Майор Вячеслав Измайлов о чеченском конфликте, боевиках и заложниках
«Лента.ру» продолжает цикл интервью о недавнем прошлом нашей страны. Вслед за перестройкой мы вспоминаем ключевые события и явления 90-х годов — эпохи правления Бориса Ельцина. Участник боевых действий в Афганистане и Чечне, майор Вячеслав Измайлов рассказал «Ленте.ру» о том, как он освобождал заложников в двух чеченских кампаниях и какой была российская армия того времени.
«Лента.ру»: Что собой представляла российская армия, когда начался конфликт в Чечне?
Измайлов: До войны в Чечне я видел только советскую армию. Служил в Закавказье, на Дальнем Востоке, Прибалтике и Восточной Германии. После развала СССР я попал в военкомат города Жуковский Московской области, где увидел, как пацанов с психическими заболеваниями, недержанием мочи, больным сердцем отправляют служить. Я это сразу пресек.
Тогда в Московской области было 47 военкоматов, и мой скатился на 46-е место по показателям, но со мной никто ничего не мог сделать — я был единственный афганец. Началась война в Чечне, я увидел репортажи по телевидению, и это мне напомнило Афганистан, повторения которого никто не хотел.
Мне не хотелось воевать, но так получилось, что я вызвался в Чечню сам. Там я не узнал нашей армии. Это был сброд. Уровень боевой подготовки низкий, офицеры конфликтовали с мирными жителями, а командующий группировкой войск Владимир Шаманов открыто обзывал чеченцев обезьянами. В таком состоянии армия не была способна воевать, только злиться и заваливать Чечню трупами. Вообще, это была не война, а бандитские разборки с той и с другой стороны.
Вот пример того, что творилось в нашей армии. У нас было четыре батальона в Северном, четыре в Ханкале и полк в Шали. Штаб бригады находился в Северном, там же размещались «быстрорастущие» офицеры, у которых папа или мама были где-то в верхах. Когда прибывало молодое пополнение, они брали себе 400 человек, хотя штат батальона и запас продовольствия рассчитывался только на 350. Солдаты голодали.
В Ханкале людей не хватает, а этот офицер изучает характеристики прибывших и присылает туда через месяц больных и слабых. И вот прибегает ко мне командир одного из ханкалинских батальонов и говорит: «Прибыло пополнение, 25 человек с дефицитом веса! Они месяц в Чечне, а некоторые без помощи дойти до столовой не могут».
Я не поверил. Пошел проверять, заглядывал в палатки, и сложилось ощущение, что смотрел на фото узников Освенцима. Скомандовал собрать их и отвезти в офицерскую столовую. Там я сказал: «Кормите этих людей, если будут вопросы, отправляйте ко мне». Затем поехал в госпиталь и потребовал отпустить этих солдат по домам, в таком состоянии они служить не могли. В итоге так и поступили.
Подобный бардак был каждый день и каждый час, о боевиках я даже думать не успевал. Начальство побаивалось меня. После моих резких выступлений в газетах и программе «Взгляд» Александра Любимова создалось ощущение, что у меня есть покровители в высших эшелонах власти.
Вы сказали, что не хотели в Чечню, кто же вас заставил?
Все произошло из-за того, что я начал писать статьи. В «Жуковских вестях» в 1995 году была опубликована заметка «Парень из нашего города». В ней солдат рассказывал, как в Чечне относятся к «белым колготкам» (так называли якобы воевавших на стороне боевиков наемниц-снайперов из Прибалтики — на самом деле это выдумка времен Первой мировой войны). Он написал, что одну такую поймали, и на прикладе у нее были вырезаны 30 крестиков — это солдаты — и пять звездочек — офицеры. Ее будто бы привязали к двум БТРам и разорвали на части.
Я до этого не писал статей, но тут не удержался. Закончил заметку так: «Предпочел бы быть очередным крестиком на прикладе этой винтовки, но не дал бы разорвать пленную женщину-солдата». В картотеке военкомата я вычислил автора статьи по инициалам, вызвал его, и он признался, что вообще не был в Чечне, всю статью выдумал, а из вооруженных сил был комиссован по психическому заболеванию.
После я публиковал другие статьи, думал уволиться из армии, но тут моя судьба радикально изменилась, я дал интервью Зое Ерошок из «Новой газеты» (оно вышло под редакторским заголовком — «Не хочу призывать в эту армию»). После слов, сказанных тогда, я не мог просто так уйти из армии и потребовал замвоенкома отправить меня в Чечню.
Как вы освободили своего первого пленного?
Случайно. В 1996 году Ельцин с 1 апреля объявил мир в Чечне, а на местах военные должны были подписывать с администрациями разных населенных пунктов соглашения, согласно которым мы не стреляем, а они не должны пускать боевиков — как будто боевики у них будут спрашивать разрешение!
