Режиссер Александр Локтионов: «Наше направление в творчестве мы назвали метамодерн, мы понимаем его как новую искренность»

Режиссер Александр Локтионов — молод, талантлив, скромен. Место службы — «Театральный ковчег в Дубраве» в Сергиевом Посаде. Он ставит спектакли не только в уже ставшем родным театре, но и в «Сатириконе» и на сценах российской провинции. Александр Локтионов — собеседник «Культуры».

— Где вы получили режиссерскую профессию и как попали в театр Сергиева Посада?

— Учился в ГИТИСе в мастерской Сергея Женовача. В Сергиев Посад попал случайно, после режиссерской лаборатории в Нижнем Новгороде — шел предъюбилейный год Пушкина, а в Нижегородском ТЮЗе не было ни одного пушкинского спектакля. Чтобы такой появился, решили собрать молодых режиссеров. Я делал работу по поэме «Руслан и Людмила». Показ завершался обсуждением с участием профессора Нины Алексеевны Шалимовой — мой эскиз спектакля чем-то ей приглянулся, и она познакомила меня с Мариной Александровной Игнатовой — директором «Театрального ковчега». В тот момент все совпало: и я был свободен, и театр ничего не репетировал — приехал в Посад, поставил «Дядю Ваню», а потом поступило предложение остаться работать в штате. С тех пор прошло два года.

— Желания уехать не возникает?

— Я прижился в этом зеленом красивом городе, центром которого является Троице-Сергиев монастырь, основанный Сергием Радонежским, — это помогает. И в театре собрался творческий коллектив — работать интересно. Да и оторванности от Москвы не чувствуется — она близко.

— Какие ваши спектакли, кроме «Дяди Вани», появились за это время в репертуаре «Ковчега»?

— «Олеся» по Александру Куприну, «Властелин мира» по роману Александра Беляева, недавняя премьера — спектакль-эксперимент по трактату Эриха Фромма «Искусство любить».

— Философский трактат — не лучший материал для сцены.

— Это мой второй спектакль по философскому трактату, и сочинять его было проще, чем в первый раз, когда я ставил стендап-шоу «Государь» по трактату Никколо Макиавелли в московском «Сатириконе». Я тогда испробовал какие-то методы и понял, как с этим работать.

— Актеры «Ковчега» не сопротивлялись такому необычному предложению?

— Напротив. Мне понравилось, как они откликнулись на мой замысел. Изначально у нас родилась только идея — текста не было. Его мы создавали с артистами на репетициях. Это интересный опыт, потому что мы одновременно занимались и драматургией, и ее реализацией, то есть постановкой спектакля. Конечно, мы не впрямую переносили рассуждения психоаналитика и родоначальника неофрейдизма на сцену. Мысли Фромма мы переводили в монологи, в персонажей, в сценические этюды. Я с самого начала сказал, что ничего страшного, если в спектакле нас будет больше, чем Фромма, потому что перед нами стоит сумасшедше трудная задача: сделать спектакль про любовь. Как об этом говорить в 2025 году и что мы можем сказать? Сообща философствовали, и то, что нафилософствовали, зрителю и представили.

— Были какие-то основополагающие взгляды на любовь или для каждого любовь — что-то свое?

— В спектакле сразу говорим, что наш метод — исследовательский, и признаемся в том, что, может, мы сами ничего в этом не понимаем, но очень хотим разобраться. Сразу договорились, что разбираться будем максимально честно. Да и с Фроммом мы были не во всем согласны — у него все очень правильно, и с его взглядами согласится подавляющее большинство рядовых читателей — они скажут: «Да, все верно». Но мы осознали, что это не совсем так — реальность и страшнее, и жестче, и непонятнее, и необъяснимее. Вот в такую тему и нырнули.

— Жанр как обозначили?

— Вечернее телешоу в формате свободных интервью. На такие телевидение приглашает реальных людей, чаще — знаменитых, но у нас пул персонажей достаточно фантастический для театра, и через придуманных нами героев мы говорим про разные аспекты любви.

