Мурза, каймак и бишбармак. Центральная Азия в фольклоре и поэзии Российской империи
Страны Центральной Азии часто становились предметом описания в русской поэзии, о чем мы рассказывали в статьях об образе этого региона в стихотворной традиции Серебряного века и СССР. Однако до начала XX века жители Российской империи знали про эти места очень мало. В третьей статье цикла филолог Мила Витива рассказывает о том, как в России зарождались фольклор и поэзия, посвященные культуре и быту восточных соседей.
Первые упоминания в фольклоре
Первые упоминания Центральной Азии в рифмованных текстах на русском языке можно найти не в стихотворениях поэтов, а в песнях яицких казаков, живших на Урале. В них часто рассказывалось о походах на Хиву (нынешний Узбекистан), упоминались топонимы этого региона. Например, в песне «Не ясные соколики солеталися» поется:
Мы Дарью-речку пройдем рано с вечера,
Куван-реку пройдем в глухую полночь мы,
В Хиву придем, ребятушки, на зореньке.
Дарьей-реченькой казаки здесь называют самую длинную реку Центральной Азии — Сырдарью, которая протекает по Таджикистану, Узбекистану, Кыргызстану и Казахстану. А Куван-река — это ее приток.
Эта песня была опубликована в 1848 году М.И. Иваниным в «Отечественных записках». Однако исследователи считают, что написана она намного раньше. Ведь яицкие казаки начали устраивать походы на Хиву за несколько веков до этого.
Сергей Вдовин, аспирант кафедры стран Центральной Азии и Кавказа ИСАА МГУ имени М.В. Ломоносова:
«Первый поход яицких казаков на территорию Хивинского ханства состоялся в 1603 г. под руководством атамана Нечая. Тогда казакам удалось дойти до Ургенча и войти в него, но правитель Хивинского ханства Араб Мухаммад-хан их, уже возвращавшихся из Ургенча, в итоге разбил, собрав большие силы.
Помимо этого, существуют сообщения о походах 1610 и 1686 гг. Однако ученые не уверены в их достоверности.
Яицкие казаки также принимали участие в Хивинском походе Бековича-Черкасского в 1717 г. Это мероприятие закончилось неудачей, поскольку хивинцы уговорили предводителя разделить свое войско на несколько частей в разных городах, чтобы была возможность всё это войско прокормить. Впоследствии на отряд Бековича-Черкасского напали, а сам он был убит.
Есть вероятность, что яицкие казаки были частью вооруженного каравана в Хиву под руководством Циолковского в 1824–1825 гг. После вооруженного столкновения караван был разбит превосходившими по численности хивинскими отрядами.
Уральские казаки принимали участие в Хивинском походе 1839–1840 гг. под руководством В.А. Перовского. Поход, в ходе которого состоялось несколько боевых столкновений, оказался неудачным преимущественно из-за погодных условий (суровая зима) и болезней. Войска вернулись в Оренбург.
Таким образом, самостоятельные походы яицких казаков в Хиву относятся к XVII в. В дальнейшем (XVIII–XIX вв.) они участвовали в военных предприятиях в этом регионе в составе больших войск».
Поражения в походах заставляли казаков задумываться об их причинах. В «Очерках быта Уральских казаков» И.И. Железнова приведено объяснение, которое распространилось среди участников подобных битв: «Хива — страна заклятая».
Они стали относиться к ней как к месту, которое невозможно захватить.
Однако это только подстегивало казаков писать песни о том, как они завоюют этот край:
Под Хиву в поход пойдем;
Беспощадно рубить будем
Старых, малых наповал,
Истребим хивинско(е) племя,
Остальных в полон возьмем.
Из-за такого количества походов в этот регион песни о Хиве стали самыми многочисленными в фольклоре яицких казаков. К ним относятся, например, «Как за речкою было за быстрою, за Утвою», «За Уралом есть то место», «Уж конь ты наш, конь, конь серопегий», «Уж ты раздольице мое широкое», «Уж ты полюшко мое, поле чистое», «Не один казак гулял», «На дубу было дубочке».
В таких песнях не только провозглашались будущие победы, но и описывался сложный походный быт:
Трубач зорю протрубить:
Мы с постелей поднялись,
В путь-дорожку собрались.
Послы ноченьки не спали
Их в походе провожали.
Мы песчаные мары
Проходили и в жары
На утренней на заре
Подходили к Сыр-Дарье.
В фольклоре яицких казаков упоминалось не только Хивинское царство, но и «киргизы». Важно пояснить, что так тогда называли не жителей современного Кыргызстана, а тех, кого сейчас именуют казахами. В Российской империи они носили название киргиз-кайсаков. Этот народ с XVIII века подчинялся русскому императору.
Сергей Вдовин, аспирант кафедры стран Центральной Азии и Кавказа ИСАА МГУ имени М.В. Ломоносова:
«Определение курса на присоединение к России территории всех трех жузов (Младшего, Среднего и Старшего) произошло в 1730–1740-е гг. Здесь можно выделить принятие в российское подданство Абулхайр-хана и его 40 тыс. кибиток Младшего жуза, которое состоялось в 1731 г. и стало одним из первых шагов в этом направлении.