Недалеко от Ханкалы находится село Пригородное, с ним подписали соглашение, а через два дня его обстреляли «Ураганом». Посносило крыши домов, ранили девушку. Глава села Батукаев приехал к нам и говорит: «Я подписал бумагу, а вы обстреляли, езжайте и объясните людям, что ракеты прилетели не от вас, а из Азербайджана, случайно». Командование решило послать меня. Я сел с Батукаевым в «Жигули» и поехал, за нами следом шел БТР с отделением солдат и особистом. В село пошел в одиночку.
Я родился и вырос в Дагестане. Кто такой чеченец я знаю, а житель, например, Рязанской области — не знает. У него представление об этом народе формирует телевизор и стихотворение Лермонтова о злом чечене. На самом деле это обычные люди. Конечно, они пользуются мифами о себе, прочитали, что о них пишут, и пугают всех.
В селе я изучил осколки, там наша маркировка, стреляли на самом деле по Гойскому, с которым мир не подписывали, а три снаряда, деформированные, улетели в Пригородное. Это обычное дело, ведь в Чечню спихивали самое старое, списанное вооружение — повезло, что никого не убило. Я собрал жителей и все объяснил, записал их претензии, при них составил заявление военному прокурору, пообещал компенсацию.
Батукаев сказал мне: «Я думал, нас убьют здесь, а ты справился и всех успокоил. С таким отношением и мы должны сделать тебе подарок. Вчера по нашему селу шел пьяный солдат 101-й бригады внутренних войск с автоматом и бутылкой водки. У нас тут дети бегают, а он стрелял. Мы его захватили. Вот тебе этот солдат и его оружие». Это был Алексей Магер из Тюменской области, мой первый освобожденный.
Свою первую встречу с боевиками помните?
Это случилось в начале августа 1996 года, когда боевики вошли в Грозный. Меня послали с разведбатом 205-й бригады в район республиканского ГАИ. Комбат подразделения Станислав Кравцов погиб, посмертно получил звание Героя России, хотя его накрыли свои, случайно. Кравцова заменил молодой комбат Касатуров.
Наши прапорщики подбивали его пойти в атаку и захватить снайпера, который по нам бил, и он согласился, хотя наша задача состояла в том, чтобы не пропускать боевиков. Вернулась только половина личного состава, раненые и убитые остались на поле боя. Я кричу Касатурову: «Что ты наделал? Ты будешь отвечать перед их матерями!»
Он ничего лучше придумать не смог, как снова пойти в атаку, чтобы забрать тела и раненых. Снова потери, и никого не вернули. Особист бригады посмотрел на все это, и говорит мне: «Вы ведь хорошо знаете главу чеченского ГАИ Лему Магомадова, пусть его люди договорятся, чтобы боевики вернули нам трупы». Я пошел к Леме, он вызвал двух офицеров и послал к боевикам. Через сутки те сообщили условие возврата тел: разведбат должен покинуть позицию. Это было невозможно, тогда особист предложил мне поехать к боевикам: «Они к вам относятся лучше, чем к гаишникам».
Что значит «лучше»?
Они ненавидели гаишников больше, чем нас, а меня знали из программ Любимова. Я согласился, мне дали автомобиль «Урал», водителя и белый флаг. Доехали до окопов, встали. Я пошел к боевикам, на мне кобура, но пистолета нет, вместо него граната, в руках флаг. И тут крики со всех сторон: «Аллах акбар!» Это был первый раз, когда я увидел боевиков. Я им говорю: «Я майор Измайлов, вы же нормальные ребята, отдайте трупы и пленных, а если ваши трупы у нас будут, я тоже вам отдам». Они мне говорят: «Мы тебя знаем, ты много делаешь для своих солдат». Короче, общий язык нашли.
Один из боевиков попросил подарить ему кобуру. Я подарил, но попросил мне что-то подарить в ответ. Чеченец вытащил из кармана ножик с гравировкой волка. Я спросил: «Ты этим ножом головы не резал?» Он говорит: «Нет, только хлеб». Тогда я взял. После этого они приказали местным русским жителям, которые у них рыли окопы, погрузить трупы в нашу машину.
А почему у вас в кобуре не было пистолета?
Я решил его не носить после конфликта с Шамановым. Однажды у Центризбиркома Чечни ко мне подошел директор 3-й школы из Гихи. Он меня узнал и рассказал, что российские солдаты обстреляли их дома, хотя боевиков там не было, у него самого ранили дочь и сына. Из Центризбиркома я позвонил Саше Любимову и позвал его снять репортаж.
Через пару дней приехала группа, я их отвез, и они отсняли разрушенную школу, сожженную мечеть, обстрелянные дома. Все это в программе «Взгляд» увидел Шаманов и вызвал меня. «Здесь был Любимов, а я не знаю! Почему ты мне не доложил? Я тебя разорву, уничтожу! Кто тебе разрешил говорить с ними?» — кричал он. Потом заорал на своих трех замов. Все молчат, боятся.
