Один бог, один народ, один фюрер. Как и почему РПЦ копирует репрессивный аппарат государства
Происходящее в РПЦ вызывает недоумение, разочарование и даже гнев. Но, с другой стороны, если сам патриарх Кирилл не осудил войну и буквально принуждает священников, а вместе с ними и мирян, молиться не о мире, как заповедано в Евангелии, а «о победе Святой Руси», то неизбежным следствием становятся идеологическая унификация РПЦ и, соответственно, расправы над инакомыслящими.
Пока счет идет на десятки, но «православные патриоты» уже настойчиво требуют лишить сана около 300 священников, которые вскоре после начала войны подписали обращение с призывом к примирению.
Как можно объяснить происходящее? Почему патриарх Кирилл копирует репрессивный аппарат, который создан в российском государстве? Поговорим об этом ниже, а сначала разберем последний громкий случай — лишение сана протоиерея Алексия Уминского, настоятеля московского храма Троицы в Хохлах.
Вот в предельно сжатом виде история репрессий против отца Алексия. 5 января 2024 года распоряжением патриарха Кирилла он запрещен в служении и снят с должности настоятеля, а уже через неделю лишен сана на заседании епархиального суда города Москвы. Формальный повод — не читал «молитву о Святой Руси», которую сочинил патриарх Кирилл и потребовал постоянно читать во всех храмах Москвы. «Отягчающее обстоятельство» — позволил себе публично заявить, что лучше ходить в те храмы, где молятся о мире, чем в те, где молятся о победе. Ни один из викарных епископов Москвы, ни один из судей церковного суда, ни один из настоятелей московских храмов не высказался публично в поддержку о. Алексия. Церковная корпорация всё проделала быстро и гладко.
Отец Алексий не читал «молитву о Святой Руси», которую сочинил патриарх Кирилл
20 тысяч подписей под обращением к патриарху с просьбой восстановить отца Алексия в священном сане, равно как и сотни публикаций в российских и мировых СМИ, — это то, что патриарх Кирилл и его церковная корпорация могут просто проигнорировать.
Репрессии 2024 года вполне можно сопоставить с репрессиями против священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина в середине 1960-х годов. В ноябре 1965 года они начали распространение открытого письма патриарху Алексию I (Симанскому) с ярким описанием картины гонений на свободу совести в СССР и молчания епископов. В декабре 1965 года копии этого письма были отправлены председателю Верховного Совета СССР Николаю Подгорному, председателю Совета министров СССР Алексею Косыгину и генеральному прокурору СССР Роману Руденко.
Полгода понадобилось патриарху Алексию I, чтобы в середине мая 1966 года наложить жесткую по тем временам резолюцию на рапорт об этом деле:
«Считаю необходимым освободить их от занимаемых должностей с наложением запрещения в священнослужении до полного их раскаяния, причем с предупреждением, что в случае продолжения ими их порочной деятельности возникает необходимость прибегнуть в отношении их к более суровым мерам, согласно с требованием Правил Церковных».
Уже в конце мая опальные священники обратились с апелляцией в Священный синод, а патриарх в ответ (удивительной пример соборного сознания или, если хотите, демократических традиций в РПЦ советского времени) призвал епархиальных епископов дать отзывы на эту апелляцию. При этом архиепископ Пензенский Феодосий (Погорский) не побоялся обратиться к патриарху «с почтительнейшим прошением о помиловании запрещенных священников». Естественно, этого не произошло, но важен сам факт такого обращения. Сегодня епископа, решившегося на такой поступок, назовут безумцем и моментально накажут.
Сегодня епископа, решившегося спорить с патриархом, назовут безумцем и моментально накажут
В итоге Якунин и Эшлиман постановлением синода 8 октября 1966 года были запрещены в служении «до раскаяния». Николай Эшлиман умер в 1985 году, так и не будучи восстановлен в священном сане. Впрочем, после того как он вступил во второй брак, у него возникли канонические препятствия для священнического служения. Глеб Якунин умер в 2014 году, в самом конце 1980-х он был восстановлен в служении, но через несколько лет снова запрещен, а впоследствии даже анафематствован, то есть отлучен от Церкви, за политическую и правозащитную деятельность.