Процесс, однако, носил длительный характер и завершился только в первой половине XIX в. Причиной этому были удаленность южных и восточных районов казахской степи и сложная внешнеполитическая обстановка».
Например, в фольклоре упоминается восстание казахского народа против Российской империи под руководством Кенесары Касымулы. Разорение «киргизами» Екатерининского отряда 14 августа 1844 года описано в песне «Простонала матушка Дырла-река»:
Простонала матушка Дырла-река
Тяжелехонько и грустнехонько, —
Случилося зло несчастьице и безвременница:
Накрыли-то нас киргизушки, киргизушки — злы разбойнички,
Взяли-то красну девушку с родным батюшкой.
Таким образом, в фольклоре казаков находилось место и переживаниям о военных неудачах.
В подобных песнях закрепился образ земель, близких к Российской империи и населенных врагами. Однако именно на основе этих текстов сформировалось представление о ландшафте тех краев и людях, живших там, которое впоследствии перекочевало в авторские описания Центральной Азии в поэзии.
Поэты и рука империи
В авторских поэтических текстах Центральная Азия впервые была упомянута в оде Гавриила Романовича Державина «Фелица». В ней Екатерина II предстает в образе «Киргиз-Кайсацкой царевны». Незадолго до ее восшествия на престол эти территории вступили под покровительство Российской империи. При новой правительнице влияние России в регионе возросло.
Сергей Вдовин, аспирант кафедры стран Центральной Азии и Кавказа ИСАА МГУ имени М.В. Ломоносова:
«На протяжении XVIII в. правительство мало вмешивалось в политическую организацию жизни кочевников. Однако за время правления Екатерины II была произведена попытка реорганизации управления краем (реформа 1785–1786 гг., разработанная бароном О. Игельстромом). Ставился вопрос в том числе и об упразднении ханской власти в Младшем жузе, что вызвало серьезное сопротивление. В итоге реформы не получили дальнейшего развития.
Сложное положение на границах казахских жузов и южной Сибири с Цинской империей приводило к необходимости укрепления пограничного района. Старые и новые линии укреплений прикрывали казахские кочевья и южную Сибирь от вторжения извне».
Сделав адресатом оды представительницу казахского народа, Державин хотел угодить императрице. Ведь Фелицу придумала она сама. Восточная царевна впервые появилась в сказке, которую Екатерина II читала внуку Александру. Это сочинение называлось «Сказка о царевиче Хлоре». В произведении императрицы царевича украл киргиз-кайсацкий хан. Он обещал Хлору свободу, если тот найдет розу без шипов — символ добродетели. В этом деле ему помогла дочь хана Фелица и ее сын Рассудок.
В этой сказке Екатерина II использовала одновременно экзотичный и знакомый топос.
Народы Центральной Азии имели непохожие традиции и быт, поэтому их было легко посчитать враждебными. Однако при этом между ними и Российской империей шло постоянное взаимодействие: как сотрудничество, так и борьба. Это и отразилось в событиях сказки.
Для Державина образ Филицы был способом показать императрицу той самой царевной, которая может повести как царевича Хлора, так и всю страну по правильному пути. Кроме того, в таком обращении можно было показать одновременно две стороны Екатерины II: просвещенной правительницы, которая способна писать художественные произведения, и лидера, усиливающего влияние на огромных территориях.
Восточная рамка дала Державину возможность изобразить себя мудрецом и советником. Полное название произведения: «Ода к премудрой Киргиз-Кайсацкой царевне Фелице, написанная некоторым татарским мурзой, издавна поселившимся в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка — 1782 г.» Поэт здесь пытается стать тем самым советником-мурзой для Екатерины II. Он указывает ей на недостатки вельмож, описывает собственные ожидания от правительницы.
Именно благодаря оде Державина в русский язык вошло слово «мурза», а Центральная Азия стала возникать в поэзии всё чаще.
Появились даже тексты, в которых авторы вступали в диалог с Державиным. Например, Николай Смирнов написал стихотворение «К мурзе». В нем лирический герой — обычный кочевой киргиз — обращается к советнику из оды «Фелица». Он подчеркивает, что всё его окружение теперь стремится быть похожим на мурзу:
Я это примечаю:
С тех самых точно пор,
Как ты Фелицын двор
И всех, кто с головою,
Пером своим пленил,
Восхитил, удивил,
Всяк хочет быть Мурзою
Иль батырем у нас
В степи киргизской дикой.
Однако герой приходит к выводу, что ему самому не нужно такое положение в обществе. Он признает, что не гениален и счастлив в своей обычной, спокойной жизни. При этом киргиз отмечает, что это стало возможно благодаря приходу власти Фелицы в этот регион:
Но жив в степи пустой,
Себя я утешаю
И время коротаю
Простою забызгой;
Она свое изделье!
