Как в блокаду спасли Ленинградский зоопарк

На следующий день был утвержден список сотрудников зоосада, отправляющихся в эвакуацию. Всего должны были ехать 14 человек: директор, снабженец, плотник и  11 рабочих при животных. Дорога была нелегкой,  поезд  в пути  попадал под бомбежки, но, несмотря ни на что, 7 июля  прибыли  в Казань. А 13 июля в газете «Красная Татария» появилось объявление:

«Прибыл большой транспорт новых животных. Впервые в Казани демонстрируются африканские зебры, антилопа, полосатый гну, папуасский казуар – мурук и другие».

Часть животных разместили в летних клетках местного зоопарка, там же  за 50 рублей в месяц арендовали складское помещение. Служащие и другая часть животных разместились  в помещениях  на ул. Баумана, 76. За  это жилье платили 299 рублей 88 копеек в месяц.  Специально останавливаемся на оплате, потому что  финансовый вопрос стал камнем преткновения  интересов эвакуированных ленинградцев и казанских чиновников. Ленинградцам постоянно  приходилось просить помощи у  небогатого Казанского зооботсада, ведь ни транспорта, ни запасов корма с собой не привезли, а ещё надо было доставлять воду, и  вывозить навоз. М.А.Никонов видел, что  казанцам трудно и со своей стороны  хотел им помочь. И когда в конце ноября в Казань приехал начальник Культурно-просветительных предприятий Ленсовета В.И.Исаков, директор филиала Лензоосада обратился к нему с просьбой о помощи Казанскому зооботсаду, чтобы не чувствовать себя обузой для него.  Решено было  с 1 января 1942 года увеличить  арендную плату. Но  М.А.Никонов никак не ожидал того, насколько возрастет эта плата, также, как и того, что эти  деньги ему придется зарабатывать самостоятельно, без помощи из Ленинграда. Оказалось, что платить надо будет 5000 рублей в месяц. Он пытался убедить начальника в том, что это нереально. Ответ был один:

«Сам же говорил, что надо помочь».

Договор пришлось подписать.

В ферале 1942 года оказалось, что  животные Казанского зоосада голодают из-за отсутствия сена. М.А.Никонов выдал гарантийное письмо на оплату 1449 кг сена, с условием возврата долга осенью. А летом, когда  ленинградцам выделили 10 га покоса, он отдал 5 га Казанскому зоосаду и организовал уборку  сена. Вот только транспорта для вывоза стогов у него не было, а казанцы свой стог уже вывезли. Тогда Михаил Александрович попросил у директора Казанского зоопарка М.П.Гасенко:

«Выручи меня, дай 100 кг сена, как угодно – в счет покрытия задолженности или заимообразно, через пару дней мне привезут на колхозных лошадях. Но тов. Гасенко М.П. категорически отказалась и после этого забрала весь инвентарь: большой медный таз, где купались валютные черные лебеди (таз все равно лежит в складе), даже забрала два портрета Ленина и Сталина (тоже лежат на складе), и другой инвентарь, а на оставшийся у меня  инвентарь взяла расписку»[1].

Очень интересные слова! Ведь даже портреты вождей в эвакуацию привезли, а их отобрали.  Указание на этот факт в объяснительной записке в Горсовет  было политически грамотным. Вот только напрасно  директор упомянул в скобочках, что Ленин и Сталин оказались на складе вместе с прочим инвентарем.  При неблагоприятном стечении обстоятельств за такое небрежение  можно было в те времена  жестоко пострадать.

