Медсанбат, операции в кювете и сыпной тиф, спасший жизни: какими были фронтовые будни медиков

Ростовская область, 7 мая 2021. DON24.RU.За четыре года Великой Отечественной советские медики вернули в строй больше 17 млн раненых и больных. Но и по судьбам людей в белых халатах война прошла катком: они гибли, оказывались в плену и пытались оттуда бежать, оперировали в оврагах и шалашах, лечили бойцов на оккупированных территориях, ежеминутно рискуя жизнью. А порой разве что чудом оставались в живых. Корреспондент газеты «Молот» узнал о фронтовых буднях нескольких донских врачей. Как металлическая обложка уберегла жизнь Парней и девушек, которые летом 1941-го, сразу после учебы в Ростовском мединституте (РГМИ), отправились на фронт или окунулись с головой в военную медицину, называют «Огненным выпуском». В этом году ему исполняется 80 лет. Впрочем, в действительности в 1941-м было два выпуска. «Первый, плановый, состоялся в июне, – рассказала «Молоту» Татьяна Краевская, директор музея Ростовского медуниверситета (РостГМУ). – А потом четверокурсники за два месяца освоили программу пятого курса и в августе досрочно окончили наш институт». Много лет в музее РостГМУ собирают предметы, фотографии, письма, дневниковые записи, так или иначе касающиеся судеб 1386 молодых докторов, которые и составили ростовский «Огненный выпуск». Один из самых ценных экспонатов – небольшое кожаное портмоне с вложенной в него узенькой записной книжкой с металлической обложкой (такие тогда были в ходу). Эту книжку-спасительницу после войны передал в музей ее владелец, участник «Огненного выпуска» Борис Васильев. В 1941-м его назначили старшим врачом 122-го полка 4-й кавалерийской дивизии. В музее есть и книга Григория Панкова, историка, много лет проработавшего в РГМИ, посвященная как раз «Огненному выпуску». В какой-то момент дивизию, где служил Васильев, обнаружила фашистская авиация. «Немецкие бомбардировщики начали преследовать кавалеристов. Появились раненые и убитые, гибли лошади. Лил непрерывный дождь. Имевшиеся плащ-палатки быстро промокали. Укрыться от дождя, переодеться и просушиться было негде». Началось сражение за одну из деревенек в Брянской области. Медпункт развернули прямо в овраге, поток раненых не иссякал. Но надо было разведать обстановку, и тогда в редкую минуту передышки молодой доктор, мокрый и грязный, пополз по борозде ближе к передовой. Рядом раздался стон – Васильев увидел лежащего на земле красноармейца. «Врач осмотрел его, обнаружил ранение на пояснице, потянул из полевой сумки асептическую повязку. И этим движением, видимо, выдал себя гитлеровцам», – рассказывает Татьяна Краевская. Последнее, что почувствовал доктор, – мощные толчки (ранения) в шею, лицо, левую ногу. Он потерял очень много крови, но все же очнулся, а потом, будучи крайне тяжело раненым, выжил. И выяснил: смертельным вражеский выстрел в бедро не стал только потому, что пуля пробила бумажник и, ударившись о стальную обложку блокнота, изменила направление, не задев важнейшую бедренную вену. Татьяна Краевская показала корреспонденту газеты "Молот" ту самую записную книжку с обложкой из металла, которая и оказалась спасительной. Фото: Виктория Головко   Уже в 1942-м врач вернулся на фронт, получил назначение в эвакогоспиталь 3220, дислоцировавшийся в Ростове-на-Дону. Позже принимал участие в боях на донской земле, на Северном Кавказе, воевал под Сталинградом и на Миусе, освобождал Донбасс, Южную и Западную Украину, дошел до Кракова. Одна из бомбежек запомнилась ему тем, что он оперировал в кювете между железнодорожными путями. Несмотря на тяжелейшее ранение Борис Васильев в 1942 году вернулся в строй. Фото из архива музея РостГМУ «Через дом – немцы!» Среди тех, кого называют врачами «Огненного выпуска», немало женских имен. Среди экспонатов, посвященных Великой Отечественной, невольно притягивает к себе взгляд лицо практически голливудской красавицы. На старом снимке – Елизавета Саркисьянц, в вузе она «училась легко и хорошо». «Света нет, перед глазами море, дым пожарищ и шумы, много шумов, разных шумов», – писала она матери в 1942-м из осажденного Севастополя. Подлодку, на которой Лиза вывозила из города его раненых защитников, потопили немцы. Письмо Елизаветы Саркисьянц матери. Фото из музея РостГМУ. Тамара Агеева дошла до Праги в звании старшего лейтенанта медслужбы, получила тяжелейшее ранение в последний день войны, но выжила. Юлия Рудакова в составе медико-санитарного эскадрона 34-й кавалерийской дивизии 5-го кавкорпуса участвовала во многих сражениях, прошагала дорогами войны сотни километров в разбитых и подранных кирзовых сапогах. Порой по нескольку суток не отходила от операционного стола, не