Как видно из этого сравнения, даже в советское время, когда подобное инакомыслие было фактически преступлением против государства, а РПЦ находилась под тотальным контролем Совета по делам религий и КГБ, собственно церковные средства борьбы с инакомыслием были значительно мягче, и более того, позиция церковных диссидентов находила сочувствие и даже некоторую поддержку среди епископата.
На этом фоне практика нынешнего патриарха лишать сана за отказ от чтения молитвы, в которую «зашиты» не только мифология Святой Руси, но и вполне конкретные идеологические установки, выглядит не просто чрезмерной, но и далеко превосходящей жестокость советского времени.
Самый острый и болезненный вопрос, который встает в этом случае, звучит так: если авторитарный стиль правления патриарха Кирилла и его многочисленные преступления против Церкви столь очевидны, и не менее очевидно, что борьба против патриарха в нынешних условиях невозможна, так как прочие институты церковного управления или уничтожены, или покорно выполняют волю патриарха, стоит ли оставаться в такой Церкви? Конечно, здесь речь идет об институциональной Церкви, о понимании Церкви как организации.
Самый острый и болезненный вопрос: стоит ли оставаться в такой Церкви?
Те, кто покидают пределы Российской Федерации, вполне могут выбрать другие православные юрисдикции. Там приходы пользуются гораздо более широкой самостоятельностью, но проблемы возникают при попытке вхождения в другую церковную культуру: сложности возникают не только стилистические, но и, например, при попытках адаптации к новым языкам богослужения — для большинства релокантов не такая большая проблема, если это английский или, скажем, французский, но если это греческий, сербский или голландский, то трудности молитвы на малознакомых языках значительные.
Внутри России бежать некуда. Самый распространенный формат протеста — выход из Церкви, отказ от участия в жизни приходов РПЦ или же крайне редкое посещение богослужений без личного вовлечения в приходскую жизнь. Для тех, кто привык к активной церковной жизни, такое решение вызывает боль.
Альтернативой может быть поиск прихода, где встреча с единомышленниками и, что еще более важно, близкими по духу людьми, еще возможна. Но эта альтернатива работает только в больших городах. Остальным приходится довольствоваться виртуальными сообществами или принимать решение об отказе от церковной жизни. О том, что такие случаи не единичны, свидетельствует ответ протоиерея Андрея Кордочкина (перешедшего в 2023 году из РПЦ в Константинопольский патриархат) на письмо из России, в котором он прямо говорит о том, что важно искать единодушных и переосмыслить свою практику участия в богослужении, отказавшись воспринимать его как акт индивидуального благочестия:
«Литургия — это таинство единства... Рады ли Вы единению с людьми, исповедующими z-славие? Готовы ли Вы имитировать единство с ними, которого нет? Каждому принимать свое решение, но, если ответ на эти вопросы отрицательный, вы вправе воздержаться от участия в богослужениях в z-храмах».
Получается, что новая волна секуляризации вызвана не какими-то внешними силами, а самой корпорацией РПЦ, которая в глазах многих православных христиан перестала быть Церковью.
* * *
Образ Церкви в сознании современного человека явно двоится. С одной стороны, Церковь выглядит как корпорация со своими политическими и экономическими интересами, в которой всё устроено очень жестко, по-военному. С другой стороны, если поменять оптику и смотреть от земли, глазами простого человека, Церковь — это содружество общин, где важнее не иерархия и не интересы, а горизонтальные связи, где отношения дружбы, привязанности, общности, солидарности играют ключевую роль.
Церковь — это содружество общин, где важнее не иерархия, а горизонтальные связи
Порой возникает чувство, что это две разные Церкви — можно принадлежать к одной из них, а к другой не принадлежать совсем или, по крайней мере, всеми силами ее избегать. К сожалению, это иллюзия, которая разбивается вдребезги, когда карательная машина церковной корпорации начинает работать на полную мощность, лишая священников сана, уничтожая сложившиеся общины, сознавая при этом свою полную безнаказанность.