Итак, те 5 тысяч, которые ежемесячно должен был платить неизвестно за что Михаил Александрович ему приходилось зарабатывать самому, поскольку деньги из блокадного Ленинграда не приходили.  Решил он организовать летом площадку отдыха с оборонной выставкой, «Окном ТАСС», музыкальной раковиной,  тиром, беседками, киосками, где продавались бы цветы, книги, журналы, а  также воды, квас и пиво. В Казанском Горсовете его вроде бы поддержали, обещали  построить к 25 мая 1942 года, но ничего не было сделано. Заработать таким способом не удалось. Ни к чему не привели и  поиски других источников доходов.  С ноября Никонов отказался  платить:

«Что же получается, я плачу 5 тыс. руб., а от меня всё отобрали, к тому же не пользуюсь услугами транспорта и т.д. Решил не платить и заявил директору Казанского зоопарка тов. Гасенко, что я платить по договору не буду, расторгну договор, но поскольку в договоре есть пункт, гласящий, что все спорные вопросы разбираются Горсоветом, я со своей стороны поставил в известность директора Лензоосада»[2].

И тогда счета из Казани стали направляться в блокадный Ленинград. Такой  неоплаченный счет за ноябрь-декабрь 1942 года с «начисленной дотацией за помещение» на 10000 рублей бережно хранится в  архиве зоопарка,  и отнюдь не как свидетельство о доблести военного времени.

Между тем, в мае 1943 года в Казани была проведена проверка хозяйственной деятельности филиала Лензоосада. Даже комиссия так и не поняла, за что именно платил М.А.Никонов  Казанскому зооботсаду.

О том, как жилось ленинградцам в эвакуации долгое время было практически ничего не известно. Несколько документов, сохранившихся в Ленинграде, относятся только к  дням подготовки к эвакуации, а в  Казани    документов не  осталось совсем, они

«(сгорели во время самого большого пожара за всю историю зооботсада в 1950 году)»[3].

Но в семейном архиве  В.М.Александрова сохранились четыре письма от М.А.Никонова на фронт. Выдержки из них позволят немного полнее представить себе положение эвакуированных, почувствовать, каково было самому директору:

«Полевая почта  № 31645, Александрову Владимиру Михайловичу.

Владимир Михайлович, как известно я привез сюда не чучела, а живой груз. Надо  для них  корма и помещение более или  менее подходящее. Но кой-как достаю корма без нарядов –  кормлю, и нужно сказать  –  не плохо, перебоев не видали,  как бы трудно не было, а вот помещение так совсем меня в могилу гонит.  Оно много хуже нашего пустующего старого антилопника, в общем – решето. Хорошо в нем, когда сильная жара на улице, от солнца прятаться. Но и это ничего, только бы война скорее кончилась, тогда все появится, корма и помещение. Руководства из Ленинграда решительно нет никакого…  А на самом деле Ленинграду наш коллектив ни копейки не стоит, правда, есть солидный падеж в животных, но есть на это соответствующие документы и условия, к нему ведущие».

Там, где  в этом фрагменте стоит троеточие, автор  очень сбивчиво, волнуясь, пишет о  том, что Казанский Городской Совет не хочет временно принять в свое ведение филиал Ленинградского зоосада, но  с удовольствием оставил бы его навсегда.

«А  навсегда – должно быть решение Совнаркома РСФСР, вот почему передача будто бы не состоится.    Пару слов о себе. Живу ничего, работаю также, не покладая рук, по-военному, но сам  освобожден от военной службы, годен только к легкому труду. Пришлось здесь дважды полежать в больнице. Мучает меня моя болезнь, даже, Владимир Михайлович, жизнь не мила».

Тут и обида за то, что два года он, сохранял, как мог, животных,  надеясь  на скорое возвращение домой. Тут и опасение, что,  несмотря на все его усилия, животные навсегда могут остаться в Казани. В каждом письме он  возвращается к этому, так волнующему его,  вопросу:

