Февраль 1917: информационные технологии революции

Февральская революция 1917 года победила сперва в головах и лишь затем на улицах. В сознании самых разных общественных групп утвердился образ сильной и патриотичной оппозиции, способной к управлению страной, и одновременно — ни на что не способной власти, “тянущей Россию в пропасть”. Правительство, рассчитывавшее на то, что всё это “лишь слова” и всё “как-нибудь само собою рассосётся”, на информационном фронте заняло глухую оборону. 

После резкого смягчения цензуры в 1905 году российская печать сделала огромный скачок в своём развитии и в масштабах влияния. С началом Первой мировой войны во всех воюющих странах была введена военная цензура, резко ограничившая свободу слова. Политические темы обсуждать стало почти невозможно, однако продлилось это недолго: уже в мае 1915 года, с началом неудач на фронте, власть пошла на уступки — и возможности печати опять существенно возросли. Теперь критика правительства вновь стала возможна. Разумеется, удобнее всего было критиковать с позиций деловых и патриотических: это дозволялось и не влекло за собой административных санкций. Масштаб влияния печати в период войны стал только сильнее: именно в это время в силу всеобщей мобилизации события в мире стали интересны даже крестьянам. В деревне, откуда по призыву уходили кормильцы, впервые начали читать газеты. А прочитать уже могли: уровень грамотности населения достигал 40 %. 

Важную роль играла и думская трибуна. В начале войны состоялось “историческое заседание Государственной думы”, где все фракции (кроме большевиков) выступили в поддержку войны. Затем в течение года парламент почти не функционировал, но летом 1915-го его решено было вновь оживить: правительство предполагало опираться на него в деле поддержания общенационального мира. Эта идея не слишком себя оправдала, но ссориться власть также не хотела. В результате Думу собирали на несколько месяцев, а потом вновь на тот же срок приостанавливали. Парламентская оппозиция постаралась приспособиться к такому ритму: критика правительства сперва усиливалась, по мере возникновения угрозы прекращения сессии можно было уйти в деловые вопросы, например, в продовольственный, и критиковать власть уже в более спокойном ключе. Впоследствии волна опять нарастала. Всё это получило наименование “парламентских зигзагов”. В целом, в период войны Дума преуспела в подобных вещах намного больше, чем в законотворчестве.

Главной методой правительства по установлению национального единства стало разрешение на создание всероссийских общественных организаций — Земгора и военно-промышленных комитетов — которые получили огромные ассигнования на усилия в помощь фронту. При этом никакой отчётности за потраченные средства не предполагалось. Иными словами, власть покупала лояльность. Приём этот, в конечном счёте, успеха также не принёс: по мере повышения самооценки эти структуры захотели не вливаний, а овладения самим источником финансирования. Иными словами, они сами захотели стать властью.

Усугубление социально-экономического кризиса, неизбежного в период тяжелейшей войны, порождало немыслимые доселе слухи. Возникший намного раньше миф о гнездящихся вокруг трона “тёмных силах” резко разросся. Центральными его фигурами стали императрица Александра Фёдоровна и близкий к ней “старец” Григорий Распутин. Если ранее его подозревали в управлении Синодом, то теперь речь шла уже о целом правительстве. А у царицы в спальне, разумеется, стоял телефонный аппарат с прямым проводом в Берлин. Не могла же немка не делиться русскими военными секретами с кайзером Вильгельмом? Иначе как объяснить военные поражения России? Впоследствии в борьбе с “тёмными силами” аристократия Гришку умертвит, но сразу окажется, что сами “тёмные силы” никуда не делись, просто нашли иное олицетворение. Оно и не удивительно: ведь это явление мистическое. 

Парламентское большинство требовало создания правительства общественного доверия. Требование было ярким и крайне размытым. Конкретные кандидатуры в Думе так и не были согласованы. Действующим министрам, причём и достаточно либеральным, в поддержке отказали. Но нередко случалось и так, что после ухода того или иного бюрократа его вполне могли вспомнить добрым словом, выставить очередной жертвой “тёмных сил”, раскритиковать на его фоне преемника. Тот или иной кандидат на министерский пост изначально мог иметь вполне позитивную репутацию, но легко, в момент, её лишался в случае назначения. 

