«В личности Рады Нигматуллиной смешана неукротимость тюрков-кочевников и утонченность татарских ханов»
90 лет исполнилось со дня рождения первой татарской профессиональной женщины-скульптора
Как уроженка Казани начала лепить из глины в казахской степи, почему она составляла спарринг в боксе и фехтовании Марселю Салимжанову, а потом 15 лет они с мужем подвергались «творческому бойкоту»? Об этом и многом другом корреспонденту «БИЗНЕС Online» рассказала искусствовед Дина Хисамова, заместитель директора Государственного музея изобразительных искусств РТ, а также воспоминания самой Рады Хусаиновны Нигматуллиной, которой 14 апреля могло исполниться 90 лет.
— Дина Диасовна, согласитесь, что во многих видах искусства среди его лидеров, то есть личностей выдающихся, гениев, преобладают мужчины. Извините, но такова уж статистка, если она приемлема в искусствоведении. Как случилось, что в таком вроде бы мощном и монументальном виде творчества, как скульптура, которая ассоциируется прежде всего с камнем и металлом, одной из наиболее ярких нарушительниц мужской монополии стала восточная женщина Рада Нигматуллина — наполовину татарка, наполовину казашка?
— Насчет сугубо мужского первенства в искусстве — вопрос, конечно, интересный, но не является абсолютной истиной и подлежит дискуссии. Так же, как и насчет мощи и монументальности скульптуры. Что касается представителей, точнее, представительниц этого вида искусства, то достаточно напомнить, что есть в его истории такие замечательные мастера, как Кэте Кольвиц, Анна Голубкина, Сара Лебедева и, кончено же, Вера Мухина — автор стальной визитной карточки Советского Союза и современной России (имеется в виду монумент «Рабочий и колхозница» в Москве — прим. ред.). А наша Рада Хусаиновна Нигматуллина — символический и, если хотите, некий собирательный ответ сразу на два ваших вопроса. И ее человеческая, и ее судьба художника очень непросты, но ярки и многогранны. Как и ее творения — от серьезных монументов до веселых миниатюр, от бронзы и мрамора до дерева и глины.
— Давайте начнем с судьбы. В чем яркость ее родословной и сложность жизненного пути?
— Есть в ее жизни точки отсчета или вехи, которые в дальнейшем определяли ее судьбу, а с ними связаны и выдающиеся личности. С ними Раде Хусаиновне посчастливилось встречаться, общаться, быть ученицей и другом, жить в атмосфере искусства, чтобы воплотить все это в талантливые произведения пластики и ваяния. С другой стороны, ей пришлось испытать большие лишения в период Большого террора, фактическое отлучение на многие годы, на 15 лет, от любимой профессии. Да, вы правильно отметили, что наша героиня — женщина восточная, а традиционная роль, верховенство мужчины у восточных народов известна. Но в личности Рады Нигматуллиной, необыкновенно сильной, цельной и волевой, смешана неукротимость тюрков-кочевников и изысканность, утонченность татарских ханов.
— Можно ли чуть подробнее узнать о влиянии этих кровей на судьбу будущего скульптора?
— Недалеко от Оренбурга, в Приуралье, есть небольшой городок Орск. На рубеже ХIХ–ХХ веков в нем жили много татар, и одним из самых известных и образованных, богатых и предприимчивых был Нигметзян Нигматуллин, купец первой гильдии. Наверное, силу характера Рада Нигматуллина и переняла от своего деда по материнской линии. Бо́льшую часть жизни Нигметзян Нигматуллин проводил в Стамбуле, где у него было свое дело — торговля драгоценностями и коврами. Старшая дочь Эммагульсум, в будущем мать Рады, была похожа на отца: волевая, сильная, с проницательным и независимым умом. Она рано увлеклась идеями революции и, презрев достаток и богатство, в 17 лет покинула родной дом, сразу вступила в комсомол, а еще через год — в партию. Всю свою жизнь она посвятила этому делу, отдаваясь ему искренне и честно, как многие из того поколения. Младшая ее сестра Галия Нигматуллина впоследствии стала известной актрисой Татарского академического театра, женой актера и режиссера Хакима Салимжанова, матерью знаменитого режиссера Марселя Салимжанова. В первые послереволюционные годы семья Нигматуллиных переезжает в Казань. Вместе с ними из Орска сюда приезжает и молодой Хаким Салимжанов, который с того времени навсегда связал свою судьбу с Казанью и театром.