Я не случайно упомянул о военном характере церковной корпорации. Это ключ к пониманию логики действий церковной власти — патриарха, епископов и подвластных им структур: от епархиальных управлений и судов до благочинных и большинства настоятелей храмов. Этот военный характер весьма своеобразный — Церковь представляет собой что-то вроде кадрированных частей: есть генералы (епископы), есть старший и младший офицерский состав (священники и диаконы), но при этом практически нет солдат и сержантов (роль которых отводится мирянам).
То есть власть генералов распространяется на всех офицеров, но при этом лишь на небольшую часть солдат, то есть на тех мирян, которые непосредственно работают в храме или в монастыре, или в каком-то церковном учреждении. Очевидно, что таких среди прихожан меньшинство. Прихожане, не связанные отношениями рабочего подчинения, обладают практически полной свободой и, как ни странно, церковная власть признает этот status quo. Если посмотреть на статистику церковных судов, дел против мирян практически нет — только против священников.
Если посмотреть на статистику церковных судов, дел против мирян практически нет
Как такое возможно? Дело в том, что у церковной власти есть две грани — духовная и административная. В идеале они должны находиться в гармонии. Духовная грань связана с учительным и харизматическим авторитетом, административная — прежде всего с задачами управления как людьми, так и имуществом. В РПЦ при патриархе Кирилле сложилась печальная ситуация — в результате тщательной селекции кандидатов в епископы, которую вел патриарх Кирилл на протяжении последних 15 лет, епископов с серьезным богословским образованием практически нет, как нет и епископов, которые бы обладали харизматическим авторитетом. У самого патриарха Кирилла в первые годы его патриаршества были и харизматическая власть, и огромный кредит доверия, но в последние годы всё это рухнуло с большим шумом. Что же осталось? Осталась административная власть, которая становится всё более жесткой, нетерпимой к любым формам инакомыслия и, соответственно, всё более беспощадной.
Ответной реакцией становится разочарование в церковной иерархии, авторитет которой на протяжении всех постсоветских десятилетий был практически равен авторитету Церкви. На смену этому довольно романтическому отношению к Церкви пришло более трезвое и рациональное, однако церковная корпорация не хочет признавать новую реальность. Желая сохранить власть, она обращается за помощью к государству и фактически сливается с ним, чтобы использовать его авторитет или, точнее, страх перед ним со стороны граждан для поддержания иллюзии своего образа как духовного лидера нации. С одной стороны, это позволяет укрепить административную власть епископата, но с другой — никак не решает проблему разочарования, и даже наоборот, обостряет ее.
В современном мире административная власть религиозных корпораций довольно шаткая — слишком много различных образов жизни, различных сообществ, в которые можно вступить. И православная субкультура всего лишь одна из многих, к которой можно принадлежать — а можно не принадлежать. Требование идеологической унификации, которое сейчас патриарх Кирилл выдвинул Церкви практически как ультиматум, создает лишь видимость единства. Патриарх на самом деле требует от Церкви невозможного и, видя, как Церковь сопротивляется, уже не стесняется использовать любую силу для подавления растущего инакомыслия.
Патриарх уже не стесняется использовать любую силу для подавления растущего инакомыслия
И здесь необходимо сделать важное уточнение: конечно, патриарху сопротивляется не церковная корпорация (она построилась и готова действовать вместе с ним), а другая Церковь — та, которая собрана вокруг честных и духовно авторитетных священников, которая не имеет сложных институциональных форм, не требует денег на свое содержание, не стремится к союзу с государством, а, скорее, видит в таком союзе угрозу своему существованию.
Судьба нынешней церковной корпорации тесно связана с государством. Она не устоит, рухнет вместе с другими корпорациями путинской эпохи, если и когда в России начнутся политические перемены. Вторая Церковь выживет, но захочет ли она вновь наступать на те же грабли и создавать новую, теперь уже «хорошую» корпорацию с «хорошей» иерархией — большой вопрос. Надеюсь, иллюзий здесь нет — хороших церковных корпораций быть не может. А если так, то долгое время казавшееся фантастическим предложение реформировать Церковь в России как федерацию православных общин, сформулированное лет 15 назад Станиславом Белковским, возможно, не так уж далеко от реальности.