Помню, как перед началом репетиций мы встретились с Ариной Половинкиной, которая играет главную роль Ведущей, — я ей рассказал про задумку, мы пошутили какие-то пару часов, что-то запомнили, что-то — нет, и разошлись. А потом мы столкнулись с тем, как это тяжело. Основное время уходило на написание наших текстов и обдумывание, что от исследования Фромма оставить. Трактат — не только произведение, которое закрывает какие-то вопросы мировоззрения, но еще и толкает на самостоятельные раздумья. Шопенгауэр верно заметил, что книги вдохновляют, но самое важное то, что ты сам можешь понять про мир, твои собственные мысли, они — и терапия, и развитие личности одновременно.



— Кто же они, герои вашего спектакля?

— Среди персонажей у нас есть рок-певица Кортни Лав — жена Курта Кобейна, у нас она молода, хотя сейчас ей уже 60 лет. Она проводит несколько тем, в том числе и рокерский эпизод — мне нравится, как Дарья Блинова его играет. Есть и Космонавт, который на каком-то вселенском уровне разбирает, что такое любовь для человечества, и заканчивает свою речь мыслью, что мы — единственные живые существа во Вселенной, обратного пока не доказано. Космос — холодный, бесчеловечный, равнодушный и опасный, — и только то, что мы, люди, называем любовью — к ближним, к друзьям, к профессии, к Богу, делает его живым и человечным. Мы говорим о любви широко — не только о любви мужчины и женщины ведем речь. Один из персонажей — австралопитек, которого в природе давно не существует, есть и переводчица с австралопитекского языка на русский.

— Зачем вам пещерный человек понадобился?

— Он — часть эволюции, из глубины веков объясняет, почему любовь появилась у людей, а мы через театральные ходы стараемся разобраться в том, откуда это чувство возникло. Почему человеку в какой-то момент понадобился смысл в жизни? Животные ведь этим вопросом не задаются. Этим мы от них и отличаемся. Ведущая говорит, что сама ничего не знает про любовь и создала это шоу, чтобы разобраться сообща. И персонажи — смешные, грустные, во многом парадоксальные — рассказывают о чувстве, которое создает, движет и определяет нашу жизнь.

Работа оказалась интересной, и, думаю, такие спектакли ввиду сложности задач дают по-новому раскрыться и актерам, и работникам всех театральных служб. Никто же не понимал, как это надо делать, но адреналин бурлил, и от гордости, что мы сами авторы того, что покажем на сцене, прибывала какая-то мощная положительная энергия.

— Чем вызвано обращение к фантастическому роману «Властелин мира», который не имеет никакого сценического опыта?

— Меня привлекают нетеатральные тексты. Кажется, сейчас есть серьезные проблемы с современной драматургией — она не создает пьес, открывающих пространства для поиска сценических языков. Хотел бы обратиться к современной норвежской, детской и взрослой, литературе, но трудно получить права, и невозможно переводить деньги за границу. У меня был период сразу после института — переносил на сцену литературу, подмосткам не адресованную. На режиссерских лабораториях пробовал разные жанры: у меня были эскизы по поэме, по комиксу, по киносценарию, любопытным казалось обращение к роману. Теперь он появился. «Властелин мира» показался интересным с точки зрения сюжета, в нем много событий и есть фантастические обстоятельства и допущения. Но главное — в нем есть театральный подход: мыслями и эмоциями людей управляют, они действуют под влиянием технически совершенной машины, делают то, что им навязали. «Кто владеет сознанием людей, тот владеет миром». Хотелось сохранить эффект, возникающий при чтении романа, когда постепенно догадывашься, что это он, ученый Штирнер, всем руководит, но как, почему и зачем — разгадывается не сразу, а по ходу романа, и этот композиционный прием мы хотели сохранить для зрителей. Сделать так, чтобы публика не теряла увлеченности и любопытства. Начали с поисков формы.

— Кто — «мы» и почему начали с формы?

— Мы с художником Артемом Гайнановым всегда работаем вдвоем, в нашей команде никого больше нет. Нам важно придумать сценографию, костюмы и внутри этого уже работать с актерами, чтобы через них рассказать написанную автором историю. От формы отталкивается актерская лексика.

— Пространство сцены пугает: массивные декорационные «мраморные» перемещающиеся панели, освещенные разным цветом, меняют среду обитания героев и руководят нашими страхами...