Шаманов не ожидал, что я заговорю, но я сказал: «Вы этого никогда не сделаете. Вы так здесь воюете, что вас бьют и будут бить!» Шаманов замолчал. Прошла минута, две, три, и он как заорет: «Вон отсюда!» Я не успел выйти из штаба, как меня догнал порученец и сказал, что он меня снова вызывает. Я вернулся, Шаманов уже спокойно говорит: «Я вижу, ты себя здесь слишком вольно чувствуешь, с сегодняшнего дня я буду лично три раза в день ставить перед тобой задачу, и ты будешь передо мной отчитываться».
Среди замов Шаманова был Владимир Сидоренко, он ко мне замечательно относился и на следующий день предостерег меня: «Слава, тебе надо отсюда уехать, Шаманов дал команду разведчикам тебя ликвидировать. Я добуду тебе разрешение, ты только уезжай. И не ходи в столовую, еду тебе принесут в общежитие».
Я шел и думал: «Если он действительно дал такую команду, что мне делать? Опередить офицера, которому дали приказ, убить его? Я этого не хочу, у него жена, мать, дети. Тогда зачем мне оружие?» Я взял свой автомат и пистолет, пошел на склад и сдал, а в пустую кобуру положил гранату.
Вашими контактами с боевиками не заинтересовались в ФСБ?
Приезжал один, весь из себя крутой, ругался: «Кто вы такой? Идите в мой кабинет и пишите объяснения, что вы здесь себе позволяете?!» Я рассмеялся: «Ноги моей не будет в твоем кабинете!» Так он и уехал ни с чем.
После этого меня вызвал командир бригады Назаров и говорит: «Тебе надо в отпуск». А я думаю, какой отпуск, война же идет? Потом оказалось, что обо мне рассказали Квашнину, и он велел убрать меня отсюда.
Отпуск дали огромный — 90 дней. Я взял путевку, иду по Ханкале и встречаю Виталия Бенчарского, полковника Генштаба, который возглавлял рабочую группу при Комиссии по военнопленным, интернированным и пропавшим без вести. У него сломалась машина, а надо было ехать через весь Грозный на переговоры. Он мне говорит: «Рассказывают, что вас в Грозном везде пропускают и боевики не трогают, не могли бы вы меня сопроводить?» Я ему объяснил, что не могу, завтра уезжаю. Он пошел к генерал-лейтенанту Вячеславу Тихомирову и договорился.
Приехали на переговоры, а там Масхадов и другие боевики, все меня знают, здороваются. Виталий Иванович это увидел и убедил меня работать с ним, а после переговоров снова пошел к Тихомирову, и в тот же день я был прикомандирован к группе розыска. Так началась моя работа по освобождению пленных, которая длилась с 1996 по 2001 год. Скольких я точно освободил, не помню — около 177 человек.
Вы упомянули гибель комбата Кравцова. Скажите, много было потерь от «дружественного огня»?
По моим подсчетам, две трети потерь в наших войсках во время первой чеченской кампании были от своих.
Откуда эти данные?
Я же постоянно находился в штабе группировки, через меня все данные проходили. Нападения боевиков были не такими страшными, как дни рождения солдат и каждодневные драки. Самое жуткое в Чечне — это праздники. Напивались все, начинались разборки, убивали друг друга. Убийства потом списывали на боевиков.
Почему сложилась такая ситуация?
Кто шел в Чечню? Кадровые военные не шли, они не хотели воевать на своей территории, увольнялись из армии. После развала СССР многие русские военные, проходившие службу в союзных республиках, оказались в чужеродной среде, их не хотели оставлять в армии. Куда им идти?
Это мало кто понимает, но Чечня стала единственной возможностью для русских военных вернуться из бывших республик в Россию, получить работу. У них отсутствовал боевой опыт, они не держали толком оружия в руках, но желание самоутвердиться было огромное, вот они и начинали показывать, кто круче.
Например, я встретил в Чечне афганца, капитана, он десять лет как был уволен из армии, но кусок хлеба где-то доставать ему было надо. В первый свой день в Чечне он зашел в медпункт, там руководила женщина, ей помогала дочка. Женщина попросила его отложить автомат, а тот стал бравировать, мол, он опытный офицер. Автомат выстрелил и случайно убил 19-летнюю дочь этой женщины. Когда я прибежал, та была еще жива, но я не успел донести ее до госпиталя, она умерла. Что сделали с этим офицером? Дали четыре года условно и он продолжил служить.