« 12.10.43 г. Владимир Михайлович,  каждый день сообщает наше информбюро о больших достижениях нашей  доблестной  Красной Армии, и  недалек тот день, когда поганые фашисты, будут изгнаны с нашей прекрасной родины, и мы все вернемся обратно к мирной счастливой жизни… Меня обвинили в том, что я сопротивляюсь передаче филиала Казанскому зоосаду, но пойми меня — я сроднился с зоосадом, и как-то жаль будет расставаться, да считаю   – это будет неверно. И вот почему: взял я сюда кроме зверей  ещё и людей, да и бросил. Что они заговорят? Будут меня проклинать. Да считаю, война должна зимой кончиться, и мы снова должны вернутся в Ленинград –  хоть часть, что осталось, из   животных привести  обратно. После зимы 1941-1942 г. в Ленинграде будут интересоваться не только зверями, но даже кошками и собаками, вот почему и не хочу ничего передавать…»

И ещё раз через месяц письмо уже более обстоятельное, более радостное, потому что основная проблема, кажется, разрешилась. М.А.Никонов уже убежден, что  вверенные его заботам звери и люди вернутся домой. Но вместе с тем понятно, как ему нелегко, особенно, если учесть, что из его коллектива осталось только 5 человек вместе с ним самим, да и те в возрасте под- и за- шестьдесят:

«15.11.43.  Всё идет по порядку, здесь в конце октября ко мне приехал бывший начальник управления Крылов,  хотел передать филиал насовсем, но я не дал. Он сделал запрос в Ленсовет,  но ему ответили, что насовсем  – возражают, и предложили добиться планового снабжения. Через несколько дней  –  вторая телеграмма. Велят привезти из Новосибирска макет, проект сметы строительства зоосада в парке Челюскинцев. Думают строить зоосад, а горе-человек приехал передавать всё насовсем, хорошо я вовремя возразил, так остались опять Ленинградскими и пригодимся ещё… УКППЛ[4] больше пока не существует, влилось в управление Искусств (нач-к Загурский, заместитель Рачинский). Управление по заповедникам существует, но богоугодное управление мне больше не пишет, так как я их  отругал  за их руководство. Владимир Михайлович, но я так устал. Не знаю, дотяну или нет. Здоровье моё неважное, болят кишки, хоть лопни, а работать приходится много: директор, агент, возчик,  плотник,  печник, стекольщик и т.д. С кем я работаю, кто у меня остался:  Юсипов, Буряк Д., Екимова, Пронина и Тимаршина.  Кого пошлешь куда? Все сам… но ничего, как-нибудь дотяну. А вот на счастье всего народа поганых фрицев все поколотят и освободят нашу прекрасную родину, и мы вернемся в Ленинград. Вот заживем в мирном труде».

А вот и последнее письмецо:

«23.04.44.  Добрый день, дорогой друг, Владимир Михайлович.  Спешу поздравить тебя с пролетарским праздником 1-е мая… Мы живем без перемен, новостей особых нет, ожидаем разрешения на въезд в Ленинград,   думаю, летом-то и удастся. Твой друг М.Никонов».

Остается только догадываться, почему оно  совсем коротенькое. Может быть, Михаил Александрович не видел нужды писать длинно, ведь  скоро-скоро война кончится, все вернутся в Ленинград,  друзья встретятся, там и наговорятся вдосталь. И снова они будут работать вместе – строить новый зоопарк, конечно, лучший  на всем белом свете.

Однако, на этом  придется поставить точку. Что случилось дальше, пока не выяснено. Известно только, что ни одно животное  из Казани в Ленинград не вернулось. Потерялся след и Михаила Александровича Никонова.

История эвакуации ленинградских животных   задела за живое  нынешнего директора Казанского зооботсада А.В.Малёва. Он решил  отыскать, если не документы, то хоть какие-то свидетельства пребывания наших животных в Татарии. Искал упорно и нашел! 14 апреля 2001 года от него пришло письмо с  отрывками из неопубликованной рукописи по истории Казанского зооботсада, речь в которых шла об эвакуированных животных и  с фотографией:

«На фотографии скелет самки черного носорога, которая прибыла в Казань из Ленинграда и умерла в 1941 году осенью. Труп был передан в Ветеринарный институт, где на кафедре анатомии животных из костей был собран скелет. В настоящее время он находится в анатомическом музее на этой кафедре и служит учебным экспонатом для студентов Казанской ветеринарной академии. Для представления о габаритах носорога я сфотографировался на заднем плане (мой рост 176 см). Попробую поискать ещё информацию в архиве Госмузея».