— Мы проводили эксперимент: только пол и геометрия, никаких сценографических излишеств. Отстраненная графическая форма сейчас популярна в театре — мы попытались добиться от нее эмоциональности: сделать холодно снаружи и при этом очень горячо внутри, соединить ледяную форму и кипящее содержание. Я не люблю холодную эстетику в театре, но мне нравится добиваться контрастов.


Сцена из спектакля «Властелин мира»

— Зачем вам понадобилась картина Дега в финале?

— Сценография напоминает музей наоборот. В музее, как правило, много картин и мраморные стены, у нас — одна картина и много «мраморных» блоков. Вы не первая, кто спрашивает, при чем здесь живопись. Герои романа Беляева — эстеты, люди с художественным вкусом: они слушают Рахманинова, рассуждают о картине Греза. Эту деталь не хотелось опускать. В ней есть что-то чеховское, когда люди и с хорошим образованием, и с богатым внутренним миром становятся действующими лицами пьес. Получилось или нет — этот вопрос пока без ответа. Спектакль набирает силу, он сложный, мы играем его нечасто. Хочется развиваться, идти дальше, ставить вопросы.

— Какие?

— Например, стоит ли углубляться в поиск театра там, где его изначально нет. Мы с Артемом часто стали задавать себе художественные вопросы: чем занимаемся и что хотим сделать. Наше направление в творчестве мы назвали метамодерн. У этого определения несколько значений, мы понимаем его как новую искренность и возможность быть максимально откровенными перед зрителями. Недавно мы сделали спектакль «Превращения» в Новокузнецке и задумались над вопросом, как в театре вызвать ощущение свежести. Вроде бы все этому противоречит: мы в комнате — пространстве ограниченном, актеры говорят текст, написанный энное количество лет назад, и как найти этот чистый воздух?! Нам интересно открывать новые грани — не для того, чтобы прослыть модными экспериментаторами, а чтобы привнести максимальную откровенность и свежесть в то, о чем мы хотим сказать. Ищем, идей много — больше, чем возможностей воплощений, но мы надеемся их в ближайшее время реализовывать.

— Сейчас над чем работаете?

— Над пьесой канадского драматурга Мориса Панича «Соглядатай». Это следующая наша с Артемом постановка для ТЮЗа в Кунгуре. Интересный автор, совсем редко ставится. Два человека на сцене, и один почти всегда молчит. Для родного «Ковчега» есть планы на следующий сезон, но нужно принять коллегиальное решение. С «Искусством любить» сложилось замечательно — состоялось собрание всех творческих сил во главе с Мариной Александровной. Из предлагаемых вариантов единогласно выбрали вечернее шоу — решили поэкспериментировать, что было очень приятно.

— Сколько человек в труппе? Есть ли текучка?

— Актеров — чуть больше тридцати. За два года, что я в театре, никто не ушел, новые артисты приходят.

— Актерское пополнение где ищете?

— Они приходят сами. Как правило, это выпускники Ярославского театрального института. «Театральный ковчег» — место, известное в Ярославле: какая-то маленькая слава о нас живет в институте.

— Сергиев Посад — город без театральных традиций. Так сложилось, что театр здесь появился только в XXI веке...

— Театр — такая институция, которая сама себя порождает. Когда театр есть — возникает зритель, появляется отклик. Как в экономике: спрос рождает предложение. Театр в городе достаточно недавно — организован в 2004 году по личной инициативе заслуженного артиста Станислава Коренева, рожденной его стремлением изменить культурную палитру города. Сначала труппа занимала маленькое помещение на Рабочем поселке, недалеко от исторического центра, а потом возникла прекрасная Дубрава на окраине, где и сцена и зал больше. Я пришел в театр в момент «переезда» в Дубраву.

— Зрители любят свой театр?

— Любят. Но есть огромная сложность по привлечению новых людей в театр, особенно молодых. Искусство в принципе заполняет потребность человека в чуде, в выходе за границы какого-то быта, в сферы нового понимания. Это достаточно сложно. У нашего зрителя есть проблема — они хотят знать, что они увидят: прийти на спектакль и сразу понять, что будет, кто что скажет, что они почувствуют и с чем уйдут. Мне кажется, что это достаточно тупиковое восприятие. Я-то мечтаю о временах, когда публика будет приходить в театр готовой к восприятию неведомого, непривычного, настроенная его прочувствовать и понять. Что мне остается? Делать разные спектакли, стараться, во всяком случае.