Секретик

Всем известен город Низань. А как же – город–миллионник на Волге, ему даже метро положено, и оно даже есть — целая ветка. Но только вот одна загвоздка, если взять карты 70–80–х годов, то никакой Низани на них нет. На его месте красуется какой–то невнятный районный центр, Суслов. Я, конечно, понимаю, что карты России меняются часто и непредсказуемо, особенно в последние месяцы, но не до такой степени, чтобы на них потерялся крупный город, который, кстати, присутствовал на картах СССР, примерно до 1983 года. Именно оба атласа — за этот год и за 1982 год мне и предоставил тогда Михалыч в доказательство своих слов. А утверждал он, что, когда ему было шесть лет он уничтожил целый город со всеми жителями в одно мгновение.
Михалыч считался городским сумасшедшим. Он ходил по помойкам в поисках продуктов и каких–нибудь полезных вещей, а потом тащил их на блошиный рынок. Там мы и познакомились, когда я сторговал у него новенький норвежский нож фирмы «Хелле» за пять тысяч рублей. Меньше не получилось, Михалыч тоже умел в интернет. Но на радостях он предложил замахнуть по рюмашке «арманьяка» «едва початого». Арманьяк я не пробовал, но сказал, что пить буду из своей посуды и достал туристический набор стальных рюмашек, купленных мной ранее на том же рынке.
В процессе распития арманьяка я увидел на джинсовке Михалыча значок с изображением какого–то зверя и спросил, что это.
— Это герб города Низани, крылатый тигр, или по–тюркски «бобур». Кстати, знаешь, что из–за ошибки прочтения на гербе Новосибирска красуется бобр? Горе–герольдмейстеры не знали слова «бобур» и решили, что эта деревенщина на местах имеет в виду бобра. А вот это, с вышкой ЛЭП — значок города Суслова, темного двойника Низани.
— Погоди, а что за Суслов, впервые слышу, а у меня по географии всегда были пятерки, — удивился я тогда.
И он со вздохом достал атлас автодорог за 1983 год, с заложенной страницей. Пока я с большим удивлением изучал неизвестный мне город, он стал рассказывать.
В детстве у нас во дворе было развлечение — мы играли в секретики. Брался осколок бутылочного стекла, какая–нибудь красивая пуговица или значок и кусок фольги от шоколадки или конфеты. Потом вырывали неглубокую ямку, фольгу тщательно разглаживали на дне ямки, клали значок или что–то такое красивое и сверху накрывали стеклышком. Все это зарывалось, чтобы на следующий день откопать и радоваться «секретику». Не знаю как в других дворах, но у нас это увлечение вышло на новый уровень — мы начали «меняться» секретиками. Например, закопаешь такой «секретик» и кому–нибудь предложишь обменяться. И вот одна симпатичная моя ровесница дала мне наводку на свой «секретик», который она зарыла на стройке за домом, а я ей – на свой, разумеется. Но то ли хитрюшка обманула, то ли я плохо разобрался, я не мог найти спрятанного. Я еще немного порылся и вдруг в закатном солнце что–то блеснуло. Это был «секретик», но необычный — под стеклышком на фольге лежал значок «Низань» с гербом города.
— Так назывался город, где все это происходило. Мой город, где я родился, — сказал Михалыч, — Я выкопал «секретик» и забрал значок себе. Вернулся домой уже затемно, а утром я не узнал ни дома, ни города. Дома вокруг стали ниже — вместо пяти и девятиэтажек стояли какие–то трехэтажные бараки, да и наша квартира стала как будто меньше. Когда я пожаловался на это родителям, те ответили, что я расту. Но больше всего меня удивило, что они называли нашу Низань … городом Сусловым. В то время было модно переименовывать города в честь усопших политиков. Так появились Брежнев вместо Набережных Челнов, Устинов вместо Ижевска, Андропов вместо Рыбинска. Поэтому я вздохнул и не стал возмущаться такой короткой памяти у взрослых. Но и значок не стал носить. Я про него забыл до самого окончания школы. В последнем классе я стал, как тогда говорили «рокером» — отрастил волосы, стал носить варенку–джинсовку, на которую понавешал значков, в том числе и «Низань», который отыскал где–то в закромах.
И никто не обращал до поры до времени внимания на его значок, пока на одной тусовке Михалыч не столкнулся с металлисткой во всем черном, которая начала проявлять к нему интерес и между прочим, спросила, что это за странный значок он носит, таких она никогда не видела. Ну он, растаявший от такого внимания все и выложил. Барышня позвала его в гости.
Девочка Катя оказалась мажоркой – ее родители жили в огромной квартире в центре, обставленной недоступными тогда простому человеку финской мебелью и японской техникой. В комнате у Кати, обклеенной постерами мало кому известных групп «Металиса» и «Мегадеф» стояла огромная стереосистема «Панасоник». Однако одета она была прилично – синие джинсы и красная рубашка. Мы немного послушали музыку и пообнимались, но тут ее родители позвали нас пить чай.