Галия и Хаким поступили здесь в театральный техникум и вскоре поженились. А Эммагульсум в это время была уже в казахских степях, среди песков и верблюжьих караванов, привнося в маленькие забытые богом аулы идеи революции. Она всегда была лидером, занималась партийной работой, всю жизнь проработала школьным учителем. Ее мужем стал секретарь райкома Хусаин Секинович Акжанов, но вместе они были недолго — его репрессировали, как и большинство видных партработников.
От лепки из казахской глины — в татарскую «Глиняную» деревню
— А где родилась дочь казахского секретаря райкома партии?
— Рада родилась в Казани, в доме № 13 на улице Горького, ныне доме-музее Салиха Сайдашева (здесь же через три года появился на свет Марсель Салимжанов). Уже четырехмесячную ее увозят в Казахстан, с которым связано раннее детство, самые первые детские воспоминания, теплые и ностальгические. Из глины, удивительно мягкой и податливой, маленькая Рада лепила свои первые игрушки. Казахские песни, мелодичность языка, дух степных просторов, ослепительное солнце, отары овец, караваны верблюдов, белые юрты в песках — все это отчетливо врезалось в память, выразилось впоследствии в широте и певучести ее композиций.
Но наступил 1941 год, перевернувший судьбы миллионов людей. Когда в очередной раз на летние учительские каникулы Эммагульсум с детьми приехала к родным в Казань, на семейном совете было решено не разлучаться: вместе с родными, казалось, легче перенести тяготы и лишения войны.
Эммагульсум Нигматуллина по партийной линии была направлена на работу в деревушку Балчыклы (в переводе с татарского Глиняная) Теньковского (ныне Камско-Устьинского) района Татарстана, известную в крае еще с XVI века. Эта земля стала для будущего скульптора той колыбелью, тем источником образов, мотивов, сюжетов, которые затем, на протяжении всей ее творческой жизни, являлись маяком, символом красоты, чистоты, мудрости и музыкальности татарского народа.
Но война, она везде война. Был тяжелый труд — мама Рады стала парторгом колхоза и одновременно директором школы, так что все хозяйство и заботы о маленьком брате легли на плечи девочки. Но детство для любого человека остается самым светлым и радостным отрезком жизни, таким оно было и для Рады. Народные песни, праздники и обряды, костюмы и украшения, девичьи посиделки с гармонью и плясками, которые еще в первозданном, нетронутом виде существовали тогда в деревне, все эти картины жизни жадно впитывала в себя будущий художник. Позже эти впечатления и мотивы выльются в непревзойденные композиции мастера, выполненные в разное время, — «Посиделки», «Песни и пляски», «Сабантуй», «Маслобойка», «Вяленые гуси», «У родника», «Сваха», «Девушка с самоваром», «Танец с чак-чаком», «Скорбь», «Доигрался», «Деревенская песня», «Гармонь» и другие.
— Известно, что с детством у Нигматуллиной связана и военная тема, образ Мусы Джалиля.
— Да, воспоминаниями о тяжелом военном времени навеяно и созданное много позже произведение «Сон в Моабите» (1978 год). Тему, посвященную поэту-герою, Нигматуллина решает по-своему, пропуская ее через свое понимание и сердце. Муса Джалиль горячо любил и тосковал о дочери Чулпан, посвящая ей свои стихи. На войне, в плену он постоянно видел один и тот же сон: в его объятиях дочь, он пытается прижать ее к сердцу, но руки, скованные цепью, не дают ему этого сделать. Вся композиция пронизана великой любовью отца к дочери, отчаянной невозможностью увидеть свое дитя наяву. В детстве Рада была знакома с Чулпан, они вместе играли во дворе дома Салимжановых.
Счастливый дом № 13
— С кем еще из знаменитых фамилий связано детство Рады?
— Со многими! Когда ей было 15 лет, семья возвращается в Казань и Рада продолжает учебу в татарской женской школе № 80. В доме Салимжановых — Нигматуллиных, в котором девушка поселяется на долгие годы, она обретает истинно духовные ориентиры, целиком погружается в ту атмосферу, которая непосредственно сформировала ее как личность и великолепного скульптора.
