Княгиня Ольга: первые консервативные реформы в русской истории
«Уставы и уроки»
Предание гласит, что, разорив Искоростень, Ольга совершила объезд «Деревьской земли» «с сыном своим и дружиною, уставляюще уставы и уроки; и суть становища ее и ловища». Это известие, вероятно завершавшее эпическое сказание о мести, летописец дополнил своим собственным сообщением о том, что годом позже «иде Вольга Новугороду, и устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани; ловища ея суть по всей земле; знаменья [владельческие знаки] и места и погосты, и сани ее стоят в Плескове и до сего дне, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе. И изрядивши возвратися к сыну своему Киеву...»
Подобная география Ольгиных разъездов безусловно не имеет ничего общего с действительностью, будучи всецело плодом «народного краеведения» — источника, как правило, всеведущего, но крайне ненадежного. Внезапный перенос места действия в Новгород — после семи десятков лет полного забвения этого города, его истории и даже самого его имени (только «словене» дважды всплывают в сообщениях о походах Олега и Игоря на греков) — выглядит очевидной вставкой позднего происхождения, тем более что не названы какие-то особые причины, по которым Ольге необходимо было посетить «словенский» Север сразу же после объезда «Деревьской земли». Вообще, согласно летописной концепции происхождения Русской земли, «уставлением» погостов и даней по Мсте и Луге надлежало бы заняться Рюрику и Олегу, и в высшей степени странно, что наводить элементарный административный порядок в Новгородско-Псковских землях приходится Ольге. Непонятно также, почему погосты, оброки и дани нужно «уставлять» только по Мсте и Луге, игнорируя другие окраины Русской земли.
И.Я. Фроянов попытался спасти историческую достоверность этого летописного фрагмента при помощи сообщений аль-Гарнати и аль-Марвази о меновой торговле у югры. Будучи «народом диким, обитающим в чащах, не имеющим сношений с людьми, боящимся зла от них», это финноугорское племя выработало своеобразные правила торговли: чужеземные купцы оставляли свои товары под священным деревом и уходили; спустя некоторое время они возвращались и находили рядом вещи, принесенные югрой для обмена. Если купцов устраивала ценность предлагаемых вещей, они забирали их. По мысли Фроянова, погосты поначалу имели сакральное, а не хозяйственное значение — это были специально отведенные места для встреч местных финноугорских племен с чужеземцами. Ольга якобы превратила их в места сбора дани, куда приезжали сборщики и приносило дань местное население. Таким образом, опираясь на существовавшие традиции финноугорских племен, она обозначила сакрально защищенные места сбора дани, что соответствовало прежде всего интересам местного населения, чувствовавшего потребность в сакральной защите при встречах с чужаками (Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян. СПб, 1996. С. 427). Это остроумное построение, однако, внутренне противоречиво. Во времена Нестора под погостами, скорее всего, уже понимали не места сбора дани, а волостные центры (в язык средневековых черемис слово погост («пагиах») вошло именно в значении «волость»). Затем, сомнительно, чтобы финноугорское население искало и находило «сакральную защиту» на погостах — учреждениях исконно славянских. К тому же в окрестностях Мсты и Луги жили другие угрофинские народности — весь (вепсы) и водь (Пименов В. В. Вепсы: Очерки этнической истории и генезиса культуры. М.; Л., 1969. С. 18–52), которые, возможно, не были такими ксенофобами, как югра. Во всяком случае, ни древнерусские, ни скандинавские средневековые источники не отмечают у финноугорских племен Восточной Прибалтики и Северо-Западной Руси обычаев, подобных вышеописанным.
Сведения о посещении Ольгой «словенского» Севера киевский летописец, скорее всего, почерпнул из новгородско-псковских преданий XI–XII вв. Между тем последние не содержат и зерна исторической правды, что хорошо видно на примере сообщений новгородских летописей об убийстве Игоря «вне града Коростеня близь Старыя Русы». Как уже говорилось, формированию подобных географических представлений способствовало отождествление новгородской Деревской пятины с «Деревьской землей», благодаря чему северорусские земли и оказались единственно упомянутыми окраинами, которые удостоились Ольгиного присутствия.
