Самая страшная русская тюрьма Шлиссельбург
Удивительно, но этот некогда ужасный каземат для государственных преступников к концу XIX века превратился в цветущий сад. Как это случилось?
Камеры с опускающимся полом, в которых заключенных отправляли на съедение хищным рыбам; висящие на стенах орудия пыток, способные развязать язык самым неразговорчивым, безвестные узники в сырых казематах, в окружении молчаливой и неумолимой стражи – примерно так воображение обывателя рисовало самую зловещую из царских тюрем – Шлиссельбург.
Эта тюрьма располагалась на острове посреди Ладожского озера у истока реки Невы. Берега острова были усыпаны острыми гранитными валунами, а течение было настолько сильным, что делало переправу затруднительной, а бегство невозможным. Каменная громада веками была овеяна самыми мрачными легендами, но реальность порой сильно отличалась от легенд.
Царственные узники
Еще в начале XVIII века старинная новгородская крепость Орешек, отвоеванная Петром I у шведов, потеряла свое военное значение и на долгие годы превратилась в политическую тюрьму. Первыми заключенными стали ближайшие родственницы самого Петра, сперва его сестра 58-летняя царевна Мария Алексеевна, проведшая здесь три года, а после смерти самодержца – его первая жена Евдокия Лопухина. Вторая жена Петра, императрица Екатерина, бывшая служанка, дочь простого лифляндского крестьянина, не могла не понимать, какую опасность представляет для нее законная царица. Евдокия, вдоволь натерпевшаяся еще при жизни супруга, потерявшая сына, любовника, брата, битая кнутом, в довершение своих бед была брошена в тесную камеру с единственным окошком. Когда спустя два года веселья и кутежей 43-летняя Екатерина скончалась, а на престол взошел внук Евдокии Петр II, она покинула свое заточение и с почестями вернулась в Кремль.
Но Шлиссельбург пустовал недолго, и скоро здесь стали появляться новые жертвы придворных интриг и дворцовых переворотов, самым знаменитым из которых стал низложенный император Иоанн Антонович. Возведенный на престол еще младенцем, он «царствовал» чуть больше года и был свергнут дочерью Петра и Екатерины Елизаветой. Она пожелала сохранить ребенку жизнь, но во избежание смуты вынуждена была держать его взаперти.
Прежде чем оказаться на острове, Иоанн сменил несколько мест заточения. В Шлиссельбурге в особо охраняемой казарме узник прожил восемь лет. Согласно особой инструкции, охране было запрещено разговаривать с ним, а тем более сообщать ему, кто он такой и где находится. Даже от прислуги его прятали за специальной ширмой. Единственным, в чем узник не испытывал недостатка, была еда. Правда, впоследствии выяснилось, что охрана нарушала запреты, и юноша не только знал о своем прошлом, но и умел читать. В ночь с 5 на 6 июля 1764 года в стенах крепости разыгралась трагедия: несчастный, согласно все той же инструкции, был заколот своими охранниками при попытке освобождения.
«Прикажут задушить – задушу»
С годами мрачная крепость-тюрьма привечала все менее знатных, но все более многочисленных «гостей»: бунтовщиков и вольнодумцев. Здесь, среди прочих, содержались избежавшие казни декабристы. В 1884 году в Шлиссельбург из Алексеевского равелина Петропавловской крепости были переведены революционеры-народовольцы, осужденные за убийство императора Александра II. В первый год там оказалось тридцать шесть человек. Вместе с ними из Петербурга был переведен и их тюремщик Матвей Ефимович Соколов, прозванный за свою жестокость «Иродом». Этот старый служака был не столько безжалостен, сколько исполнителен: «Если прикажут говорить заключённому „ваше сиятельство“, буду говорить „ваше сиятельство“. Если прикажут задушить – задушу» – говаривал он.
Первые годы никакого снисхождения к цареубийцам не выказывалось: скудная пища, еще более скудная библиотека, состоящая из одной религиозной литературы, запрет на переписку с родственниками, за перестукивание между камерами – карцер, за оскорбление действием персонала тюрьмы – смерть. Многие заключенные гибли от цинги и туберкулеза, сходили с ума. Единственным занятием молодых и энергичных людей, какими были народовольцы, стала борьба с администрацией.
Обычно в ход шли жалобы и голодовки, однако иные от безысходности прибегали к самым крайним мерам и нападали на своих тюремщиков, рассчитывая таким образом свести счеты с жизнью. Пламенный революционер Егор Минаков, ранее неоднократно бежавший с каторги, не хотел, как он выражался, «колодой гнить, упавшей в ил». Он потребовал свиданий с родными, книг и табаку и объявил голодовку. Через несколько дней, когда врач насильно влил ему в рот молоко, Минаков ударил его по лицу и был расстрелян. Швырнул тарелку в Соколова и был за это казнен революционер Ипполит Мышкин. В надежде на аналогичный исход ударил врача и террорист Михаил Грачевский, однако его сочли душевнобольным и помиловали. Тогда он облил себя керосином из лампы и поджег. Дежурные жандармы пытались было его спасти, но дверь камеры была накрепко заперта, а ключ находился у Соколова.
«Там, за дверью, во весь рост стоит высокая, худая фигура с матовым лицом живого мертвеца. Стоит и темнеет среди языков огня и клубов копоти и дыма. Огонь лижет человека своими красными языками, огонь — сверху донизу, со всех сторон. Горит, дымится факел — живое существо, человек!» – вспоминала через много лет Вера Фигнер.