Конструктивная линия поведения оппозиции могла бы заключаться в создании “теневого кабинета”, что давно стало практикой на Западе. Тем самым, оппозиция выдвинула бы из своей или бюрократической среды людей, за которых готова была бы нести ответственность. Но этого не произошло. А когда из среды оппозиции ключевой в правительстве пост министра внутренних дел получил Александр Протопопов, Дума сочла это “провокацией” и лишь усилила информационную войну. Вдруг сразу оказалось, что Протопопов (думский зампред, за 3 месяца до назначения — глава парламентской делегации во время заграничной поездки) — психически больной человек, давным-давно связанный с “тёмными силами”, а после убийства Распутина и вовсе их возглавивший.

Назначение Протопопова спровоцировало резкий рост риторической активности. За несколько месяцев до Февральской революции власть уже в открытую обвинялась в подготовке сепаратного мира. Конечно, об этом открыто и много писала германская пресса. Тема было частью официальной пропаганды в Германии: сама возможность сепаратного мира с Россией укрепляла веру масс в скорейшем победоносном окончании войны. В целом, для германского общества и экономики война была более тяжелым испытанием, чем для российского. Рейху приходилось воевать против половины мира, а младшие союзники Берлина по мере ослабления всё больше и больше становились для него лишь дополнительной обузой. Однако в Германии уже оценили значение массовой военной пропаганды и развернули её на всю мощь. Именно у немцев впоследствии учился большевистский агитпроп. Дореволюционная российская власть пропаганду, наоборот, критически недооценивала. По сути, она оставалась на лубочном уровне прошлого века.

Что для Германии стало объединяющей идеей, то для России стало частью внутренней политической борьбы. Ссылаясь в своей пламенной думской речи 1 ноября 1916 года на сведения о сепаратном мире, почерпнутые из германских газет, лидер парламентской оппозиции Павел Милюков не мог не понимать, что они являются частью германской информационной кампании. Однако он вёл собственную информационную войну. В результате, обвиняя царицу в пособничестве немцам, он сам становился союзником Рейха. Когда через 4 месяца благодаря Февральской революции Милюков возглавил МИД, он не нашёл никаких доказательств своей правоты. 

Ещё одной формой информационной борьбы накануне Февраля стало распространение слухов о грядущем дворцовом перевороте. Председатель Центрального военно-промышленного комитета Александр Гучков имел обширные связи среди российского генералитета. Они сложились уже давно — с тех времён, когда Гучков в 1907–1910 годах возглавлял думскую комиссию государственной обороны и контролировал принятие военного бюджета. В 1916 году по рукам ходили письма Гучкова начальнику штаба Ставки Алексееву, в которых оппозиционер доверительно и откровенно писал о “тёмных силах”, мешающих победе над врагом. Ответные письма отсутствовали, но создавалось впечатление переписки добрых друзей. Тем самым, политическое значение Гучкова представлялось огромным. Кроме того, он при всех возможных поводах рассказывал разным своим собеседникам о том, как он готовится взять власть путем дворцового переворота. Доказательств этому не было, никакой суд бы их не нашёл. Но в случае политических коллизий расположенные к невероятно серьёзному и патриотичному Гучкову генералы, несомненно, ориентировались бы на него. В конечном счёте, именно так и произошло. Генералитет в нужный момент обеспечил изоляцию императора от императрицы и “тёмных сил”. Находясь в Ставке, а потом в штабе Северного фронта в Пскове, Николай II не имел никаких сведений о собственной семье, а по сведениям из революционного Петрограда, сама его семья могла быть арестована бунтовщиками. Генералы точно знали, что это не так, но предпочитали молчать. Угроза расправы над царской семьёй стала важным фактором подавления воли Николая II и принуждения его к отречению.

Фёдор Гайда
доктор исторических наук, МГУ имени М.В. Ломоносова