.

Зарубежная Церковь, во главе с Синодом в Джорджанвиле, все больше начинает напоминать старообрядческую церковь ( в ее "белокриницком варианте"). И та и другая церкви сохранили догматы, таинства, иерархическое преемство, но застыли в обожествлении ушедших форм русской жизни: старообрядцы — русского строя XVII века, а сторонники зарубежной церкви — русского строя до 1917 года. Но Священное Писание гласит ясно и строго: "Не сотвори себе кумира: ни на небесе горе, ни на земли низу, ни в водах под землею". Ни в настоящем, ни в прошлом, ни в будущем.

И в то же время и та и другая церкви имеют в своей среде много чудесных, искренних, горящих людей. Это всегда меня привлекало.
Поэтому в Москве я любил посещать Покровский храм Рогожского кладбища, исторический центр старообрядчества, а здесь я являюсь прихожанином Покровского храма в Цюрихе, принадлежащего к Зарубежной Православной Церкви. И как всегда, жизнь создает парадоксы.

В 1980 году я совершил поездку в Америку. Со специальной целью - привлечь внимание общественности к арестованным отцу Димитрию Дудко, отцу Глебу Якунину и другим.

Страстную седмицу и Пасху я провел в Сан-Франциско, в доме церковного старосты кафедрального собора американской юрисдикции. И вот настала пора говеть. Но у кого исповедоваться? И тут я вспомнил одного молодого священника-зарубежника, отца Стефана Руденко. Позвонив к нему по телефону, я сказал, переходя по обыкновению на ты: "Слушай, отец, я хочу у тебя исповедоваться". И исповедовался и причастился, и провел все богослужения страстной седмицы в храме зарубежников. На недоуменный вопрос моего любезного хозяина я ответил: "Конечно, умом я полностью сочувствую американской автокефальной церкви, но сердцем я же не американец, а русский".

Между тем, как мне говорили, руководящий деятель Джорджанвилля Епископ Григорий (в миру граф Георгий Граббе) изволил про меня сказать: "Он, как был, так и остался обновленцем" (нельзя сказать, что он совершенно не прав), "ему нельзя давать причастие".
А мой шеф, обновленческий Митрополит Александр Введенский говорил следующее: "Вы, как были, так и остались представителем монашеской, тихоновской церкви".
Значит, так и остался ни в тех, ни в этих.
Митрополиту Введенскому я ответил: "Я, как был, так и остался в Христовой Вселенской Церкви. А счеты иерархов меня мало интересуют". Это я бы ответил и Епископу Григорию.

В Париже я вступил в общение с другой частью эмигрантской Православной Церкви, с так называемой церковью Парижского экзархата, Константинопольской Юрисдикции.
И опять коллизия.

Разумеется, по своей идеологии я гораздо ближе к этой части Русской Церкви, чем к так называемой зарубежной Церкви. Тем более, что именно к этой юрисдикции принадлежали люди, вызывающие у меня глубочайшее уважение: отец Сергий Булгаков, Николай Алексеевич Бердяев и многие другие. И тем не менее, в личном общении я всегда был ближе к епископам и священникам зарубежной церкви.

Если у епископов зарубежной церкви я чувствовал доброту, теплоту, искренность (что-то от героев Лескова), то некоторые деятели парижской юрисдикции мне напоминали больше всего петербургских священников. Важных, солидных и холодных чиновников в рясах, в дорогих шубах и цилиндрах, с наперсными крестами на аннинских лентах. Вежливость, отчужденность и ледяной тон».(Из книги А.Э. Краснова-Левитина "По морям, по волнам. Эмиграция")

Фото во время Архиерейского Собора РПЦЗ в 1981 году.