В доме № 13 на улице Горького жили артисты и музыканты, здесь бывала татарская интеллигенция Казани — поэты, писатели, композиторы. Дом находился во дворе театра имени Галиасгара Камала. В 1940-е годы на сцене театра шли и оперные, и балетные спектакли, пока у оперного театра не появилось собственное здание. Поэтому вся театральная жизнь — репетиции, премьеры, обсуждения, просмотры, жизнь за кулисами с костюмерными и гримерными — проходила на ее глазах. Будущая художница слышала и видела многих знаменитостей той поры — артистов татарского театра Фатыму Ильскую, Халила Абжалилова, Камала III; оперного театра — Галию Кайбицкую, Муниру Булатову, Фахри Насретдинова, Нияза Даутова, Усмана Альмеева. Здесь, на сцене, она впервые увидела Галину Уланову в балете Чайковского «Лебединое озеро», слушала Евгению Смоленскую в опере Бородина «Князь Игорь», бас Максима Михайлова.
В семье Салимжановых рос сын Марсель, двоюродный брат Рады (Марсель Хакимович Салимжанов (1934–2002) — советский, татарский и российский театральный режиссер, педагог, народный артист СССР. С 1966 года — главный режиссер Татарского государственного академического театра им. Камала, поставил более 100 спектаклей различных жанров — прим. ред.). Они вместе оказались в самой гуще событий культурной жизни Казани, радостно впитывали этот воздух, росли духовно и готовились каждый к своему пути в большое искусство. Марсель был не только ее братом, но и настоящим другом детства.
«Мы провели вместе детство и юность, почти не расставаясь, — Рада Нигматуллина всегда говорила и вспоминала о брате с большой теплотой. — Меня увозили в Казахстан, потом мы опять проводили вместе каникулы. У меня, не видевшей хороших игрушек, его игрушки вызывали настоящий восторг. Когда стали подрастать, были общие мальчишечьи игры — бокс, борьба, фехтование, драки, пересказы прочитанных книг и просмотренных кинофильмов, все его друзья–мальчики — сын актрисы Камской Асфан, брат певицы Сайфуллиной Саяр, сын кочегара, впоследствии главный звукорежиссер татарского телевидения Зуфар — собирались у нас. Марсель умел очень образно рассказывать, изображая и предметы, и звуки.
Я была единственной девочкой среди них, по-деревенски крепкая и сильная, и была для них хорошей «мишенью» в боксе, фехтовании, но самое главное, шло мое постепенное духовное развитие. Приехав из деревни Балчыклы в 8-й класс, я почти не знала русского языка. Играя и общаясь с Марселем, я очень быстро многому научилась. Мы с Марселем научились жить самостоятельно в необыкновенной дружбе и ответственности. Летом артисты всегда уезжали на гастроли, а мы оставались доучиваться в школе. Я, как старшая, была за главную. Что тут начиналось — уроки почти забрасывались, оставленные деньги кончались в полсрока — кино, конфеты, мороженое! Потом, устав от безделья, озорства и голода, еле дождавшись конца учебы, уезжали на лето в Балчыклы на вольную природу…
Повзрослев, каждый из нас выбрал свою профессию. Марсель уехал в ГИТИС в Москву, я — в Академию в Ленинград. Мы и дальше духовно очень нуждались друг в друге. Он всегда приглашал нас с Виктором на свои репетиции и премьеры, мы — на открытия своих выставок, он любил мое творчество, хорошо разбирался в искусстве».
«Сайдашев им первым показывал свои новые работы»
— Кем был для молодого скульптора Нигматуллиной Салих Сайдашев? Наверное, неспроста немало ее работ посвящено именно этому музыканту?