О том, как разворачивались события в Ленинграде, мы знаем из скупых воспоминаний ленинградцев-блокадников. Каждое из них дорого стоит,  но совершенно бесценна небольшая статья Н.Л. Соколова «Наблюдения над животными Ленинградского зоологического сада в период блокады». В мирное время Николай Леонидович  заведовал сектором птиц, а в военные годы  возглавил работу всего зоосада. Он хотел пойти на фронт защищать Родину с оружием в  руках, но «по возрасту и в связи с состоянием здоровья» не был мобилизован. Однако испытания, выпавшие на его долю,  оказались не легче ратного труда. Несмотря на все  беды и лишения блокады, на физически тяжелую  работу, ученый остался ученым, он  фиксировал реакции животных разных систематических групп на  небывало мощные, долговременные и ни в каком эксперименте невоспроизводимые  «световые и звуковые раздражители»  –  бомбежки, обстрелы, вой сирен, свет прожекторов в ночном небе. Он описал  методику приучения животных к суррогатным кормам, поскольку жизнь в блокаде заставила в корне изменить привычные рационы. Замечательны и заметки об изменении  фауны города в войну. Можно было бы познакомить читателя с изложением статьи, но мы решили привести её целиком, как уникальное свидетельство специалиста – очевидца событий.

Примечание

[1] Keeper – (англ.) егерь, пастух, смотритель в музее, служитель при животных в зоопарке. Увы, эта калька теснит прочно бывшее в языке  «служитель»

Наблюдения над животными Ленинградского зоологического сада в период блокады

Н.Л.Соколов

В самом начале Отечественной войны значительная часть наиболее ценных жи­вотных Ленинградского зоосада  была эвакуирована в Казань. К началу вра­жеской блокады города Зоосад обладал, однако, еще довольно значительным по­головьем животных. Хищных млекопи­тающих числилось 56 экз., копытных  –  29 экз., грызунов  – 70 экз., обезьян – 10 экз., хищных птиц – 12 экз., прочих птиц – 60 экз., а всего насчитывалось 237 экз. разных животных. Этот контин­гент животных дал нам богатый мате­риал для различных интересных зоопсихологических наблюдений  в тяжелое время блокады города. Отметим, что к 1 января 1942 г. осталось в наличии 160 животных, а на 1 апреля 1942 г. все­го лишь 85 животных. Это обстоятель­ство следует отнести не только за счет недоедания животных, но и за счет мно­гочисленных жертв воздушных налетов и артиллерийских обстрелов. Достаточно сказать, что за две ночи 9 сентября и 17 октября 1941 г. при сильных воздуш­ных налетах мы сразу потеряли 70 экз. различных животных, среди которых бы­ли такие ценные млекопитающие, как слон и обезьяны.

Одной из самых главных трудностей, связанных с блокадой города, был острый недостаток в кормах для животных, хотя Исполком всегда старался выде­лить некоторые лимиты для кормления животных; но их было недостаточно. С течением времени выяснилось, что не­которых кормов вообще невозможно по­лучить, что в первую очередь отразилось на хищниках. Наступившее сильное исто­щение животных заставило нас принять меры и ввести в рацион какие-либо корма-заменители. С лисицами, енотами, хорьками, горностаями, а также с неко­торыми не особенно прихотливыми хищ­ными птицами (коршуны, грифы) дело оказалось менее сложным. После неко­торых произведенных нами опытов вы­яснилось, что перечисленные выше жи­вотные охотно поедают растительный фарш (отруби, корнеплоды, жмыхи), если эта смесь смочена хотя бы отваром из старых костей или сдобрена самым не­значительным количеством крови. Характерно отметить, что решающую роль здесь играли, повидимому, вкусовой и обонятельный раздражители. Фарш из растительной смеси без добавления соответствующих вкусовых веществ хотя и привлекал внимание хищников, но в пищу они его брать отказывались.