Кроме того, есть все основания считать, что фраза «устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани» является плодом некоего недоразумения, возникшего в процессе переписки и редактирования «Повести временных лет». В Новгородской I летописи младшего извода гидроним «Луза» совсем отсутствует, а в Архангелогородской летописи вместо «по Мьсте» стоит: «помости и погости», и, например, Эверс отдавал предпочтение именно этому варианту, полагая «в высочайшей степени невероятным, чтобы великая княгиня предприняла означенные учреждения по Луге, так далеко на севере» (цит. по: Соловьев С.М. Сочинения. История России с древнейших времен. Кн. I. Т. 1. М., 1993. С. 301, примеч. 212). А. Л. Никитин указывает на другую возможность искажения текста: «Скорее всего,, отождествить «Дерева» с Деревской пятиной «краеведу» помогло выражение “по мьсте”, т. е. “совершив месть”, что было воспринято в качестве указания на гидроним “Мсту”, подвигнув на создание всего фрагмента», а «уже сложившаяся к началу XII в. легенда о происхождении Ольги из Плескова северного, а не Дунайского, позволила домыслить остальное» (Никитин А.Л. Основания русской истории. М., 2000. С. 39, 213).
Излишнее доверие к известию «Повести временных лет» о погостах и прочем приводило к тому, что историки стали усматривать здесь указание на широкие административно-государственные реформы, почти что революционные преобразования, будто бы проведенные Ольгой после подавления «древлянского» мятежа. Но суть данного фрагмента Повести состоит отнюдь не в перечислении Ольгиных «реформ». Подлинный его смысл отлично уловил Н. М. Карамзин: «Историки наши несправедливо думали, что Ольга распорядила в государстве звериную, птичью и рыбную ловлю: здесь говорится о местах, где княгиня забавлялась ловлею, местах известных и в Несторово время под именем Ольгиных».
Объезд княгиней «Деревьской земли», которым заканчивается сказание о мести, побудил летописца представить читателям своеобразную краеведческую справку о достопамятных местах, связанных с именем Ольги. Таких реликвий или именных «Ольгиных» достопримечательностей в средневековой Руси и в самом деле имелось в избытке. Помимо сведений на этот счет «Повести временных лет» известно, что Ольгино имя носила одна из днепровских переправ: «по Днепру перевоз ея и до ныне словеть». Источники XV в. сообщают об Ольгиной горе близ Пскова. В XVII в. Ольгин камень — внушительных размеров валун — лежал на берегу Волги, в версте от устья Мологи. Другой камень с «Ольгиным следом» — выбитым углублением в виде человеческой ступни — находился на легендарной родине святой княгини — у деревни Выбуты под Псковом (Карамзин Н.М. История государства Российского, 5 изд. СПб. 1842. Кн. I. Т. 1, примеч. 377, стб. 104–105). В XIX в. жители Овручского уезда (в бывшей Древлянской земле) показывали любопытствующим туристам и этнографам целый комплекс местных достопримечательностей: «Ольгину долину», «Ольгину гору», «Ольгин колодец» и т. д.
Таким образом, первоочередные государственные мероприятия Ольги были направлены на «уставление» уроков и оброков (известие об учреждении погостов можно не принимать во внимание, поскольку оно относится к мифическому путешествию княгини по Новгородской земле). Под этими терминами вообще понимались различные подати, имеющие точное количественное выражение или измерение, в том числе и нормированная дань. В более поздних памятниках встречаются выражения: «дани по уроку», «а дань имати по оброку». Следовательно, в распоряжениях Ольги не было никаких революционных новшеств. Напротив, «киевская княгиня вводила не столько новые порядки, сколько возвращалась к старым, традиционным, демонстрируя приверженность старине, освященной временем. И главной ее мерой в этом направлении было восстановление (а в некоторых, быть может, случаях и новое подтверждение) фиксированной дани, чему непосредственной причиной явилось восстание древлян, потрясшее Киев и едва не лишившее его прежнего положения и власти в восточнославянском мире» (Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян. С. 432).
Нет ничего невероятного в том, что распоряжения эти (отказ от намерения когда-либо в будущем «примыслити большую дань») могли касаться не только "древлян" но и других данников Киева. Усилия Ольги не пропали даром. Имеется косвенное известие, что ей удалось погасить страсти, вызванные необдуманными действиями Игоря. Византийская «Записка греческого топарха» сообщает о времени, предшествовавшем княжению Владимира, что успехи «варваров» (русов), их «бесстрастность и справедливость» снискали к ним тогда всеобщее уважение, и «города и народы добровольно присоединялись к ним». Пошатнувшееся было политическое основание Русской земли вновь упрочилось.