— Великий композитор жил в том же «доме артистов», как тогда назывался в обиходе дом № 13 на улице Горького. Жили в те времена люди дружно, не тяготясь трудностями и теснотой, проводя вместе праздники, сообща обсуждая и решая проблемы. Так было и в семье Салимжановых, куда целиком уже после войны переехала семья Нигматуллиных. Жили очень трудно, и Салих-абый предложил им перебраться в его более просторную квартиру, где он жил вместе с супругой Асией-ханум. Это были счастливые годы тесной дружбы и общения, разговоров о музыке и искусстве. Им, матери и дочери, в числе первых Сайдашев показывал свои новые работы, проигрывал сочиненные произведения — мелодии к песням, музыкальным драмам. Он прислушивался к их впечатлениям, ценил их мнение. В его окружении находился свой мир — музыки и поэзии. Верными и искренними его друзьями были композитор Мансур Музафаров, поэты Мухаммед Садри и Гамир Насрый. Частым гостем в доме был молодой композитор, в то время студент, Бату Мулюков, считавший Салиха Сайдашева своим истинным учителем. В доме царила атмосфера одухотворенности, непринужденности, здесь были слышны смех и шутки. К предстоящему 50-летнему юбилею Сайдашева первокурсница Рада вылепила с натуры портрет композитора. Сеансы, во время которых Салих-абый терпеливо позировал, проходили в оживленных разговорах. На чествовании композитора портрет выставили на сцену, о чем была информация в газете «Кызыл Татарстан». Рада Нигматуллина вспоминает эти годы общения с великим композитором с особым трепетом и грустью: «Когда я уезжала поступать в академию, Сайдашев сказал мне напутственные слова: „Я очень рад, что тебе придется постигать высшую науку нашего трудного пути в искусстве. Мне всегда было больно смотреть на вашу трудную жизнь! Когда выучишься, вы встанете на ноги. Не забывай Салиха-абыя. Я хочу, чтобы ты сделала мне памятник“. Последняя фраза прозвучала почти с юмором, только ему присущим, но в глазах сквозила печаль. Это сказано в последний год его жизни, когда он был уже болен. А имел он в виду, конечно же, надгробный памятник. Великий, но предельно скромный Сайдашев не мог мечтать о памятнике на площадях».
И Рада не забыла Салиха-абыя. Забегая вперед, скажем, что создание проекта памятника Сайдашеву многие считают вершиной ее творчества. Его музыка наряду с татарской народной песней и театром, атмосфера духовности питали талант скульптора, формировали будущие направления и мотивы ее творчества. Мечта о создании проникновенного образа, в котором была бы запечатлена вся палитра образов и сюжетов, связанных с этой личностью, вылилась в рождение концепции «Сайдашев и его театр, герои его музыкальных драм и произведений». Вдохновенная фигура маэстро, дирижирующего невидимым оркестром, лучистый взгляд которого устремлен в пространство, видится автору в окружении его героев и персонажей, запечатленных в 30-фигурную композицию. Взмах рук Сайдашева-дирижера — обращение к своему народу, единомышленникам. Все, что было воплощено скульптором ранее в ее разработках, композициях, посвященных теме театра, созданных ею по мотивам спектаклей на музыку Сайдашева, вместил в себя этот масштабный по замыслу и решению памятник. Обсуждение проекта монумента вылилось в признание его выдающимся произведением.
Учитель и студентка как альтернатива соцреализму
— Но попытаемся восстановить хронологию. Что последовало по окончании Радой средней школы?
— Она по совету Хакима-абыя Салимжанова поступает в Казанское художественное училище на живописное отделение. Еще в годы учебы художница создает натурные эскизы, свои первые жанровые работы в гипсе («Портрет Салиха Сайдашева», «Портрет Х. Абжалилова», «Юный футболист»), которым свойственна некоторая робость, боязнь отойти от натуры. Постепенно крепла рука, росло мастерство, развивался дар композиции. С красным дипломом и жанровой композицией «Рыбачок» (1954, гипс) Нигматуллина успешно окончила училище. Потом она едет в Ленинград и становится студенткой Института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина на скульптурном факультете.
Учителем, наставником Рады Нигматуллиной становится прославленный советский скульптор Михаил Константинович Аникушин. В то время он уже имел мировую известность. Его Пушкин, сооруженный на площади Искусств в Ленинграде перед зданием Русского музея, затмил все предыдущие творения образа поэта. Аникушин был первым лауреатом Ленинской премии среди скульпторов, председателем ленинградского отделения союза художников СССР, находился в ореоле славы. Набор студентов, в который попала Рада Нигматуллина, стал для мастера первым, его педагогическая деятельность только начиналась. Ему было близко импрессионистическое направление в русской скульптуре рубежа столетий.