Одна­ко та же пища с добавлением крови или бульона предалась охотно. Следует от­метить, что хищные птицы прекрасно реагировали на запахи и быстро выбира­ли из нескольких порций корма те, кото­рые были пропитаны указанными веще­ствами. Державшиеся в большом коли­честве в районе Зоосада вороны точно так же быстро находили и выкапывали из земли куски разлагающегося мяса или костей.

Однако на таких животных, как уссу­рийский тигр, а также орлы, филины, со­вы, указанные выше вкусовые и обоня­тельные раздражители не действовали. Животные подходили к поставленной им в клетку смеси, разбрасывали ее, но не брали. Лишь в редких случаях они дела­ли несколько небольших глотательных движений, но тотчас же выбрасывали корм обратно, как обычно поступали орлы. Тогда мы прибегли к новому при­ему, а именно: стали наполнять расти­тельной смесью какую-либо  пустую шкурку, например, кролика, морской свинки или же какой-либо птицы.

После этого шкурка зашивалась. Эффект полу­чился необычайный. Животные сразу на­брасывались на такую бутафорскую добы­чу и с яростью начинали рвать шкурку. Добравшись до содержимого, хищник с аппетитом съедал то, от чего он перед этим отказывался. Впоследствии нам ча­сто приходилось прибегать к этому при­ёму. Даже при одном виде такой «до­бычи» у хищных птиц наблюдалось не­обычайное беспокойство, начиналось бур­ное слюноотделение, и успех кормления был обеспечен. На состоянии здоровья подопытных животных такое неесте­ственное кормление не отражалось и да­же имело ту положительную сторону, что резко уменьшило глистные инвазии.

Немалый интерес представляет наблю­дение за реакциями животных на дейст­вие внешних раздражителей — звуковых и световых, которыми был так богат период блокады Ленинграда (завывание   сирен, артиллерийские обстрелы, прожекторы, ракеты и пр.).

Остановимся прежде всего на поведении обезьян во время блокады. Наблюдение показало, что эти животные обладают большой чувствительностью.  При артиллерийских обстрелах, в том числе и при стрельбе из зениток, хотя бы и отдаленной, обезьяны проявляли  сильное беспокойство. Оно возрастало по  мере приближения орудийных выстрелов  и в особенности проявлялось при разрыве  снарядов.

Животные метались по клетке,  подымались на верхнюю часть решетки и  усиленно вглядывались, стараясь установить причину шума; если звуки выстрелов или   разрывы приближались, то  обезьяны приходили в неистовство, начинали метаться по клетке и громко кричать. Интересно отметить, что гамадрилы  оказались значительно  чувствительнее резусов.   Обезьяны-самки реагировали  сильнее самцов. С одним из гамадрилов  на этой почве начались нервные припадки, которые впоследствии и послужили  причиной его гибели. Несмотря на то, что  обстрелы и воздушные налеты повторялись много раз, нервозность обезьян нисколько не уменьшалась.

Аэростаты воздушного заграждения встречались обезьянами возгласами удивления, но беспокойства со стороны животных при этом не обнаруживалось; а с течением времени какие-либо реакции  со стороны животных на эти явления вообще прекратились. Что касается до действия прожекторов и ракет, то эти световые эффекты на поведении обезьян особо не отражались, за исключением обычного в таких случаях любопытства животных.