Или вот еще один случай: капитан Брежнев с товарищами на 23 февраля напился и решил проверить личный состав. Пошел в столовую, а там солдатики спят. Он заорал: «Встать! Всем к стене!» И стал стрелять. Среди тех, кто успел проснуться и вскочить, был Дима Дмитриев из Нижнего Новгорода, в него Брежнев попал, в остальных — нет. Матери везут гроб, а Брежневу ничего.
Официального расследования не было, я начал свое. Тогда замкомандующего стал меня отговаривать: «Брежнев хороший офицер, в академию идет». С трудом удалось довести дело до суда. Брежневу дали три года условно, он продолжил служить и поступил в академию.
Правда, что вы не освобождали за деньги?
Некоторых я освобождал, как говорится, за красивые глаза, некоторых в результате переговоров и договоренностей, но никогда никого не освобождал за деньги, хотя комиссия через некоторых предпринимателей шла на это. Например, когда захватили представителя президента по Чечне Власова, за него заплатили семь миллионов долларов (правда, половина из них была фальшивая). Но это Власов, а к обычным пленным относились хуже, чем к скоту, они были просто не нужны.
Я участвовал в освобождении не только солдат, но и стариков, женщин и детей. Сначала мне помогала моя известность, потом уже на помощь пришел генпрокурор Скуратов и его зам Михаил Катышев. За освобождение наших пленных они отпускали под подписку о невыезде чеченцев, которые не были боевиками, находившихся у нас под следствием по легким статьям. Был случай, когда Катышев помог снять чеченцев с розыска за освобождение четырех наших солдат.
Были случаи, когда переговорщики с той стороны не сдерживали обещание?
Были разные случаи. Вот, например, Борис Сорокин, солдат-срочник из Москвы и Витя Андриенков с Дальнего Востока пробыли в плену девять месяцев. Я вел переговоры с Мовлади Раисовым, он обещал их отдать, но не отдал. Я ему говорю: «Я офицер и ты офицер, ты дал мне слово». Он в ответ: «Без решения президента Яндарбиева я их отдать не могу».
Тогда я ночью поехал к Яндарбиеву в Старые Атаги, нашел его порученца и при свете фар написал письмо, что я, майор Измайлов, занимаюсь пленными, освободил столько-то русских и чеченцев, Мовлади Раисов при Махашеве дал мне слово отдать Сорокина и Андриенкова, но слово не сдержал. Уже утром мне привезли мое письмо, на котором Яндарбиев написал: «Казбеку Махашеву — решить вопрос с майором Измайловым согласно договоренностям».
Как дети попадали в плен и переживали его?
Расскажу историю сироты и беспризорника Андрюши Латыпова из Санкт-Петербурга. Он с друзьями грелся зимой в машине, и она загорелась — один беспризорник, которого Латыпов пытался спасти, сгорел. Про обожженного героя Андрюшу сняла сюжет программа «Взгляд». После этого десантник Сергей Данильченко, проходивший службу в Ставрополе, усыновил тринадцатилетнего беспризорника.
В 1998 году Данильченко дали путевку в санаторий в Пятигорске, и он решил навестить своих приятелей в Моздоке, но, проехав свою станцию, вместе с Андрюшей попал в плен. Спасать мальчика надо было срочно, ему предстояло лечение. Майору Данильченко удалось сбежать, он рассказал, где сидит Андрюша.
Я начал работать, но из-за финансовых трудностей не мог постоянно ездить туда-сюда и поэтому старался за один приезд успеть провести переговоры сразу по нескольким пленным, с разными группами чеченцев. В тот раз кроме Андрюши я вытаскивал еще двух солдат и инженера «Мосдорстроя» Василия Поклонского. Мне привезли всех, а мальчика нет. Я задержал вылет самолета и без Андрюши лететь отказался. Его, просидевшего в плену почти четыре месяца, привезли с опозданием на полчаса. Потом он вместе с Данильченко уехал лечиться во Францию.
Был еще один мальчик из Подольска, он провел в плену три года, с 1998-го по 2000-й. Его мать занималась бизнесом и задолжала денег, у нее похитили сына. Я на него вышел случайно, когда искал Латыпова, он был в плену с девяти до двенадцати лет. Как они жили в плену, я никогда не спрашивал.
Потрясающая история произошла с пленным стариком, ему было 72 года, он сидел в яме год и два месяца. Его звали Виталий Ильич Козменко, он работал заведующим автотранспортным предприятием в Чечне. Солдаты умирали, не выдерживали, а он выжил. Он уверен, что пережил это потому, что никогда не курил и постоянно занимался моржеванием. Первое, что он сделал, когда я его освободил, — побежал в прорубь.
Один из заголовков ваших статей гласит: «Мы могли бы остановить эту войну».
С советским генералом Дудаевым и советским полковником Масхадовым можно было договариваться, особенно в начале войны, другое дело, что никто не хотел этого. Предложения с их стороны направлялись Ельцину, но не доходили до него, уничтожались аппаратом.