По принципу Суворова : из воспоминаний снайпера РККА
Из воспоминаний А.М. Чернышова, рядового стрелка 2-й Гвардейской Таманской дивизии:
Наша семья жила в городе Переславль-Залесский. Когда началась война, мне было 15 лет. Моих двух старших братьев и отца забрали на фронт, а я остался дома за старшего вместе с 13-летним братом и больной матерью.
Когда началась война, в город пришла страшная голодовка, которая продолжалась до 1943 года. Всегда говорили, что ленинградцы во время блокады пережили страшный голод. Да, блокада – это ужасная вещь. Жителям блокадного Ленинграда было смертельно тяжело, но жители Переславль-Залесского страдали не меньше. Наш захолустный городок практически ничем не снабжался. Например, в Москве выдавали карточки, по которым можно было получить 400 грамм хлеба, также они предусматривали выдачу мяса, сахара и соли, но у нас в городе можно было получить только небольшой 300-граммовый кусок хлеба, в состав которого помимо муки входили картофельные очистки, какая-то шелуха, но и этому мы были рады. Рады потому, что была надежда, что поедим хотя бы хлеба. Провизия в наш город поступала с перебоями, потому что в городе не было железной дороги, которая бы его соединяла с Москвой. От самой крайней железнодорожной станции Берендеево до нашего городка было 25 километров. Зимой дорога настолько заметалась снегом, что ни человек, ни транспорт проехать не могли. Чистить дорогу во время войны было некому: все были на фронте. Муку для хлеба привозили примерно в девятых числах февраля, когда заносы были еще не такими сильными, и до конца марта, пока снег не начнет таять, больше ничего не поставляли. Порой по карточкам положенный хлеб не выдавали: нет муки, что сделаешь!
Когда хлеб все-таки появлялся в городе, мы вставали в 6 утра и под гимн «Вставай, страна огромная!» бежали занимать очередь, чтобы наконец-то получить спасительные 300 грамм хлеба. Чувство голода было настолько сильным, что не давало нам уснуть ни днем ни ночью. Это время я вспоминаю с ужасом, потому что голод нельзя сравнить ни с какими испытаниями: болью, утратой или переживаниями. Голод превращает человека в зверя.
На фронт меня призвали в 1943 году, я тогда еще учился в школе. В этот день пришел к нам в класс из военкомата младший лейтенант и директор школы. Они объявили, что шесть человек включая меня отправляются на фронт. Из всех, кого в этот день призвали, вернулось только двое: я и один мой одноклассник.
Сразу, конечно, на фронт нас не отправили. Так как у меня было очень хорошее зрение, меня определили на обучение в снайперскую школу, которая располагалась в Марийской АССР (речь идет о снайперской школе, которая располагалась на территории военного лагеря Суслонгерс декабря 1942 года по февраль 1944 года - прим. авт.) Когда меня привезли в школу, во мне было всего 1 метр 53 сантиметра и 43 килограмма. Винтовка Мосина со штыком на конце, висевшая у меня на плече, всё время задевала за землю, с этим оружием мне было очень трудно ходить. За это меня часто ругали, но что я мог сделать? В то время, когда организм рос и развивался, есть было совсем нечего, поэтому я так и не вырос.
В снайперской школе я проучился полтора-два месяца. Условия в школе были ужасные. Жили в холодных землянках. Каждый день в мороз 25 градусов ходили по 7 километров на стрельбище, где нас учили стрелять по 10 часов в сутки. Причем на себе туда и обратно носили мишени – деревянные щиты на двух ногах. Я задавался вопросом: почему эти мишени нельзя оставить в лесу и не носить их туда-обратно? Оказывается, нас так физически закаляли. Видимо, действовали по принципу Суворова: тяжело в учении – легко в бою.