Княжеские села. Смерды
О других государственных распоряжениях вдовствующей княгини судить нелегко за неимением конкретных данных: Ольга-правительница интересовала древнерусских книжников несравненно меньше Ольги-христианки. Однако нельзя обойти вниманием тот факт, что древнерусская летописная традиция связывает с Ольгиным именем организацию княжеских сел: «есть село ее Ольжичи и доселе». В Никоновской летописи появляется еще и некое Ольгино село в «Будутиной веси», которое, кажется, есть не что иное, как Выбутская весь — легендарная родина Ольги в Псковской земле.
Своим возникновением они были обязаны массовому захвату русами полона в разгромленной «Деревьской земле». «Древлянская» челядь была приведена на поселение под Киев и посажена на землю. Вероятно, так и появилось село Ольжичи, чье название означает «собственно, тех людей, которые принадлежали к челяди Ольги и по ее имени получили свое прозвище» (Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI–XIII вв. М., 1955. С. 31). К слову сказать, подобная практика получила распространение во многих древних обществах: пленников «сажали на землю в специальных поселках и взимали с них дань продуктами земледелия и ремесла» (Хазанов А.М. Социальная история скифов: Основные проблемы развития древних кочевников евразийских степей. М., 1975. С. 144).
В Русской земле посаженных на землю пленников стали именовать смердами. По древнерусским понятиям, они находились в рабском положении, «работали» на князя, но их эксплуатация осуществлялась в рамках даннической системы: смерды платили князю дань. Кроме того, они обязаны были в случае нужды пополнять княжескую дружину вспомогательными отрядами. Поэтому зависимое население княжеских сел не было ни рабами в классическом понимании этого слова, ни крепостными крестьянами. Наделяя свою челядь орудиями труда и землей из находившегося в его владении земельного фонда, князь смотрел на смердов как на свою собственность. Дети смердов наследовали вместе с юридическим состоянием своих отцов и их добро — как полученное от князя, так и благоприобретенное. Но если смерд умирал бездетным, князь забирал в казну его пожитки, собственно возвращал их себе — подлинному владельцу смердьего имущества. В отличие от челядина, находившегося в домашнем услужении, смерд нес материальную ответственность за противоправные проступки, но судился только княжим судом; обладая крайне низким социальным статусом, он вместе с тем пользовался иммунитетом от посягательств «сильных людей» и членов княжеской администрации. Происхождение смердов из княжеских пленников, наделенных средствами производства и обязанных содержать князя и его двор за счет своего хозяйства, обусловило характерную двойственность смердьего состояния: крайне низкий социальный статус при значительном материальном достатке (обеспечивавшем возможность приобретать вооружение), высокой степени юридической защищенности и широких экономических правах.
Устройство Ольгой княжеских сел положило начало формированию на Руси частновладельческой княжеской вотчины. В. О. Ключевский проницательно заметил, что «самая идея о праве собственности на землю, о возможности владеть землею, как всякою другою вещью, вытекла из рабовладения... Эта земля моя, потому что мои люди, ее обрабатывающие, — таков был, кажется, диалектический процесс, с которым сложилась у нас юридическая идея о праве земельной собственности» (Ключевский В.О. Сочинения в девяти тт. М., 1989. Т. I. С. 279).
В третьей четверти Х в., при княгине Ольге, земледелие в Русской земле сделало заметные успехи. В общинных хозяйствах и княжеских селах появились излишки зерна. От Льва Диакона узнаем, что князь Святослав добивался (и добился) у греков разрешения для русских купцов привозить в Константинополь хлеб на продажу.
В исторической литературе высказывалось мнение, что в число государственных мероприятий Ольги следует внести отмену полюдья, ибо начиная с этого времени источники больше не упоминают объездов русскими князьями подвластных земель. Однако этому предположению противоречит обилие местностей, связанных с Ольгиным именем: пускай и не все они расположены в действительных границах Русской земли середины Х в., но едва ли их распространение получило бы такой широкий географический размах, будь Ольга домоседкой. Всего вероятнее, что родоплеменной обычай полюдья исчез не благодаря чьему-то волевому решению, а вследствие постепенного изменения самого строя древнерусской жизни.
Звякнуть пиастрами в знак одобрения и поддержки
Сбербанк
4274 3200 2087 4403
У этой книги нет недовольных читателей
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