Но в 1950–1960-е годы в советской скульптуре, как и во всем изобразительном искусстве, главенствовал принцип социалистического реализма. Традиции жанра, зародившиеся в начале века, не приветствовались официальным искусством. В академии художеств тоже наблюдалось некое противостояние различных школ. Тонкое чутье мастера определило в работах студентки Рады Нигматуллиной незаурядный талант, живость и трепетность лепки. Может быть, общаясь с этой скромной татарской девушкой, Аникушин вспоминал своего первого учителя — скульптора Григория Козлова из Казанской художественной школы, который вовремя распознал в способном ученике большой талант и содействовал его поступлению в академию. Годы своей учебы под руководством мастера Рада Хусаиновна считает самым счастливым временем, когда твой учитель — великий мастер, человек глубоко интеллигентный, добрый, корректный, но строгий и требовательный. Нигматуллина была благодарной ученицей и воспринимала его уроки всей душой. А он увидел в ней живую, отзывчивую на настоящее творчество личность, способную воплощать в своих произведениях вибрацию света и воздуха, всю палитру чувств и переживаний. Представляя преграды, которые могли встать перед ним и его ученицей, он тем не менее пошел на то, чтобы направлять Нигматуллину в сторону композиций эмоциональных, глубоко национальных по духу. Мастер прекрасно чувствовал ее природные качества — любовь к народным песням и фольклору, знания древних сказаний и эпосов, музыкальность и поэтичность, прекрасный дар композиции, присущие ее произведениям.
Еще будучи студенткой третьего курса, в 1957 году, Нигматуллина участвовала в декадной выставке искусства Татарии в Москве с композицией «Колыбельная», за которую была удостоена диплома I степени министерства культуры ТАССР. Эта же работа, экспонировавшаяся затем на всероссийской выставке, получила диплом II степени союза художников РСФСР. «Колыбельная» обошла многие страны мира, экспонируясь на международных выставках в Китае, Монголии, Корее, Чехословакии, Венгрии, Польше. Этому произведению была уготована судьба стать не только программной работой в творчестве автора, но и войти в классику татарской скульптуры и изобразительного искусства в целом.
В академии судьба соединила ее с художником, талантливым скульптором, тоже учеником Михаила Аникушина Виктором Рогожиным. Они составили не только семейный, но и творческий союз. Это были два разных художника, две творческие индивидуальности, но всегда в своем творчестве они дополняли и уравновешивали друг друга. Если в скульптуре Рады Нигматуллиной главенствует выразительность и эмоциональность, движение и экспрессия, свойственные светоносному импрессионизму, то в работах Виктора Ивановича ощущается основательность классической школы, добротность художественного языка, ясность замысла. Такие творческие контрасты им очень помогали в их совместных работах, в которые каждый привносил свою характерную черту, углубляя тем самым произведение и давая его во всей многогранности и многоплановости.
В год создания дипломной работы профессор Аникушин из многих эскизов художницы, среди которых был и вариант эскиза памятника Сайдашеву, выбрал трехфигурную композицию «Вечерняя песня» (1960), импрессионистичную, свободную по стилю и духу. Защита дипломной работы стала ареной столкновения двух школ, двух мировоззрений — московской академической школы в лице председателя экзаменационной комиссии Николая Томского и ленинградской школы скульптуры, всегда более свободолюбивой, в лице более молодого мэтра российской скульптуры Михаила Аникушина и его ученицы Нигматуллиной. Работа была оценена на «отлично». Таким образом, это событие стало первым настоящим испытанием на отстаивание своих убеждений в творчестве, своего пути в искусстве.
«После триумфа нас ждала трагедия»
— Как встретила Казань молодых супругов-скульпторов?
— Они переехали сюда в 1960-м. А годом ранее, в 1959-м, еще до окончания академии, молодые художники привозили в столицу ТАССР свою первую выставку, которая произвела в кругу специалистов и интеллигенции настоящую сенсацию. До сих пор Казань еще не заявляла о себе как о центре развития скульптуры, но здесь в лице этих молодых мастеров город и республика обрели перспективы мощного рывка в области станковой скульптуры, портрета, жанровой композиции, монументальной скульптуры. Это были уже зрелые работы — бюст Галиасгара Камала и скульптура Салиха Сайдашева в мраморе, портрет Алеши Пешкова и композиция «Горький с внучками» в бронзе (совместные работы с Рогожиным), ряд жанровых сцен в дереве, которые затем стали достоянием музеев и театров республики и ее столицы.