У снайпера основная задача – залечь и лежать несколько часов, чтобы тебя не заметили, потому что за снайпером охотятся даже артиллеристы. Ты должен залечь так, чтобы, во-первых, тебя не заметил противник, во-вторых, лежать так, чтобы ты не обнаружил себя. Часто приходилось лежать на морозе в минус 20 градусов. Обуты мы были очень плохо: носили кожаные ботинки с обмотками. Что это такое, и как это носилось? Сначала надевались ботинки, затем хлопчатобумажные брюки. От ботинка до голенища на ногу заматывалась тряпочная двухметровая лента. Эту ленту нужно было так замотать, чтобы она за целый день не размоталась, потому что снова заматывать времени не было.
Если отморозил себе ногу или натер ее, то ты за это будешь отвечать. За натертые и отмороженные ноги нас наказывали. На учениях и на фронте от человека требовалось выполнение боевой задачи. Если ты ее не выполняешь – в любом случае виноват только ты. Часто солдат обвиняли в симуляции, якобы они отлынивают от службы, симулируют отморожение, чтобы их отправили в госпиталь. На самом деле было не до симуляции. Солдатам всегда было тяжело.
Спали мы на досках, на которых лежали матрасы, набитые сеном или соломой. Укрывались тонким байковым одеялом и шинелью. На 60–65 человек в конце коридора в землянке стояла маленькая буржуйка, тепла совсем не было. Портянки сушить было негде. Чтобы не одевать утром мокрые портянки, приходилось их сушить собой. Кладешь на ночь их под спину, на утро они у тебя уже сухие. Если не высушишь, нога тут же окоченеет и ты не сможешь выполнить боевую задачу. Мы были молодыми, но спины у нас болели, как у стариков, потому что сушить собой портянки – ненормально.
Питание было тоже скудным. На учения мы уходили в семь утра, а возвращались в пять вечера. Целый день проводили на холоде. Но нужно отметить, что ни на фронте, ни в этой снайперской школе люди практически не болели простудными заболеваниями. Почему так происходило? Человек постоянно находится в нервном напряжении, и организм чрезмерно работает и борется с простудой.
Но, несмотря на это, один из моих товарищей всё же умер, не добравшись до фронта. В снайперской школе, как я раньше уже сказал, были очень жесткие условия: холод, голод, постоянное напряжение. Я-то был из семьи рабочего-слесаря. Мы и до войны жили впроголодь, нам это не в диковинку было. А вот мой товарищ жил в Ленинграде, у него отец и мать были какими-то видными музыкантами. Он сам знал иностранные языки, умел играть почти на всех музыкальных инструментах, и он очень был нежный – один сынок в семье. Он не вынес всех испытаний и погиб. Умер он от диагноза «истощение сердечной мышцы». Постоянное недоедание и суровые условия без полноценного отдыха могут довести человека до смерти.
Из школы выпустилось полторы тысячи снайперов. Но, наверное, не рассчитали и выпустили нас не туда, где мы были нужны. То есть я снайпером не служил. Я попал под Вязьму, недалеко от Москвы. Меня направили во 2-ю Гвардейскую Таманскую дивизию, в 1-й Севастопольский полк. Таманская дивизия была очень большая по численности, в ней служило несколько десятков тысяч человек. После боев в Крыму дивизия потеряла очень много народу. В боях погибло 70–80% состава. Для того чтобы Таманская дивизия дальше вела бои, нужно было ее пополнить боевым составом. Вот мы, выпускники снайперской школы, ее и пополнили. Гвардейцем ты считаешься только тогда, когда прошел боевое крещение. До этого ты никто. После первых боев присваивают тебе звание «гвардеец» – это было очень почетно.
А солдат, оставшихся в живых после крымских боев, называли «крымскими головорезами». Были они еще не старые, примерно до 40–42 лет. Были и помоложе – 25-летние. Хочу заметить, что старшие сослуживцы нас берегли, потому что пришли мы в их дивизию 18-летними парнишками. Они нас берегли, но, конечно, и требовали по полной. Обучение проходили непосредственно в боевых условиях.
Я сейчас смотрю фильмы, читаю разные книги, сообщения о войне – честно говоря, я не узнаю войну, про которую сегодня пишут. Я в этом никого не виню, это не вина тех, кто пишет о войне. Описать правдиво и правильно события, в которых ты не участвовал, – невозможно.