«Горец с большим кинжалом»: каким был убийца Лермонтова Мартынов
«Сноб» разобрался, каким человеком был Николай Мартынов — убийца Лермонтова, почему шутка про «большой кинжал» стала причиной их дуэли, что дети сделали с останками Мартынова в отместку за его преступление, как он терпел плевки в лицо на улицах и почему перестал писать стихи и прозу.
Кто такой Мартынов
Николай Мартынов, богатый дворянин, получивший блестящее образование, славился эффектной внешностью. Он был на год младше Лермонтова. Они познакомились в раннем возрасте и всю жизнь провели на виду друг у друга. Мартынов не был «пустым» человеком и типичным завистником, каким его любят выставлять фанаты Лермонтова, иначе он просто не смог бы представлять для поэта никакого интереса в течение длительного времени. Это был начитанный и добрый человек.
Они оба были курсантами Школы Гвардейских Подпрапорщиков и Кавалерийских Юнкеров, в которой сошлись благодаря урокам фехтования — поэта и его будущего убийцу часто ставили партнерами (интересно, что после Школы Мартынов служил в Конной гвардии вместе с Дантесом). Пока был курсантом, он часто совершал опрометчивые поступки, стремился во что бы то ни стало привлекать к себе внимание. Их сокурсник по фамилии Тиран вспоминал:
«Бывало, явится кто из отпуска поздно ночью, приговаривая: ‟Ух, как холодно!” — ‟Очень холодно?” — спрашивает Мартынов. — ‟Ужасно”. И тогда Мартынов в одной рубашке идет на плац, потом, конечно, болен. Или говорят: ‟А здоров такой-то! Какая у него грудь славная”. — ‟Разве у меня не хороша?” — выскакивает вперед Мартынов. — ‟Все ж не так”, — говорят ему. — ‟Да ты попробуй, ты ударь меня по груди”. — Его и хватят так, что опять болен на целый месяц».
Помимо этого Мартынов отличался горячей любовью к литературе. Вместе с Лермонтовым он занимался школьным литературным журналом, для которого Михаил Юрьевич рисовал карикатуры и писал стихи, а его пока еще друг — прозаические произведения. Первые конфликты приятелей начались именно на литературной почве. Виной тому — не эстетические разногласия, а отсутствие таланта у Мартынова. Уже после Школы, когда товарищи разъехались и снова встретились на Кавказе, Мартынов активно сочинял стихотворения, которые очень напоминали то, что делал Лермонтов. Впрочем, у него это получалось по-прежнему довольно наивно, но эпигоном в полноценном смысле этого слова его назвать все-таки нельзя. В своих произведениях он вел с Лермонтовым полемику, переворачивая его сюжеты и мысли, но сохраняя при этом весь лермонтовский романтический декор, кавказскую экзотику и образность.
Мартынов питал слабость ко всему экзотичному, но он был только пародией на «романтического героя». Сам он этого не понимал, а потому и не завидовал Лермонтову. Их общие знакомые очень неоднозначно оценивали этого человека, уверенного в своей эффектности и литературном таланте, но ничто по-настоящему не задевало его самолюбия.
Имидж Мартынова обескураживал. Он одевался настолько аляповато, что однозначно оценить его гардероб не представлялось возможным — это просто выходило за рамки представлений о хорошем или плохом вкусе. Журналист Сергей Филиппов в 1890 году в рассказе «Лермонтов на кавказских водах» написал про Мартынова.
«Тогда у нас на водах он был первым франтом. Каждый день носил переменные черкески из самого дорогого сукна и все разных цветов: белая, черная, серая и к ним шелковые архалуки такие же или еще синие. Папаха самого лучшего каракуля, черная или белая. И всегда все это было разное, — сегодня не надевал того, что носил вчера. К такому костюму он привешивал на серебряном поясе длинный чеченский кинжал без всяких украшений, опускавшийся ниже колен, а рукава черкески засучивал выше локтя. Это настолько казалось оригинальным, что обращало на себя общее внимание: точно он готовился каждую минуту схватиться с кем-нибудь... Мартынов пользовался большим вниманием женского пола. Про Лермонтова я этого не скажу. Его скорее боялись, т.е. его острого языка, насмешек, каламбуров».
Генерал-кавалерист Александр Арнольди, знавший будущих дуэлянтов задолго до их поединка, вспоминал: «Шалуны товарищи показали мне тогда целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые сообща начертали и раскрасили. Это была целая история в лицах вроде французских карикатур...»