Пою любовь, веселье,
Свободу и покой,
Которы мы вкушаем
С тех пор, как ощущаем
Скиптр мирный над собой.
Таким образом Николай Смирнов показывает свою лояльность власти.
В этом стихотворении упоминаются детали быта жителей Центральной Азии. Например, музыкальный инструмент забызга, напиток «кумыз» и блюдо «бишбармак» (орфография автора). Из этого можно сделать вывод, что русские литераторы постепенно знакомятся с культурой этих мест.
Стихотворение Дмитрия Минаева «Дума на киргиз-кайсацкой степи» продолжает традицию восхваления правителей за то, что они получили влияние над Центральной Азией. Для Минаева приход русских в регион — абсолютное добро. Это закономерное следствие хода времени, влияние более цивилизованных территорий на дикие. Ведь Азия находится в запустении и разрухе:
Что ж эта степь? широкий щит?
Богатой Индии порфира?
И эта нищая лежит
У ног властительного мира!
По мнению автора, именно Российская империя может придать Центральной Азии былое величие:
Но наш проснется исполин
И заселенная дорога
Пройдет в конец пустых равнин,
И у заветного порога,
У крепко запертых ворот,
Он ключ заржавленный найдет.
Существовали и сатирические произведения, которые осмеивали изучение Центральной Азии.
Николай Щербина в 1850–60-е годы посвятил несколько текстов зоологу и путешественнику Николаю Алексеевичу Северцову. В них он упоминает национальные блюда в уничижительном ключе:
О, ты, айрян моих желаний,
О, ты, кумыс моих страстей,
Каймак сердечных упований,
Баран больной души моей!
В 50–60-х годах XIX века Центральная Азия начала изображаться в произведениях как место мучений для ссыльных. Например, Аполлон Майков в стихотворении о Тарасе Шевченко, сосланом на полуостров Мангышлак (нынешний Казахстан), красочно описывает страдания поэта:
На белой отмели Каспийского поморья,
Работой каторжной изнеможен, лежал
Певец. Вокруг песок; ни кустика, ни взгорья…
Лишь Каспий брызгами страдальца освежал,
Лишь Каспий вызывал певца на песнопенье…
Вот в сердце узника забилось вдохновенье,
Задвигались уста, сверкнул потухший взор,
Он руки к родине, как к матери, простер
И очи обратил с молитвой жаркой к богу;
Но двое часовых уж видят — быть греху!
И взводят уж курки, отставили уж ногу,
Готовясь выстрелить по первому стиху
И в крепости поднять военную тревогу…
В XX веке такое прочтение будет фигурировать еще во множестве стихотворений (о чем мы рассказывали в статьях об образе Центральной Азии в поэзии Серебряного века и СССР).
Любовь к экзотическим сюжетам
Были и такие поэты, которые, узнавая больше о культуре Центральной Азии, увлекались ею. Писались произведения, пропитанные восточным колоритом. Стихотворение «Почему они поют о девах и розах» Леонида Трефолева описывает встречу певца с Тимуром (Тамерланом):
«Беда тому, кто любит гнев,
Кто род людской влачит на плаху:
Он не увидит гурий-дев
И не приблизится к аллаху.
Беда тому, кто, словно зверь,
За человеком-братом рыщет:
Пророк пред ним захлопнет дверь,
А балагур его освищет…»
Так пел поэт перед дворцом
Калеки грозного, Тимура.
«Хромой», с пылающим лицом.
Сказал: «Словите балагура!»
Певца к Тимуру привели.
«Раскайся в балагурстве глупом,
Прощения проси-моли,
Не то, злой раб, ты будешь трупом!»
В этом тексте жители Азии предстают одновременно честными и трусливыми. Когда Тимур говорит певцу, что готов казнить его за подобную песню, тот признается, что готов отказаться от своих слов.
Он объясняет, что струсит перед гневом правителя, как струсил бы любой.
Тимура веселит прямодушие певца и тот отпускает его. Этим автор стихотворения объясняет, почему потом все певцы посвящали свои строки только девам и розам.
Максим Горький в конце 80-х годов XIX века изобразил в одном из произведений героев, населяющих степи нынешнего Казахстана. В стихотворении «Юзгляр» он описывает бедняка с диким нравом:
Ты хочешь знать, кто был Юзгляр?
То батырь был, бедняк.
Безбрежной степи зной и жар
Его учил и согревал,
А пить и есть ему давал
В ночевках наших всяк.
В произведении Горького «киргизам» приписываются стереотипные черты жителей Востока: например, дерзость, дикий нрав. Однако они трактуются в положительном ключе. Герой предстает волевым человеком, способным перенести любые тяготы.
Все эти стихотворения показывают, как постепенно русские литераторы открывали новую для них культуру. В поэтических текстах жители Центральной Азии из неизвестных врагов-кочевников превратились в соседей, имеющих непохожие традиции. Знакомясь с особенностями их жизни, каждый автор сам выбирал, вдохновляться ли восточными образами или относится к ним с пренебрежением.