пугалась, если из-за разрывов снарядов и бомб пол в операционной ходил ходуном. Во время боев в Закарпатской Украине успевала делать по 50 операций за ночь. Однажды, когда медсанбат был окружен и раздался крик «Через дом – немцы!», умудрилась под носом у гитлеровца вывести в укрытие раненого, еще не отошедшего от наркоза. Этот список героических поступков можно продолжать бесконечно. Однажды во врем боев в Закарпатской Украине фашисты окружили медсанбат, но Юлии Рудаковой удалось вывести только что прооперированного ею бойца из здания и спасти. Фото из архива музей РостГМУ Стена госпиталя упала  Среди экспонатов музея Ростовского медуниверситета (РостГМУ) – неприметная тонкая тетрадка в клетку, выцветшая обложка. «В действительности это уникальный предмет, – поделилась Татьяна Краевская, директор музея РостГМУ. – В тетрадке молодой доктор Эсфирь Яковлевна Быч, в 1941-м окончившая наш вуз, вела дневник во время Великой Отечественной». Аккуратный почерк, зачеркивания, дополнения. В июле 1942-го юный доктор пишет: «ОРМУ (отдельную роту медицинского усиления. – Прим. ред.) бросили на Воронежский фронт. Мы прибыли на станцию Графская. Выгрузились, горело все, нет ни одного целого пристанционного здания». Разместились в лесу, в шалашах. Запись от декабря-января 1942 года из госпиталя в селе Гороховка, где большой поток раненых: «Спали не больше 2–3 часов в сутки, по 12 часов стояли у операционных и перевязочных столов». А вот фрагмент выписки из наградного листа военврача 3-го ранга Э.Я. Быч за 1942 год: «26, 27, 28, 29 декабря 1942 года район размещения госпиталя подвергался систематической бомбежке с воздуха. 27 декабря 1942 года в час ночи вражеской бомбой была выведена из строя перевязочная и тов. Быч перенесла работу по оказанию хирургической помощи непосредственно на участок, в хаты, где лежали раненые». Сама доктор в дневнике тоже описывала мгновения после разрыва возле госпиталя одной из бомб: как операционная медсестра, контуженная, все равно продолжала стоять с поднятой вверх рукой, держа в ней карцан (хирургический зажим), чтобы тот оставался стерильным, и как потом «падала стена, и санитары залезли под операционный стол». Чтобы спасать раненых, медики сдавали кровь, хотя порой от слабости «пол уходил из-под ног». Позже врач воевала на Степном, Воронежском и двух Украинских фронтах. Осенью 1944-го подвело здоровье, и она уже сама оказалась в госпитале, позже ее демобилизовали. В декабре 1944-го вернулась в Ростов, работала на «Ростсельмаше» цеховым профпатологом и терапевтом. Награждена медалями «За боевые заслуги», «За отвагу», «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне 1941–1945 гг.». Плен, лагерь, фронт В музее можно увидеть и врачебную сумку-планшет, прошедшую всю войну, – неказистую, с выгоревшим краем. Ее, а также свою военную гимнастерку в музей после войны передала Лариса Болботова. Она воевала на Калининском, Западном, Северо-Западном, Прибалтийском фронтах. «За период войны она произвела более 1500 операций, из них более 200 сложных», – это фрагмент из ее наградного листа. Лариса Георгиевна пережила Великую Отечественную, с мая 1945-го по июль 1946-го еще и служила на Дальнем Востоке врачом-хирургом по обслуживанию пленных японцев. Потом 46 лет отдала работе в ростовском госпитале для ветеранов войн. На долю Юрия Деркачева выпали едва ли не все мыслимые фронтовые тяготы. Летом 1942-го стрелковый полк, где служил молодой доктор, попал в окружение. Врач оказался в плену, но и там, как мог, помогал нашим бойцам. Потом вместе с несколькими красноармейцами он бежал. «Долго пробирались к своим по уже оккупированной немцами территории. Затем последовал спецлагерь НКВД. После года проверок и тяжелых работ на руднике Юрий Васильевич был отправлен на фронт», – сообщается в материалах музея РостГМУ.  Юрий Деркачев служил в одной из штрафных частей – отдельном штурмовом стрелковом батальоне. «14 января 1945 года под огнем противника при штурме укрепленного района оказал первую помощь и вынес с поля боя с оружием 27 человек: раненых бойцов и офицеров. 