— И вижу я у них в гостиной на книжной полке фотоальбом «Низань» и прошу посмотреть. А там — красивые улицы, площади, дома 19 века и у меня аж на слезу прошибает. Я ведь что–то из этого помнил. Помнил, как проходил мимо этого великолепного особняка из красного кирпича, как посещал гостинный двор с его магазинами. А родительница девушки еще и видеофильм показала о городе.
— Где же это все? — интересуюсь.
И тут родительница тычит пальцем мне в значок «Низань» на моей куртке.
— Вот здесь.
Эта история имеет давние корни. Когда–то основатель города, легендарный богатырь Охлябля с дружиной обосновались на холме, который стал впоследствии городом. По преданию. перед смертью он зарыл там клад. Во время гражданской войны каппелевцы, взявшие город, захватили много ценностей, а пока стояли отпечатали небольшим тиражом из конфискованного золота значки «Низань» в честь освобождения города. Золото, говорят, было из зубных протезов местной еврейской диаспоры, поэтому сразу потускнело.
По преданию, перед отступлением сам генерал Каппель, как когда–то легендарный Охлябля, зарыл за городом один из таких значков и сказал, что города не станет, когда этот значок достанут и возродится он лишь когда большевики сгинут. Такая вот мина замедленного действия.
Михалыч тогда с недоверием рассмотрел значок с буквами из тусклого желтого металла, проступающих на эмалированной поверхности.
— Проб, разумеется, нет, кто б их тогда ставил, всю жизнь думал, что он бронзовый. Вот и получается, что тогда, в детстве, я как существо невинное, нашел в котловане стройки не просто «секретик», а каппелевское проклятие.
— Никогда бы не подумал, что столь уважаемый теперь генерал был таким мистиком.
— Про барона Унгерна тоже бы не подумали, — резонно возразил Михалыч.
— А откуда об этом узнали родители этой девочки?
— Здесь и начинается самое интересное. Сами они были родом из Низани, но долгое время ошивались за границей по линии торговли. Там и приобщились к сокровенному знанию. А поскольку взгляд у них был незамутненный пропагандой, они с удивлением обнаружили не только пропажу Низани, но и то, что прописаны они теперь были в третьесортном Суслове, куда им вскоре и пришлось вернуться, поскольку СССР рухнул и все зарубежные связи сильно пострадали.
В лице юного Михалыча эти люди увидели возможность вернуть все на круги своя. Он несколько раз попытался зарыть значок в землю в разных частях города, но это не помогло.
А он тем временем окончил школу и собрался поступать в институт. В городе был какой–то филиал третьеразредного пединститута и его бы это удовлетворило, но однажды к нему ворвалась Катя и велела сматывать удочки, поскольку родители нашли способ вернуть Низань, но «он тебе не понравится». Они решили его, Михалыча, живьем в землю зарыть, вместе со значком, разумеется. А она, видишь ли, успела полюбить «такое горюшко». Ну и в подкреплении своих слов «дала». И денег на дорогу подкинула.
И пришлось юному Михалычу рвать когти аж в Петербург. И на следующий же день, как получил место в общаге, он по телевизору увидел репортаж из… Низани. И было там все хорошо. А потом ему пришло письмо от Кати, в котором она писала, что на самом деле дело было не в значке. В тот момент, когда Михалыч его взял, вся благодать города «застопорилась». Как песчинка попавшая в сверхсложный механизм из шестеренок стопорит его, так и он остановил некий метафизический процесс свои действием и сам стал «камнем преткновения». Родители Кати долго думали, что с ним сделать – убить или изгнать из города. Решили для начала подстроить так, чтобы он сам бежал. Катя помогла им в этом.
План сработал. В одно прекрасное утро все жители Суслова проснулись в великолепной Низани, даже не заметив этого. Лишь родители Кати и она сама знали в чем дело. В письме она очень просила «ничего не трогать» — не возвращаться в Низань, чтобы ничего не испортить своим присутствием.
В Питере Михалыч поступил в Политех, отучился на никому ненужного инженера и полжизни мыкался по социальным комнатам коммуналок города на Неве, пока не наскреб денег на однушку с видом на речку Оккервиль. Все эти годы он с удовольствием читал все новости из Низани, как появился интернет, смотрел фото и ролики о родном городе.
И с каждым прожитым годом его тянуло на родину все сильнее. И уже не в призрачную Низань, которую он не видел, а в Суслов, в котором провел всю молодость.
— Та Низань, где я провёл детство, это всего несколько обрывочных воспоминаний, а Суслов — другое дело. Там у меня была школа, друзья, девушки, Катя. Не выдержу я, Палыч, поеду на родину перед смертью, гляну одним глазком и будь что будет. Если при этом город снова изменится, то, стало быть, такая у него судьба.
На этом мы завершили нашу увлекательную беседу, поскольку арманьяк закончился. Я вернулся домой и по памяти записал разговор. И если кто–то сейчас читает эти строки и впервые слышишь про Низань, значит Михалыч все–таки вернулся в родной город.

КАМРАДЫ, ПРОШУ ПОДПИСЫВАТЬСЯ ТАКЖЕ НА МОЙ КАНАЛ В ДЗЕН: https://dzen.ru/id/5ffbebdea563394be715689c

Написал ereich на glenereich.d3.ru / комментировать