Эта комичная театральность, сопровождающая все поступки Мартынова, сильно раздражала Лермонтова — человека саркастического и не любившего романтических клише (по крайней мере, в бытовом поведении). Будучи острым на язык и несдержанным в эмоциях, он начал задирать своего приятеля — и за его стихи, и за одежду, и за манеру важничать в обществе.
Из-за чего он убил Лермонтова
Постепенно напряжение в их отношениях достигло пика. Лермонтов не мог остановиться и будто бы упивался своими издевками над Мартыновым. Он самоутверждался перед дамами за счет безобидного и немного комичного приятеля, не считающего свою претенциозность глупой чертой. Весь Пятигорск обсуждал их словесные стычки, во время которых Лермонтов блистал остроумием, а Мартынов терялся, не находя вовремя достаточно колких ответов для парирования.
Мартынов считал, что Михаил Юрьевич вывел его в образе Грушницкого в «Герое нашего времени». А еще Лермонтов прилюдно называл приятеля то Мартышом, то Мартышкой. Мартынов долго терпел. Какое-то время он пытался отвечать язвительному дружку посредственными в литературном отношении эпиграммами. В довольно нудной поэме «Герзель-аул» Мартынов тоже пытался свести счеты с Лермонтовым:
Вот офицер прилег на бурке
С ученой книгою в руках,
А сам мечтает о мазурке,
О Пятигорске, о балах.
Ему все грезится блондинка,
В нее он по уши влюблен.
Вот он героем поединка,
Гвардеец, тотчас удален.
Мечты сменяются мечтами,
Воображенью дан простор,
И путь, усеянный цветами,
Он проскакал во весь опор.
Любопытным кажется финал стихотворения Мартынова «Горская песня», очевидно отсылающий к диалогу Грушницкого и Печорина накануне их дуэли:
Я убью узденя!
Не дожить ему дня!
Дева, плачь ты заране о нем!..
Как безумцу любовь,
Мне нужна его кровь,
С ним на свете нам тесно вдвоем!..
Так могло бы продолжаться и дальше, пока бывшие друзья совсем не перестали бы общаться на фоне взаимной личной неприязни, если бы не случай, приведший к дуэли. Эмилия Шан-Гирей, знакомая дуэлянтов, вспоминала:
«13-го июля собралось к нам несколько девиц и мужчин… Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л.С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его «montagnard au grand poignard» («горец с большим кинжалом»). (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал.) Надо же было так случиться, что когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову… Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора».
На следствии по делу дуэли в своих показаниях от 17 июля 1841 года Мартынов изложил картину произошедшего со своей стороны:
«С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом, все, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом взялся опять за прежнее. На вечере в одном частном доме, за два дня до дуэли, он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец.
При выходе из этого дома я удержал его за руку, чтобы он шел рядом со мной; остальные все уже были впереди. Тут я сказал ему, что я прежде просил его прекратить эти несносные для меня шутки, но что теперь предупреждаю, что если он еще раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, то я заставлю его перестать. Он не давал мне кончить и повторял раз сряду: что ему тон моей проповеди не нравится; что я не могу запретить ему говорить про меня, то что он хочет, и в довершение сказал мне: “Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, следовательно, ты никого этим не испугаешь”. В это время мы подошли к его дому. Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта, — и возвратился к себе».
Дуэль состоялась на горе Машук, вечером, во время страшной грозы и ливня. Сразу после нее Мартынов поехал сдаваться коменданту Пятигорска. Он был арестован, несколько дней провел в камере с двумя преступниками — один неистово молился и читал вслух отрывки из Библии, второй его перебивал грозными ругательствами. Потом Мартынова ждала гауптвахта в киевской крепости, но уже спустя три месяца он освободился.
Жил в Киеве, где был обязан в течение 15 лет публично каяться за свое преступление — это наказание для него определила Киевская духовная консистория. Мартынов исправно молился, стоя на коленях перед иконами, и вроде как искренне раскаивался. С литературой он завязал, лишь несколько раз садился писать свою «исповедь», но всякий раз не мог изложить в тексте что-либо вразумительно. Срок покаяния ему все же сократили до 5 лет, но общественное порицание было столь велико, что прямо на улице ему могли плевать в лицо еще долгие годы. Мартынов принимал эти унижения смиренно. Его жизнь была разрушена, он стал изгоем, существом более презренным, чем Дантес. Ему чудом удалось завести семью.