Сама Рада Хусаиновна так вспоминает тот период: «По студенческим меркам мы тоже приехали с огромным багажом. Уже на пятом курсе мы привезли в Казань большую выставку, состоящую из серьезных работ в материале.
Оценив наш творческий потенциал, руководство республики вынесло решение выделить нам жилье — однокомнатную квартиру, чтобы мы могли вернуться в Казань. Это был небывалый случай, когда еще студентам дают квартиру. И после этого триумфа начались наши беды. Тогда в Казани почти не было скульпторов, но вокруг себя мы ощутили блокаду. Моему мужу, скульптору Рогожину, запретили приезжать в Казань. Нам пошел навстречу замечательный, порядочный человек — министр культуры Рахматуллин, он устроил вызов через министерство культуры. Перед нами были закрыты все двери. Есть очень действенный способ «убить» молодого художника — не давать ему мастерскую. Живописец или график может хоть как-то устроиться в уголке комнаты, на пленэре, а скульптора отсутствие рабочего места может погубить…
Когда не было мастерской, я долгие годы сидела дома, без скульптуры, без творчества, без общения! Я занималась детьми. Но ничего не проходит даром — обе дочери учились в Суриковском, обе стали скульпторами, художниками, достойно продолжая нашу семейную династию.
А тогда… Тоска по творчеству и глине не давала покоя. Оставаясь дома одна, я постоянно думала: неужели моему скромному творчеству конец? Неужели уроки великого Аникушина предназначались для перешивания платьев и варки борщей? Неужели я больше никогда не буду мять глину? От отчаяния и тоски написала письмо в «Комсомольскую правду» о своем положении. Через месяц приехал столичный корреспондент. От неожиданности я совсем растерялась. Ничего не могла сказать, только слезы подступили к горлу, от внимания, от того, что хоть кто-то меня услышал… Чтобы дать мне успокоиться, он стал разглядывать развешанные по стенам детские рисунки… Я обрадовалась, кинулась доставать десятки альбомов, совершенно забыв о цели его прихода. Так он и ушел ни с чем. Этот корреспондент исчез без следа, наверное, и не пытаясь что-то сделать. Но сам факт того, что откликнулись, не отмахнулись, проявили внимание, придал мне сил.
Однако через полгода я вновь «заболела» невыносимой тоской по моей специальности. Собрав последнюю надежду, я повторно написала письмо в ту же газету. Через месяц пришел корреспондент казанский, которому переслали мое письмо. Его звали Владимир Демченко. Я хорошо помню этот день. В дверь позвонил молодой человек с бородой Хемингуэя, добрыми и внимательными глазами. Я увидела, почувствовала участие в его глазах. Он хорошо меня слушал: не перебивая, с добром и вниманием. Какая между ними была разница! Тот — холеный, вежливый, но холодный, а другой — умел слушать и расположить к себе, вселить надежду. Корреспондент Демченко дал делу ход — в союзе художников беседовал со многими художниками, поговорил с правлением, представил свои выводы перед горкомом партии. На бюро горкома обсудили мое письмо и вынесли положительное решение — дать рабочее место и строить скульптурные мастерские в самое ближайшее время. Во дворе художественного фонда нам дали временную мастерскую, неприспособленную, с низкими потолками, маленькими комнатками, но мы наконец вздохнули, могли работать! Там за короткий срок были созданы фонтан для города Лениногорска, композиции «Скорбь», «Эллуки», «Апуш», «Материнство», «Сон в Моабите», эскизы к памятнику Вахитову и многое другое, Виктор создал памятник Антону Петрову. Это первая наша счастливая пора в творчестве, мы обрели много друзей и единомышленников, все потянулись к нам…»
«Общие беды и профессия принесли дружбу с великим Урманче»
«Отчуждение власть имущих по отношению к нам, — продолжает рассказ о тех годах Рада Нигматуллина, — бойкот, а еще общая профессия — скульптура — свели и сблизили нас с Баки Идрисовичем…
Замечательный художник Баки Идрисович Урманче был нашим с Виктором другом, соратником, единомышленником. В Казань мы вернулись примерно в одни и те же годы: он из Средней Азии, мы — из академии художеств. Баки Урманче ошеломил своим искусством всех, особенно художников. Он привез с собой огромную коллекцию живописи, графики, скульптуры и еще — несколько контейнеров с глыбами мрамора и известняка. Местные власти приняли его хорошо, предоставили квартиру и мастерскую.