18 января 1945 года в период напряженного боя при овладении городом Страхово оказал первую помощь и вынес с поля боя 14 бойцов и офицеров. В тот же день при переходе противника в контратаку с автоматом в руках отражал контратаку врага, уничтожил 7 гитлеровцев», – это строки из наградного листа. На долю Юрия Деркачева в годы войны выпали всевозможные тяготы. Фото из музея РостГМУ Потом были ранение, лечение, но он вернулся в строй, командовал медицинской ротой, победный май 1945-го встретил в Польше. В начале 1950-х перебрался в Дубовский район и посвятил жизнь сельской медицине. Сумка погибшего доктора   Петр Коваленко в 1941-м отправлен на фронт старшим врачом 1121-го стрелкового полка, а с 1942-го и до конца Великой Отечественной он — командир медсанбата 335-й и 77-й стрелковых дивизий. Дважды его ранило, но демобилизоваться и работать в тылу отказался. «Четыре фронтовых года Петр Петрович оперировал и при дневном свете, и при коптилках, и в землянках, и в палатках», — говорится о нем в материалах музея РостГМУ. В войну он провел 127 операций на желудке и кишечнике, 350 — на грудной клетке (сердце и легкие). Одним из первых начал отогревать обмороженные участки тел бойцов водой комнатной температуры, позже этот метод, хорошо себя показавший, стали применять широко. После войны Петр Коваленко стал одной из легенд ростовского мединститута, является основателем ростовской научной школы хирургов.  Петр Коваленко на фронте был дважды ранен  — в 1942-м и 1943-м годах. Фото из архива музея РостГМУ Николай Перелыгин тоже дожил до Победы, встретил ее в Австрии, в дальнейшем возглавлял кафедру офтальмологии ростовского мединститута. Вот фрагмент из его воспоминаний: «Печальным было мое вступление на пост начальника медсанслужбы кавалерийского казачьего полка. На второй день нашего прибытия в район станицы Куринской немцы подвергли жестокой бомбардировке командный пункт командира дивизии и находящийся рядом медпункт 39-го кавполка. Погибли многие раненые и врачи. (…) Однажды, после нескольких тяжелых боев, два оставшихся в живых работника полкового медпункта — молоденький, почти мальчик, Валентин Бугук и пожилой, участвовавший еще в гражданской войне Филипп Андреевич Бондаренко, вручили мне сумку погибшего доктора Рубцова. (…) Будто завещание его мне передали. Я его так и воспринял. И поныне эта сумка незнакомого мне погибшего коллеги хранится в нашей семье как реликвия, как память о всех медиках военных лет».  Черные буквы на белых простынях Анатолий и Лаура Шовкун на пороге военного госпиталя в селе Самарское до прихода туда фашистов. Фото из архива Людмилы Шовкун Военный период из жизни Анатолия Шовкуна — крупного инфекциониста, педиатра, доктора меднаук, профессора, почти 20 лет возглавлявшего педиатрический факультет ростовского мединститута, запросто мог бы лечь в основу повести или даже остросюжетного фильма. Впрочем, еще до войны в его судьбе случился нежданный зигзаг. В 1930-х он окончил индустриальный техникум, два года проработал токарем, позже устроился мастером на завод «Красный Аксай». Жизнь устоялась, ни о какой медицине и речи не шло.  «Отец работал у литейных печей, температура в них достигала и 70 градусов, а зимы стояли суровые с сильными морозами. Из-за перепада температур в одну из зим у отца развился тяжелейший ревматизм, — рассказывает дочь медика, главный фтизиатр ЮФО, зав. кафедрой туберкулеза РостГМУ, доктор меднаук, профессор Людмила Шовкун. — Его буквально на носилках привезли в клинику мединститута, и замечательный доктор Григорий Георгиевич Жамгоцев его выходил, а одновременно еще и увлек врачебной профессией». В итоге юноша решил круто изменить жизнь, поступил в ростовский мединститут. Летом 1941-го окончил 4-й курс. За месяц до начала войны он и его любимая девушка, однокурсница Лаура, поженились.  В районной больнице в селе Самарское Анатолий был и главврачом, и педиатром, и терапевтом, и хирургом. Лаура — акушером-гинекологом, педиатром, дерматологом. По мере того, как фронт становился все ближе, больницу превратили в военный госпиталь, сюда хлынули раненые. Но и когда территория была оккупирована, он продолжал в подпольных условиях функционировать. Сюда тайно, ночами, местные жители доставляли раненых бойцов, найденных на местах боев, — несли на руках, тащили на подобиях носилок, сделанных из веток деревьев. Анатолий Шовкун придумал такую уловку: над входом в больницу он развесил простыни, написав на них не то черной краской, не то сажей на латинском языке «Сыпной тиф», это и спасло как раненых, так и персонал госпиталя от расправы.   «А немцы страшно боялись всех инфекционных болезней, в том числе тифа», — рассказывает директор музея РостГМУ Татьяна Краевская. В итоге фашисты решили, что перед ними — инфекционная больница для местного населения, и обходили ее стороной. Вывесишь бинты на улице, — выдашь себя. Потому врачи, медсестры и санитарки на ночь обматывались ими и таким образом, на своих телах, сушили до утра. В конце 1943-го Анатолий заболел тифом, очень тяжело его перенес, — по сути, его второй раз вернули к жизни. В конце 1946-го семья возвратилась в Ростов, дальнейшая судьба доктора была связана с мединститутом. При примерным оценкам, в госпитале села Самарское в Великую Отечественную удалось вылечить и спасти около 400 советских бойцов.