Когда тюремщик «Ирод» наконец пожаловал – через целых 10 минут, – было уже поздно. За такой недосмотр Соколов получил строгий выговор и вскоре покинул свой пост. Прочие чины охраны, насмотревшись на эти ужасы, изрядно смягчились и жизнь заключенных стала медленно, но верно улучшаться.
Со временем узники завоевали себе невиданные для государственных преступников привилегии. Этому немало способствовал и комендант тюрьмы жандармский полковник Иван Гангардт. Известная революционерка Вера Фигнер признавалась: «всеми крупными улучшениями нашей жизни мы были обязаны Гангардту. Это он отклонял от нас мстящую руку Департамента полиции и Министерства внутренних дел. Он понимал, что лишение свободы, отрешение от деятельности, потеря всех родственных и дружеских связей - такая суровая кара, которую с трудом может переносить человек, и прибавлять к этому еще что-либо будет уж через меру».
Такая перемена в отношении к народовольцам была отчасти продиктована широкой общественной поддержкой революционного террора, мешавшей применению крутых мер к противникам режима. Даже Федор Достоевский признавался, что не осмелится выдать полиции террориста из страха перед общественным осуждением. Ну а для жандармов, в силу инерции сословных представлений, политические преступники, составляющие часть образованного класса, не являлись однозначным обезличенным злом.
Самогонный куб для врагов царизма
К концу XIX века узники проживали в двухкомнатных светлых и теплых камерах, с электрическим освещением и оборудованных современными клозетами, пользовались прекрасной библиотекой, выписывали прессу. Иногда даже «The Times» – ведь как правило, прекрасно образованные народовольцы читали и говорили на иностранных языках. Они получали пищу согласно заранее составленному ими самими меню, обзавелись собственными огородами и цветниками; в тюрьме для них были устроены мастерские и кузница. Покупка книг и журналов, семян и инструментов осуществлялась из сумм, выделяемых Департаментом полиции.
Заключенные совершали совместные прогулки, устраивали лекции, варили варенье, курили, собирали гербарии и коллекции минералов, изготавливали чучела и устраивали танцы. Впрочем, с последним было покончено после того, как Фигнер повздорила с жандармским офицером и сорвала с него погоны. Плененным революционерам даже удалось собрать самогонный аппарат, правда его быстро обнаружили и изъяли. Самые ловкие заключенные ухитрялись даже торговать с жандармами. Они продавали овощи со своих огородов или брали заказы на выполнение переплетных и иных работ. Денег им на руки не выдавали, но в счет этих средств узники могли выписывать продукты, кисти, краски, карандаши, и т. д.
Заключенный Василий Иванов устроил в тюрьме фонтан. Революционер Петр Поливанов изучил английский, итальянский и польский языки. Популяризатор науки и теоретик революционного движения, неутомимый Николай Морозов, чьим именем в советские годы был назван близлежащий прибрежный поселок, занимался языками, математикой, физикой, астрономией и химией, написал большое сочинение о молекулярном строении материи, выводы которого, правда, оказались ложными.
Вот как вспоминала об этом времени Вера Фигнер: «В тюрьме, в пределах нашей ограды, мы были господами положения. Если в тюремном здании раздавался шум голосов, крик и подчас брань, они исходили не от тюремного начальства, но от того или другого заключённого, особенно несдержанного и раздражительного. Не смотритель кричал – на него кричали...» Даже редкие казни привозимых на остров смертников старались организовать так, чтобы заключенные не догадались о происходящем и не начали протестовать. Виселицы собирали украдкой и по ночам.
Быт тюремщиков-жандармов, запертых на острове, был едва ли более разнообразен, нежели быт их подопечных. Жандармы занимали свои унылые будни чтением Майн Рида и Жюля Верна, собиранием грибов и настаиванием наливок, которые затем с удовольствием употребляли за карточной игрой. Играли с раннего вечера и до утра, потом пили чай и расходились. После такой игры давался один день отдыха.
Вот как описывал эти посиделки очевидец: «Господа, зеленые от бессонницы и усталости, перекошенные от жадности лица, в особенности, у дам, вырывающиеся хриплые выражения, вроде “что Вы каркаете как ворона”, “не подыгрывайте”, “Что Вам, вожжа под хвост попала?”, и т.д. Одним словом, вся эта компания на обычного человека производила впечатление умалишенных». Жена одного из жандармских офицеров, чтобы избавиться от постоянных проигрышей мужа, перед вышеописанными карточными вечерами запирала всю его одежду, и он сидел дома в одном белье. Унтер-офицеры, жившие в крепости, были чрезвычайно многодетны, так что грозная твердыня оглашалась не только военными командами, но и сотнями детских голосов.
В 1905 году, после первой русской революции, старый уклад канул в небытие, немногочисленные заключенные были амнистированы или переведены. Впрочем, вскоре крепость была превращена в каторжный централ, куда помещались как политические, так и уголовные преступники. С этого времени Шлиссельбург окончательно потерял свой таинственный ореол исключительности, превратившись в весьма заурядную тюрьму, а в 1917 году был захвачен революционной толпой. Выпущенные на волю уголовники разгромили и подожгли тюремные корпуса. Таков был конец царской «Бастилии».
Сегодня бывшая царская темница – крепость-музей под открытым небом, открытая для посетителей с мая по октябрь. Реконструкторы проводят здесь игры для детей – по мотивам разных исторических эпох, от рыцарских времен до Второй Мировой войны. Вместо черствых корок в крепости теперь другая пища – глинтвейн и хот-доги, а в бывших казематах и камерах вместо заключенных – любопытные экскурсанты. Мрачный период истории крепости Шлиссельбург давно завершён.