Особенно глубокие и тяжелые следы на психику обезьян произвела бомбежка, происшедшая в ночь с 9 на 10 сентября 1941 г. На расстоянии 2—3 м от обезьян­ника упала бомба в 200 кг весом. Зна­чительная часть обезьянника была раз­рушена, несколько обезьян убито и ра­нено. Оставшиеся в живых были на­столько подавлены всем происшедшим, что несколько дней сидели молча, в ка­ком-то оцепенении, и не реагировали на происходившую вокруг стрельбу из ору­дий.

Хищные млекопитающие от­носились к явлениям, связанным с бло­кадой,  значительно   спокойнее, чем обезьяны. Они, например, совершенно не реагировали на стрельбу зениток. Беспо­койство проявлялось лишь тогда, когда артиллерийский обстрел шел на терри­тории, непосредственно примыкавший к их клеткам. В этих случаях лисицы, еноты и песец быстро прятались в свои норы и находились там до полного окон­чания обстрела.

Замечательное исключение представляли медведи. Они вели себя с невозму­тимым спокойствием во время самых сильных обстрелов. Наблюдались случаи, что снаряды разрывались в непосред­ственной близости от клетки медведя, перебив осколками отдельные прутья решетки. Однако медведь продолжал спокойно лежать около самой решетки и сосать лапу. Значительно больше пу­гали медведей световые эффекты, например, внезапное освещение их клетки ночью. Лучи прожектора приводили их в сильное беспокойство.

Содержавшийся в Зоосаду молодой тигр отличался, наоборот, повышенной чувствительностью. При обстрелах он проявлял сильное беспокойство, метался по клетке, прятался в темные углы и т. д. Этот тигр погиб при артиллерий­ском обстреле 26 сентября 1943 г., по­лучив кровоизлияние в мозг.

Копытные   млекопитающие довольно спокойно переносили обстрел и последствия воздушных налетов, не­смотря на то, что эти животные постра­дали при блокаде довольно значительно. Наиболее пугливыми оказались антилопы, которые уже при звуке сирен спешили укрыться в свои убежища. Олени вели себя значительно спокойнее, хотя все основания были к противному. Например, после одной бомбежки выгулы оленей были завалены телеграфными столбами с обрывками проводов. При этом неко­торые олени бегали с клубками прово­лок, которые запутались у них на рогах. Прошло не мало времени, прежде чем удалось освободить животных от этого украшения.

Менее всего реагировали на тревож­ную обстановку дикие козлы — тур, тар, козероги.   Был характерный   случай, когда в середину клетки сибирского козерога попал крупнокалиберный сна­ряд. При взрыве образовалась глубокая воронка, по краям которой уже через несколько минут после падения снаряда довольно спокойно ходил козерог, рас­сматривая эту воронку. Он случайно остался совершенно невредим. Напротив того, бизон, которому пришлось испытать примерно такую   же участь 9 февраля 1943 г., был чрезвычайно напуган, в бешенстве метался по своему загону и с трудом был вытащен из глубокой воронки, куда он свалился вскоре после падения снаряда.

Бегемот, несмотря на всю свою неповоротливость, очень сильно реагиро­вал на артиллерийскую стрельбу. При первых же выстрелах он уходил в бас­сейн, где и оставался до самого конца обстрела.

Что касается до птиц, то они в общем слабее реагировали на звуковые раздражители, но гораздо сильнее — на световые. Лучи прожектора или свет ракет приводил их в сильное беспокой­ство. Исключение составляли эму, кото­рые проявляли ко всему происходящему полное равнодушие, что, по-видимому, стоит в связи с общей ограниченностью этих птиц. Следует отметить, что птицы, в отличие от млекопитающих, с тече­нием времени настолько привыкли к характерным раздражителям блокады, что под конец уже почти не реагировали на них.