Каждый год в день роковой дуэли Мартынов отправлялся в монастырь и заказывал панихиду по Лермонтову, а потом возвращался домой в мрачнейшем состоянии и пил. Он умер в 60 лет, в 1875-м. Но даже после смерти рок настиг его: в 1924 году в усадьбе, где он был похоронен, Советская власть разместила Алексеевскую школьную колонию. Дети разрыли семейный склеп убийцы Лермонтова, разорили его и выбросили останки Мартынова в местный пруд — это была страшная месть за Михаила Юрьевича. Кстати, сам Мартынов просил похоронить его в любом другом месте, только не в семейном склепе, и никак не подписывать его надгробие — словно предчувствовал такой поворот событий.
Как на дуэль отреагировали в обществе
Секундант Лермонтова Александр Васильчиков только спустя 30 лет после роковой дуэли решился детально описать произошедшее на горе Машук и дать исчерпывающую характеристику поэту и всей этой трагичной истории:
«В Лермонтове… было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой — заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых. Он был шалун в полном ребяческом смысле слова, и день его разделялся на две половины между серьезными занятиями и чтениями, и такими шалостями, какие могут прийти в голову разве только пятнадцатилетнему школьному мальчику; например, когда к обеду подавали блюдо, которое он любил, то он с громким криком и смехом бросался на блюдо, вонзал свою вилку в лучшие куски, опустошал все кушанье и часто оставлял всех нас без обеда.
Обедая каждый день в Пятигорской гостинице, он выдумал еще следующую проказу. Собирая столовые тарелки, он сухим ударом в голову слегка их надламывал, но так, что образовывалась только едва заметная трещина, а тарелка держалась крепко, покуда не попадала при мытье посуды в горячую воду; тут она разом расползалась, и несчастные служители вынимали из лохани вместо тарелок груды лома и черепков.
Лермонтов не принадлежал к числу разочарованных, озлобленных поэтов он был вполне человек своего века, герой своего времени: века и времени, самых пустых в истории русской гражданственности. вообще, нелюбим в кругу своих знакомых в гвардии и в петербургских салонах; при дворе его считали вредным, неблагонамеренным и притом, по фрунту, дурным офицером, и когда его убили, то одна высокопоставленная особа изволила выразиться, что «туда ему и дорога». Все петербургское великосветское общество, махнув рукой, повторило это надгробное слово над храбрым офицером и великим поэтом».
Писатель Александр Тургенев в письме Жуковскому отзывался о смерти поэта с огромной болью: «Какие ужасные вести из России! Сердце изныло: Лермонтов убит на дуэли — каким-то Мартыновым, pour une affaire de gaimain ничего более не знаю Вот что Вяземский Булгакову о дуэли Лермонтова: „Он уже много исполнил и еще более обещал. В нашу поэзию стреляют удачнее нежели в Лудовика Филиппа, второй раз не дают промаха. На Пушкина целила по крайней мере французская рука, а русской руке грешно было целить в Лермонтова“».
А вот дальний родственник поэта по материнской линии, журналист Илья Арсеньев не питал никакой симпатии к Лермонтову:
«Как поэт Лермонтов возвышался до гениальности, но как человек он был мелочен и несносен. Эти недостатки и признак безрассудного упорства в них были причиною смерти гениального поэта от выстрела, сделанного рукою человека доброго, сердечного, которого Лермонтов довел своими насмешками и даже клеветами почти до сумасшествия. Мартынов, которого я хорошо знал, до конца своей жизни мучился и страдал оттого, что был виновником смерти Лермонтова».
Николай I ненавидел Лермонтова, а потому испытывал схожие эмоции, узнав о его гибели. А императрица Александра Федоровна сильно горевала о нем, о чем писала своей подруге Бобринской: «Вздох о Лермонтове, об его разбитой лире, которая обещала русской литературе стать ее выдающейся звездой…»
Из всей этой истории глобальный вывод сделал только военный инженер, генерал Андрей Дельвиг. В трагической гибели поэта от руки посредственного человека он увидел то, что станет причиной исторических катастроф в ХХ веке: «Посланный в Киев на церковное покаяние… Мартынов участвовал на всех балах и вечерах и даже сделался знаменитостью. Каждый век российской истории рождает своих геростратов. Кто-то из них поджигает, кто-то из-за угла убивает, кто-то разваливает государства …»
Подготовил Алексей Черников