Мы стали общаться. Урманче — человек большой культуры и души, очень контактный и добрый, интеллигентный и эрудированный, притягивал к себе творческую молодежь.
Нам с Виктором первым показывал свои скульптурные работы, часто бывал в нашей мастерской. Урманче очень любил нашу дачу, любил собирать там малину, напевая песню М. Музафарова «По ягоды».
С Баки Идрисовичем мы были единомышленниками. Его тоже отчуждали от всего в нашем союзе художников. Те функционеры уже ушли из жизни, и вряд ли кто вспомнит их имена, а вот Урманче остался на века на гранитном пьедестале…
Дружба наша длилась до его последних дней. Он мечтал поставить памятник Галимджану Ибрагимову, очень любил его произведение «Казакъ кызы» («Дочь степи»). Делал эскизы к памятнику, в котором была скомпонована фигура писателя с композицией из романа. Не успел. Перед смертью пригласил нас к себе поговорить о судьбе этого монумента.
Помню его такие же, как и всегда, искрящиеся творчеством, внутренним горением, удивительно мудрые глаза. Он хотел, чтобы мы продолжили его работу и стали его соавторами. Разговор-завещание происходил в присутствии его жены и друга Флоры-ханум Ахметовой. Это была наша последняя встреча…»
«Мон», воплощенный в скульптуре
— Как варягам работалось после бойкота?
— Высокую оценку творчества Нигматуллиной дает московский искусствовед Светлана Червонная в своей хрестоматийной работе «Художники Советской Татарии» (Казань, Татарское книжное издательство, 1984 год). «Нигматуллина — первая татарская женщина, ставшая мастером профессиональной скульптуры, — пишет она о ваятеле из Казани. — Вернувшись после окончания института на родину со своим мужем — скульптором В. И. Рогожиным, художница включилась в активную творческую работу. Человек весьма широкого круга творческих интересов, Р.X. Нигматуллина успешно работает и над скульптурным портретом (образы Г. Камала, С. Сайдашева, X. Абжалилова), и над памятниками и мемориальными сооружениями (обычно в соавторстве с В.И. Рогожиным). Однако наиболее сильная сторона творчества Р. Нигматуллиной связана с развитием станковой скульптурной композиции бытового жанра. Любимыми темами художницы становятся темы детства и материнства, образы татарских женщин и ребятишек, различные эпизоды из их жизни, подмеченные с лирической, душевной чуткостью, порой с чувством доброго юмора».
— А вы согласны с мнением «московского товарища» по цеху?
— Действительно, творчество Рады Нигматуллиной — уникальная страница в истории изобразительного искусства Татарстана. Творчество скульптора находится в той же единой образной системе татарской культуры, которая проявилась в поэзии Габдуллы Тукая, музыке Салиха Сайдашева, песенном творчестве Сары Садыковой. Это та же особая интеллигентность; в их искусстве воплотилось то непереводимое с татарского музыкальное понятие «мон», которое приблизительно соответствует русскому «мелодичный», «мелодия» и обозначает особую душевность. Говорят, что такая музыка западает в сердце. Этим отличались, например, песни Сары Садыковой.
— Кстати, о Садыковой. Одна из последних работ Нигматуллиной попала в историю в том числе и в переносном смысле. Хотя и довольно серьезно. Если помните, речь идет о памятнике в Казани этой знаменитой певице и композитору.
— Да, я помню публикации вашего издания на эту тему. В любом случае вызывало и вызывает уважение к мужеству художника, с которым она в очередной раз отстаивала свои позиции, убежденная в своих творческих решениях. Увы, сегодня Рады Хусаиновны с нами уже нет. Она ушла не так давно, 11 октября 2019-го, на 89-м году жизни, оставив после себя более сотни замечательных творений. О таких художниках, как Рада Нигматуллина, говорят: народный. И официальное звание «народный художник» всего лишь поспевает за вдохновением мастера.