Немалый интерес представляют наши наблюдения над  дикой   фауной Ленинграда и его окрестностей в период блокады. Военные действия в непосред­ственной близости от Ленинграда, кото­рые начались с сентября 1941 г., выз­вали значительное уменьшение числен­ности человеческого населения и в са­мом городе, и в окрестностях. Совер­шенно изменилась обстановка и внутри города: появились разрушенные здания, баррикады, дзоты и т. д. Все это при­влекло в Ленинград довольно значи­тельное количество новых для город­ской черты птиц и млекопитающих. Например, уже с начала весны 1942 г. на развалинах зданий, разрушенных бомбардировками, среди остатков американ­ских гор на территории сада Народного дома появились каменки (Saxicola оеnanthe) Этих птиц можно было наблю­дать, начиная с 4 апреля 1942 г. В по­ловине мая можно было уже установить, что некоторые пары остались здесь гнездовать. Гнезда свои каменки устраи­вали в трещинах кирпичных стен, в ку­чах шебня. и т. п. Около 20 июля поя­вились выводки этих птиц, которые кочевали по городу до начала сентября, когда начался их осенний отлет.

В таких же условиях в углублениях разрушенных  стен гнездились  гори­хвостки (Ruticilla phoenicura), самцы этих птичек обычно распевали на крышах домов или же, токуя, подымались с песней высоко в воздух по наклонной линии и затем возвращались на ту  же крышу. Горихвостки являются вообще представителями горной орнитофауны, почему их стремление гнездиться в ка­менных зданиях и проявилось в данном случае.

В значительном количестве поселились в Ленинграде во время блокады скворцы, дятлы, деревенские ласточки. Скворцы вили   гнезда не   только   в дуплах деревьев, но и в трещинах каменных зданий. В августе-сентябре огромные стаи скворцов держались на территории Зоологического сада.

Появились в городе и совы, преиму­щественно неясыть серая и болотная сова. Они встречались довольно часто, причем в ночные часы сов наблюдали (и добывали) даже в таких местах, как угол Невского проспекта и Садовой улицы. Возможно, что сов привлекала охота на грызунов, которыми в то время изобиловал город: крысы, мыши — домо­вые и полевые и пр. Следует отметить также  появление  ястребов-перепелят­ников и тетеревятников, которые зачас­тую летали по городским улицам в по­гоне за различными птицами. Воробьи вначале (зимою 1941-1942 гг.) значи­тельно уменьшились в числе, очевидно, вследствие недостатка корма, но позднее они опять появились, особенно после усиления огородных работ, производив­шихся на территории города с лета 1942 г. Голуби исчезли совершенно.

Значительно пополнилась во время блокады также фауна млекопитающих Ленинграда за счет переселенцев из окрестностей города и даже более от­даленных районов Ленинградской обла­сти. В черте города нередко встречались горностаи, ласки, хорьки. Неоднократно добывались в городе лисицы, даже с выводками. Попалась рысь-самка и двое молодых рысят, зашедших, по-видимому, с севера — со стороны Финляндии.

Для большинства этих хищников пищу доставляли мелкие грызуны, которые в массе появились в городе, о чем уже сказано выше (крыса серая, мышь домо­вая и полевая, крыса водяная и пр.). К интересным находкам может быть при­числена косуля, добытая нашими бой­цами на льду Финского залива близ города Петродворца (Петергофа).

Эти изменения в составе фауны пред­ставляют немалый интерес для эколога. Мы видим, что для таких изменений не нужно больших периодов времени. Лю­бопытно, что большинство животных оказываются гораздо более эврибионтными, чем это можно было предпола­гать. Несомненно, что фактором является в данном случае присутствие или отсут­ствие пищи. В зависимости от ее изоби­лия изменяются и условия гнездования птиц, осваиваются новые места гнездо­вания и т. д. Все это дает ценные ука­зания для понимания в отдельных случаях движущих сил зоогеографического процесса.

Нам представляется, что приведенные нами данные могут быть использованы и преподавателями биологии на уроках естествознания. В живых уголках или на пришкольных участках возможно прове­рить некоторые из приведенных выше особенностей животных в смысле их реагирования на те или иные раздражи­тели, например, световые и звуковые.

Замдиректора зоосада, к.б.н. Николай Леонидович Соколов. Фото 1948 г.
Уроженец Вологды, в 1926 году он окончил Киевский институт народного образования, получив квалификацию научного работника-зоолога. В 1936 году приехал в Ленинград по приглашению зоосада. В 1938-м стал заведующим отделом птиц. В 1942 году в ЛГУ защитил кандидатскую диссертацию «Орнитофауна бассейна реки Суконы». С марта 1942 года был утвержден на должность заведующего научной частью, а с сентября – заместителя директора Ленинградского зоосада. Пятого июля 1943 года ему была вручена медаль «За оборону Ленинграда».
Всего по Ленинградскому зоосаду медалью «За оборону Ленинграда» были награждены 16 работников, ухаживавших за животными.
Источник

Тема статьи ограничивала её  автора, поэтому  многое из жизни зоосада в войну осталось за её рамками. Дополним её сведениями, почерпнутыми, в основном, из рассказов, дневников, воспоминаний блокадников. К сожалению,  таких свидетельств очень немного, несмотря на то, что зоопарк многократно обращался к горожанам по радио, через газеты и  на ежегодных встречах  сотрудников зоопарка с  ветеранами с просьбой дополнить блокадную летопись.  Сохранились и скупые воспоминания зоосадовцев-блокадников. Они, насколько  возможно, дополнят картину.В самом начале июля крупных хищников, которые могли представлять серьезную опасность в случае их выхода из разрушенных  снарядами  или взрывной волной клеток,  пришлось уничтожить. Об этом сотрудники зоосада, работавшие в те нелегкие дни, вспоминают со слезами на глазах. Страшным  испытанием это было и для ребят-юннатов:

«В июле месяце 1941 года все крупные хищники (львы, медведи, волки), оставшиеся в Лензоосаде, были застрелены. В яркий жаркий день мы, как всегда, явились в зоосад и увидели своих любимцев в лужах крови. Это было первое тяжелое впечатление войны. Однако эта мера была необходима. Мы ещё не знали, как близок враг и как возможны бомбежки и обстрелы Ленинграда. И если бы во время налета львы или медведи оказались на свободе…»  [5]

Зоосад обстреливали и бомбили часто. И не потому,  что это был стратегически важный объект, а потому, что рядом  находились главные цели – мосты через Неву, Петропавловская  крепость и зенитная батарея на её пляже, доставлявшая фашистской авиации немало хлопот.  Очень серьезно пострадал зоосад во время первого воздушного налета на город в ночь с 8 на 9 сентября 1941, когда  на территорию упали три фугасных  бомбы.

«Одна из них разрушила вход и кассы с фигурами льва и львицы. Был разрушен обезьянник – он стоял за входом в зоосад напротив старой дирекции. Некоторые обезьяны спаслись и разбежались по парку. Утром их поймали, и три из них пережили зиму 1941-1942 гг. и даже всю блокаду. Третья бомба попала в пожарную сторожку около слоновника. От взрывной волны деревянное здание обрушилось и под обломками погибла слониха Бетти.»[6].

Руины слоновника на фоне «американских гор».

О гибели  слонихи сообщили по радио, кинокадры, на которых запечатлена мертвая Бетти, вошли в фильм «Ленинград в борьбе».  Лишь не так давно стало известно, что она  не умерла сразу,  ведь она не была убита прямым попаданием снаряда – на неё обрушились обломки  слоновника, из-под которых  слониху никак было не  вызволить. Врачи госпиталя, располагавшегося на  Зверинской улице, рассказывали, что   не могли определить источник сильных, но каких-то жалобных звуков, раздававшихся после обстрела с Невы. Сначала они решили, что это бесконечно гудит какой-то буксир, в который, видимо, угодил снаряд. Через сутки они сменились с дежурства, а зв?